Александр Шабатаев: «Когда человек стоит на краю пропасти, это очень интересно»

Четверо из ВГИКа

— Александр, до 16 лет вы жили в Махачкале, но решили поступать во ВГИК и поступили. Признайтесь, как вам это удалось?

В Махачкале я ходил в фотокружок в Дом пионеров, у нас там был замечательный преподаватель Виктор Васильевич Клименко. Я его очень любил, это мой первый учитель. Представляете, четверо его учеников из фотокружка окончили ВГИК!

И вот один парень, самый старший из нас, после ВГИКа пошел работать на студию документальных фильмов в Орджоникидзе (сейчас это Владикавказ). Ему нужен был помощник оператора, и он позвал меня. Я не делал ничего сложного: заряжал кассеты, чистил камеру, носил штатив, но уже попал в киногруппу. Потом поехал поступать во ВГИК, но провалился на общеобразовательных предметах и ушел в армию. А после армии поступил. Это было в 1973 году.

— Кто был вашим мастером?

Я поступил на курс к Борису Израилевичу Волчеку, отцу Галины Волчек. Он через два года умер, и мастерскую принял Владимир Васильевич Монахов. Он был оператором-постановщиком «Судьбы человека», режиссерского дебюта Сергея Бондарчука. Мы подружились и даже пили коньяк вместе — это была большая честь для нас, студентов.

Учились мы по 10-12 часов в день и с удовольствием. На лекции приползали всегда, в каком бы виде ни были, потому что у нас преподавали замечательные учителя. Русское искусство, например, вел Николай Третьяков — каждая лекция становилась открытием. Так что все пять лет учеба во ВГИКе была праздником.

— Какая у вас была специализация?

После перехода на второй курс я выбрал игровое кино. Я очень люблю работать со светом, люблю, когда есть мизансцена в кадре, когда есть актеры, когда история развивается. Если я занимаюсь документальным кино, по возможности делаю его авторским: сам ищу героев, снимаю, монтирую. Однажды даже сделал документальное кино на собственные деньги.

— Что это был за фильм?

Он называется «Черкесы. Не пропали». Дело было так: я снимал возле храма Гроба Господня в Иерусалиме, ко мне подошел полицейский и спросил, что я снимаю. Я говорю, мол, площадь — люди выходят, заходят… А он мне: «Ты не хочешь снять картину про черкесов? Ты знаешь, кто такие черкесы?» Я отвечаю: «Я тебе самому расскажу, кто такие черкесы!» Мы разговорились, и я пообещал подумать. Думал год, позвонил ему и говорю: «Давай снимать».

Я решил делать фильм через историю этого полицейского. Он черкес, мусульманин, в израильской полиции охраняет самое святое место для христиан всего мира — один герой в трех ипостасях. И через него я рассказываю обо всём черкесском народе: почему они оказались в Израиле, как сложилась их судьба. Эта картина есть на моем ютьюб-канале magi artv. Израильское посольство организовало показ в Москве, и на нем не просто не было свободных мест — черкесы со своими стульчиками пришли. Это дорогого стоит.

Человек на краю пропасти

— У вас есть еще идеи для авторского документального кино?

Да. Если получу финансирование израильского кинофонда, буду снимать картину под названием «Клятва Гиппократа». Она про женщину-врача, которая работает в тюрьме, где сидят пожизненно осужденные головорезы. Я с ней уже разговаривал, снял интервью.

— Как вы с ней познакомились?

У меня такой метод: когда я хочу что-то снять, сначала придумываю историю, а потом под нее ищу реальных людей. Я придумал, что мне нужен врач, что он должен работать в тюрьме, где сидят эти убийцы, кровопийцы, сволочи, — и их надо лечить. Обратился к своему другу Алексу Кагальскому, который в то время был пресс-атташе полиции Израиля. И он познакомил меня с этой женщиной-врачом. Мы разговорились, она рассказала свою историю. Она оказалась из Грузии, из Кутаиси, кандидат медицинских наук, окончила параллельно музыкальную школу и училище, великолепно играет на фортепиано. И работала практически во всех тюрьмах Израиля. Так что получается замечательный образ.

А картину я назвал «Клятва Гиппократа» из-за самого известного ее пункта — «не навреди». Если принимаешь клятву Гиппократа, ты должен лечить человека независимо от того, кто он есть. Убийца он или святой — ты относишься к нему как врач, а не как политик или судья.

— Она к ним так и относится?

Она — да. Я спросил, нет ли желания тайно сделать им смертельный укольчик. Она ответила: «Я врач, а не убийца».

— Похоже, вам нравятся истории про нравственный выбор.

Да, конечно! Я люблю крайности. Когда человек стоит перед выбором, когда он на краю пропасти, это же очень интересно для кино, нет?

— Согласна. А у вас в жизни были такие ситуации, когда вы стояли на краю пропасти?

Перед отъездом в Израиль. Это был 1990 год. Я в то время жил и работал в Таджикистане (у меня жена оттуда). И там началась гражданская война. Мне надо было решить: или я остаюсь в Таджикистане, или уезжаю с женой и детьми, спасаю семью. Положение было очень тяжелое. Моего коллегу, оператора из Латвии, застрелили, когда он стоял на балконе и снимал выступление на площади. Это я говорю только о людях, которых лично знаю, а погибли тысячи.

— Вы с тех пор были в Таджикистане?

Нет. И не хочу. В Дагестан, где я родился, тоже не тянет. Мои родители тоже репатриировались. Они, к сожалению, ушли из жизни, но похоронены здесь, в Израиле. Вообще, никто из родственников не остался в Дагестане, все уехали. Дети мои уже взрослые, у некоторых свои семьи, я дедушка, и все живут в Израиле. Когда мы приехали, старшему ребенку было восемь лет, а младшему полгода, так что это их страна. Они ее любят и даже не думают ни о каких других. Хотя все читают и говорят по-русски.

— А по-горски?

Нет, мои дети горский язык не выучили, потому что на нем нет общения. Когда я был маленький, дома у нас все говорили на горском: папа, мама, бабушка. Сейчас приезжаю к тете, к дядям, они говорят со мной на горском, и я отвечаю. Но дома с женой мы говорим по-русски, а дети — по-русски, на иврите, на английском.

— А кино на горском существует?

Я предлагал СТМЭГИ в свое время сделать полнометражный документальный фильм о горских евреях, он так и назывался бы: «Кто мы и откуда». Снимать его предполагал в Дербенте, в Махачкале, в Баку. Но почему-то они не решились.

Советский израильтянин

— Где вы поселились в Израиле после репатриации?

В Карней-Шомроне. Я и сейчас здесь живу. У меня свой дом двухэтажный, сад, деревья — всё прекрасно. Я приехал и чувствую, что дома. Это для меня очень важно. Еще здесь замечательный климат — очень похоже на Северный Кавказ.

— Сложно было адаптироваться в новой стране?

Да, поначалу было очень сложно. Менталитет другой, язык другой… Ну если я всю жизнь читаю слева направо, а здесь надо справа налево, понимаете? Но я отлично выучил иврит: говорю на нем, пишу, читаю. Я очень полюбил эту культуру многовековую. Знаю историю страны, историю колен Израиля, начиная с выхода из Египта. Этому я уделял очень много внимания. Но и советскость из меня не ушла. Я советский человек. Но израильтянин.

— Вы сразу продолжили заниматься своей профессией?

Нет, сначала поработал фотографом в типографии, которая выпускала книги для туристов, открытки, альбомы, календари. Только где-то через пять лет снова начал снимать.

— В Израиле вы поставили свою вторую картину как режиссер, «Вендетта по-еврейски». О чем она?

Глава семьи, которая переехала в Израиль, возвращается на Кавказ отомстить, потому что когда-то там оскорбили его жену. Та не отпускает мужа одного, и он берет с собой сына. А сын родился в Израиле и не знает русского. Он знакомится с девушкой и постоянно просит отца еще на день отложить дела. Папа не выдерживает, находит обидчика семьи, приходит к нему в дом и неожиданно видит там своего сына. Тот, сам не зная, познакомился с дочкой обидчика — и отец оказывается перед тяжелым выбором, как ему дальше поступить. Вот такая история. Я был с этой картиной на фестивалях в Америке и Испании. Раз 30 ее показали по израильскому телевидению.

— Это история, основанная на реальных событиях?

Нет-нет, это я придумал. Пригласил профессионального сценариста Семена Винокура, чтобы он помог оформить драматургию. Оператором-постановщиком был Ави Абрамов.

— А почему на главную роль позвали Леонида Каневского?

Он здорово похож на горского еврея. Мне он очень понравился, мы сработались.

— В картине важно, что это горский еврей?

Да. Я сам горский еврей, поэтому так эту историю и построил. Мы собирались снимать ее в Дербенте, в Махачкале, но там была очень напряженная обстановка. Пришлось уехать в Симферополь.

— Хотите сказать, что вендетта у горских евреев действительно в ходу?

Нет, конечно, это всё мои фантазии. Если есть обиды, стараются решить всё сразу на месте, не откладывая в долгий ящик.

Стать кинопередвижником

— Вы преподаете?

Иногда приезжаю в Москву и Санкт-Петербург вести мастер-класс, в основном на режиссерских и операторских факультетах. Рассказываю про авторское кино: как находить тему, на чем сосредоточиться, как делать заявку, как ее продвигать, как находить героя, как снимать, монтировать, подкладывать музыку, то есть весь процесс. И мы обычно очень много говорим о жизни.

— Как это?

На последнем мастер-классе в Питере ребята спросили меня, как бы закрепиться в Питере, как остаться в Москве. Я говорю: «Понимаете, какая проблема: для вас в стране два города — Москва и Питер. И две улицы — Невский проспект и Тверская. А вообще-то еще есть огромная большая страна! Где есть лесорубы, врачи, адвокаты, кузнецы — почему вы не хотите про них рассказать?»

Делайте кино о простых людях, станьте кинопередвижниками — вот как художники-передвижники, тот же Репин, которые пошли по деревням, стали писать интересные картины. Расскажите про местного человека: кто он, откуда, почему он там оказался? Может, он из бывших сосланных, его на вольное поселение отправили в 1937 году, а семья где-то осталась, найдите корни! На следующем занятии девочка говорит: «Вы знаете, Александр, я вас послушала и решила остаться у себя в Сыктывкаре. У нас столько интересных людей! Буду делать про них фильмы».

— Режиссер — мужская профессия или возможно равенство?

Мне кажется, что это не женский труд, он очень тяжелый. Но если женщина хочет сталь варить, почему ей не дать? Пусть варит!

— Почему не женский?

Он физически тяжелый. Если вы снимаете кино, значит, вас девять месяцев нет дома. Когда дети девять месяцев без мамы, это плохо. Например, я недавно семь месяцев был в Санкт-Петербурге, снимал «Василия Теркина». Это большой срок. Оставался бы и дольше, но картину из-за коронавируса заморозили. Мы успели снять всего 20 %. Жалко, очень жалко. Работа подготовительная проведена просто сумасшедшая.

— А кто режиссер?

Карен Геворкян, мой большой друг. Мы с ним познакомились, когда он приехал в Израиль снимать фильм о турецком геноциде армян 1915 года. Искал оператора, ему посоветовали меня. Израиль же не признает геноцид армян. Мы снимали в Израиле, потом поехали в Ереван. А потом он получил финансирование на «Всю нашу надежду». Я начал с ним снимать эту картину. Она вышла в 2017 году.

— О чем этот фильм?

О шахтерах. Мы снимали в Ростовской области. Спускались в шахты — на полтора километра под землю. Шахтерам нужно памятники ставить за то, что они там работают. Потому что каждый раз такое ощущение, что ты прощаешься с жизнью. Там как раз приехали ребята с Украины, которые не могли найти работу: стоят по колено в воде, по пояс раздеты, без респираторов, лица черные. Я говорю: «Вы все сумасшедшие, хоть респираторы наденьте!» Главный герой нашей картины, Анатолий, был рабочим, не актером. Во второй серии он должен был перевозить семью на Алтай, чтобы начать новую жизнь. И умер до начала съемок. Ему было 54 года. Второй серии не получилось.

— У вас появились новые проекты в последний пандемический год или пришлось взять паузу?

Из-за пандемии я уже год безвыездно в Израиле. Только что закончил снимать документальный фильм «Я молчала 40 лет» о поэтессе Саре Погреб. Режиссером был Вячеслав Митин, он много лет работал на телевидении в Москве, сейчас тоже репатриировался. А для RTVI снимаю программу «Прогулки по Израилю». В последний раз ездил в Баниос — это место на севере страны, рядом с израильско-сирийской границей. До этого мы сделали замечательную картину об Акко — городе в византийско-османском стиле, в свое время даже Наполеон не смог его взять.

— Вы состоявшийся профессионал, у вас много работы. Зачем вам канал на ютьюбе?

У моего ютьюб-канала 5 000 подписчиков и чуть больше миллиона просмотров — на этом не заработаешь. Но я его держу как портфолио: когда разговариваю с продюсерами и они просят что-то показать, отправляю ссылку. Это несколько раз обеспечивало мне хорошую работу. В последние два-три месяца я почти его не обновлял, а до этого каждую неделю выпускал по ролику. Там 100 с лишним работ.

Вообще, я считаю, что профессионалу в любом возрасте постоянно нужно учиться, иначе ты отстанешь и потеряешься. Я всё время слежу за современной аппаратурой, за форматами. Я всё знаю о том, на какие камеры снимают в Голливуде, в Европе, в России. Голливуд снимает половину на немецкую Arri Alexa, половину на американскую Red Dragon. Американская камера немножко легче, ее даже можно ставить на коптер, немецкая потяжелее. Но обе суперпрофессиональные.

Любовь против терроризма

— Было такое, чтобы на съемках фильма вы узнавали что-то новое, удивлялись?

В конце нулевых снял как оператор и режиссер фильм о современной истории пирамид, который финансировала Елена Константину. Мы летали в Нью-Йорк, в Детройт, в Бостон разговаривать с учеными. И, разумеется, в Каир. Снимали под фундаментом пирамиды (23 метра в глубину) комнату, в которой фараон медитировал. Она отделана мрамором, стенки отражают звук. Мы спустились туда вместе с флейтисткой. Она играла — и не было эха! Ученые не могут объяснить, как такое возможно было построить. И там внутри постоянно циркулирует воздух, никто не знает, откуда он поступает. У нас в группе было человек 17, и никто не задыхался.

— Сколько фильмов вы смотрите в неделю?

Я смотрю кино каждый день. Вчера, например, смотрел на Netflix французский фильм про революцию.

— «Оскара» за операторскую работу в этом году дали фильму «Манк». Вы его смотрели?

Конечно. Просто потрясающая работа Эрика Мессершмидта. Вы видели картину «Гражданин Кейн»? Видели, как он сохранил стилистику? Снять в своем стиле — это одно умение, но, чтобы подстроиться под чужой стиль, нужно большое мастерство. Попробуйте нарисовать картину в стиле Ван Гога. Тяжело будет, правда? В своем стиле нарисовать намного легче. Это первое. Второе: замечательная работа сделана оператором по свету. Я очень большое внимание уделяю свету. Нет света — нет картинки.

— Вы из-за этого больше любите снимать в павильоне?

Я очень люблю павильон и натуру, потому что в натуре вы подстраиваетесь под солнечный свет, а в павильоне сами светите. Если художник рисует кистью, я рисую светом.

— Кто еще хорошо это умел делать?

Гений света — Сергей Урусевский: он снял «Летят журавли», до этого «Сорок первый». Паша Лебешев, работавший с Никитой Михалковым. Эдуард Розовский, который сделал «Человека-амфибию» и «Белое солнце пустыни».

— Еще авторское игровое кино хотите снять?

Хочу, но пока не нашел денег. Сценарий называется «Помощник сутенера». У нас было время в Израиле, когда находили очень много тоннелей, ведущих из Газы к нам. Через них хотели переправлять террористов. И я придумал, что главный герой моего фильма, молодой парень, использует тоннели, чтобы приводить арабов к девочкам из «махонов здоровья». По-простому — публичных домов. Это такая гротескная история о том, что мира можно достичь только через любовь. Если в мире будет любовь, то никто не захочет террором заниматься. Недостаток любви вызывает терроризм.