Леонид Тёрушкин и Роман Жигун: «На войне каждое письмо может стать последним»

Как всё начиналось

Придя на работу в архив центра «Холокост», Леонид Тёрушкин не думал, что через несколько лет вместе с коллегами будет целенаправленно заниматься изданием переписки евреев-фронтовиков, их родных, боевых товарищей, героев и жертв войны и страшной трагедии Холокоста. Но, будучи профессиональным историком-архивистом, он понимал огромную ценность и уникальность материала, который оказался у него в руках. Так что сборник «Сохрани мои письма…» не мог не появиться на свет — его словно создали сами письма и дневники, пронзительные личные документы, попавшие в распоряжение архивистов.

— Леонид, расскажите, как вы стали руководить архивом центра «Холокост»? Вы сознательно хотели заниматься этой темой?

На тот момент, скорее, я сознательно хотел заниматься архивным делом. Я окончил Московский историко-архивный институт, как, кстати, и мой друг — руководитель, сопредседатель центра «Холокост» Илья Альтман. После института я работал по распределению в одном из московских архивов, но времена тогда были непростые, и с профессией на некоторое время пришлось расстаться. Но ненадолго: в какой-то момент, в начале 2000х, я понял, что хочу вернуться в профессию. Вскоре знакомые рассказали мне, что научно-просветительному центру «Холокост» требуется заведующий архивом. Отдельным плюсом для меня стала возможность работать с семейными, личными архивами, — такой опыт у меня уже был, и мне эта работа нравилась. Так что долго я не думал.

— Тема Холокоста на тот момент присутствовала в вашей работе?

Нет, по работе я впервые столкнулся с ней уже здесь, в центре. Да и вообще, на тот момент она была сравнительно новой для наших архивистов: в СССР ее аккуратно обходили и всерьез занялись ей только в начале 1990-х. Конечно, я был историком, уже взрослым человеком, много читавшим, и информацией владел. И всё равно, даже для меня стали потрясением масштаб и глубина этой трагедии. Она раскрывалась передо мной постепенно, и чем дальше, тем больше я понимал, что мы находимся лишь в начале пути и нам предстоит пройти долгой дорогой, найти, изучить и ввести в научный оборот огромное количество документов. Благо на тот момент эти документы текли к нам сами, и их было очень много.

— Как начал собираться ваш архив?

Когда центр «Холокост» только начал работу, люди приходили к нам сами, приносили свои реликвии. На тот момент еще были живы очень многие непосредственные участники событий. Кроме того, люди долгие годы были вынуждены молчать об этой трагедии, хранить в себе то, что пережили они и их родные. Поэтому в начале работы люди шли к нам непрерывно, приносили письма и дневники — свои, родных и близких, полученные в наследство и найденные в архивах умерших родственников. Это были уникальные документы. Мы брали их на хранение, описывали, систематизировали, и где-то, наверное году в 2005м, нам пришла мысль сделать из этих материалов сборник. Это была совершенно новая идея: никто до той поры не занимался изданием частной переписки и дневниковых записей именно евреев — воевавших, работавших в тылу или попавших в страшную мясорубку концлагерей и оккупации. В 2007 году увидел свет первый сборник «Сохрани мои письма…», но уже тогда стало ясно, что он будет отнюдь не последним. Сейчас в свет вышел шестой выпуск, и наша работа продолжается.

Тайны архивов

Работа с архивами до наших дней окружена ореолом таинственности. Считается, что доступ к ним — дело сложное, требующее огромного числа официальных разрешений, — словом, работа из числа тех, к которым может подступиться лишь очень целеустремленный человек, к тому же обладающий большими связями. Но архивисты-профессионалы знают, что дела обстоят как раз наоборот: в местных архивах существует огромное количество интереснейших документов, доступных для каждого, кто проявит к ним интерес, они только и ждут момента, когда смогут быть открытыми миру.

— Леонид, вы ищете материалы только у частных лиц или работаете с государственными архивами?

Конечно, работаем и с государственными архивами. В российских архивах, архивах стран СНГ и сегодня хранится огромное количество уникальных документов, которые пока еще не привлекли внимание историков. Не так давно Фонд исторической памяти выпустил дневники Розенберга — эти документы нашлись в архиве, где ими долгое время никто не интересовался. Таким же образом Павел Полян выпустил сборник из 12 дневников военных лет, а еще ранее — записки (дневник) узника Аушвица Залмана Градовского, которые много лет лежали в одном из музеев Санкт-Петербурга. Точно так же, пользуясь открытыми архивами, удалось усилиями многих исследователей провести громадную 15летнюю работу по восстановлению истории лагеря уничтожения Собибор. Сегодня она на слуху.

— Почему же так много документов долгие годы остаются без внимания?

Это нормально. Документов просто-напросто слишком много, чтобы историки смогли за считаные месяцы или даже годы обнаружить и описать всё, что представляет исторический интерес. Нужно время, чтобы дошла очередь до той или иной узкой темы, проснулся интерес. Кто-то из историков тонет в рутине, кто-то занимается своей узкой темой и мало интересуется тем, что происходит по соседству. А потом появляется заинтересованный человек — и перед ним открываются настоящие сокровища.

— Может быть, проблема в недоступности, закрытости государственных архивов?

Такой глобальной проблемы на сегодняшний день нет, ну разве что кроме некоторых специальных архивов. Да, у нас многие жалуются, что архивы закрыты, недоступны. И всякий раз хочется спросить людей: а вы сами пробовали прийти туда? У меня есть знакомая, большая энтузиастка архивной работы, которая занималась восстановлением биографии своего дальнего родственника. Кстати, его письма мы тоже публиковали, с этого и начались поиски. Она запрашивала документы в Российском государственном архиве и, когда записывалась в специальный регистрационный журнал, увидела, что за несколько десятилетий была первой, кто запросил эти документы. Так что, прежде чем сетовать о недоступности архивов, стоит попробовать прийти туда — и открыть для себя то, что в них хранится.

— Это касается и документов о Холокосте?

И о Холокосте, и о лагерях уничтожения. Вот, например, коллега Константин Пахалюк из Российского исторического общества, с которым мы вместе работали над сборником материалов о Собиборе, позднее, в 2019 году, предложил подготовить похожую работу, посвященную Майданеку. Сейчас делаем сборник о Треблинке. И по всем этим темам архивных документов предостаточно, вполне доступных документов. Для последнего на сегодня — шестого — сборника «Сохрани мои письма…» мы получали некоторые документы из Музея Великой Отечественной войны в Минске и были поражены его богатейшей коллекцией. Конечно, есть и закрытые документы, есть темы, с которыми сложно работать, собирать материал. Например, судебно-следственные документы. Но не стоит возводить это в абсолют. Существует огромное количество открытых документов, и работы с ними для историков, архивистов и просто интересующихся этим периодом людей хватит еще на много лет.

Не только частное дело

Молодой научный сотрудник архива центра «Холокост» Роман Жигун присоединился к издательскому проекту «Сохрани мои письма…» уже после того, как четвертый сборник увидел свет. Однако он быстро стал одной из ключевых фигур в работе над пятым и шестым выпусками книги. По словам Леонида Тёрушкина, Роману нет равных в искусстве поиска информации: он задействует своих друзей, ищет в социальных сетях, общается с людьми по всему миру, от Владивостока до Иерусалима, обнаруживает уникальные документы, истории и их героев.

— Роман, насколько велика роль личных архивов в составлении сборников «Сохрани мои письма…»?

Лишь очень небольшая часть изданных в самом свежем, шестом сборнике документов была передана для публикации организациями и учреждениями. Почти все письма, дневники и иллюстрации — фотографии, рисунки, личные документы и так далее — обнаружены нами в семейных, домашних архивах граждан России и шести других государств. Часто хранителями документов оказывались люди почтенного возраста, которым было некому передать ценные артефакты прошлого. Сохранение их в оригиналах или хотя бы в высококачественных электронных копиях (ведь не всегда «хранитель» готов отдать архивистам оригиналы), дальнейшая систематизация, перепечатка рукописных текстов — это уже самоценная работа, даже безотносительно издания сборника. Помню, как в ноябре 2019 года во время командировки в Мюнхене я мчался с ноутбуком и переносным сканером с улицы Карла Маркса на бульвар Фридриха Энгельса, чтобы успеть за один день отсканировать фронтовые письма, которые хранили две пожилые дочери бойцов Красной армии. Одна переписка в итоге вошла в сборник, другая — нет, но для науки в архиве центра «Холокост» сохранены обе.

— Письма и дневники — живые свидетельства прошлого. Но есть ли у них, так сказать, объективная историческая ценность, помогают ли они устанавливать объективные исторические факты при всей своей субъективности?

Конечно, для историков такие свидетельства очень важны. Часто они становятся еще одним свидетельством, помогающим установить истину. К примеру, в письме от 31 января 1943 года Цезарь Куников пишет матери о заминированных детских игрушках, которые противник сбрасывал с воздуха. Они, по словам автора, взрывались в руках у советских детей. В 2020 году в России был опубликован акт комиссии по расследованию зверств и злодеяний финских войск в Парголовском районе Ленинградской области от 16 мая 1944 года. В нем также были упомянуты такие игрушки. После публикации документа вышла статья на РИА «Новости». Она получила гневную отповедь в финской прессе: заминированные игрушки были названы «чем-то невероятным». Письмо Цезаря Куникова, безусловно, не ставит точки в споре о том, могла ли упомянутая практика существовать в реальности. Автор письма не поясняет: узнал ли он о начиненных взрывчаткой игрушках из каких-то неизвестных современному исследователю официальных сообщений, или, может, до него дошли какие-то слухи с севера страны (сам Куников воевал на юге). Принципиально важно то, что письмо Куникова было написано и отправлено еще за полтора года до того, как был составлен вызвавший споры акт комиссии по расследованию. А значит, существовал и другой источник информации, которым воспользовался Цезарь Куников.

— По какому принципу отбираются материалы для печати?

Мы отбираем самые интересные, самые содержательные и эмоциональные тексты. Хотя всё равно не удается уместить в отдельно взятой книге всё, что достойно публикации. Ведь человек на войне понимает, что каждое письмо, каждая дневниковая запись могут стать последними, и придает особый смысл каждой фразе. Концентрация в них чувств, любви и ненависти — любви к родным, к своей стране, ненависти к нацистским оккупантам — очень высока. Не всякий писатель найдет такие слова и выражения, какие можно встретить в письме простого солдата!

— Такие документы — бесценный материал для уроков истории…

Безусловно. Одна из недавно прочитанных мною статей по педагогике в своем названии содержит фразу, которую стоит помнить каждому учителю: «Трагедия множества — не трагедия цифр». Цифры абстрактны: сами по себе числа «27 млн погибших в войне», «6 млн жертв Холокоста», «2 млн 800 тысяч советских жертв Холокоста» едва ли могут вызвать эмпатию, сострадание, какую-либо эмоциональную реакцию. Отклик вызывает не число и не таблица, а судьба человека на войне. Например, важно понять, что почти 34 тысячи евреев, расстрелянных в Бабьем Яру 2930 сентября 1941 года, — это 34 тысячи конкретных человеческих судеб. Статистика важна, но осознать ее, понять глобальное по-настоящему можно только через частное. Авторы писем и дневников уже выполнили самую важную работу — запечатлели всю войну и ее масштабные трагедии на понятном человеческом уровне. Причем сделали это «здесь и сейчас»: такие свидетельства не искажены естественными особенностями человеческой памяти. Наша задача — издать эти рукописи, придав им научную огранку.

История для всех

Для Леонида Тёрушкина и Романа Жигуна частные архивы — бесценный источник информации. После нескольких лет работы они точно знают, сколько невероятно ценного материала хранится в чемоданах, в кладовках, на чердаках. Письма и дневники зачастую остаются забытыми и своими авторами, и вступившими во владение наследниками. Задача архивистов — сохранить этот бесценный материал для истории.

— Леонид, сегодня люди по-прежнему с готовностью делятся с вами личными архивами?

К сожалению, сегодня работать сложнее, чем 1520 лет назад. Люди стареют, и зачастую даже владельцы не помнят о тех бесценных документах, которые у них есть, а их дети и внуки и вовсе ими не интересуются. Но и мы не стоим на месте. Уже более 10 лет мы не ждем, пока к нам придут и принесут документы. Мы ищем их сами. Мы проводим мероприятия для ассоциаций бывших узников концлагерей, ветеранов войны, в том числе евреев. Мы рассказываем о нашей работе, представляем наши сборники — и наши рассказы вызывают у людей отклик, они вспоминают о письмах, оставшихся от родных, о друзьях и знакомых — свидетелях истории, направляют их к нам, отдают нам семейные реликвии — на постоянное хранение или для снятия копий.

— Распространение интернета сильно  облегчило вам работу?

Очень! Интернет не только существенно упрощает общение с людьми по всему земному шару, но и позволяет находить интересные артефакты, в первую очередь через социальные сети. Достаточно одного упоминания, рассказанной семейной истории — и знакомые, которые знают, чем мы занимаемся, присылают нам с Романом ссылки, чтобы мы могли связаться с нужным человеком и пообщаться с ним. Особенно важно нам увидеться с самими свидетелями событий: ведь их дети и внуки часто не могут рассказать о том, кому адресовано письмо или кто изображен на старой фотографии. Буквально на днях обсуждали получение писем Абрама Гринзайда — 95летнего главы Союза ветеранов Второй мировой войны Израиля. Он давно уже обещает передать нам свои письма из архива для работы, но у него всё не хватает для этого времени.

— Какие из сборников вам особенно дороги?

Дороги, конечно, все. Первый сборник стал для нас экспериментом. Естественно, не всё прошло гладко — были и ошибки, и опечатки, так что вторую часть мы уже издавали иначе, сменив типографию и сделав выводы из своего опыта. Последние на сегодня сборники, пятый и шестой, пожалуй, получились лучшими, самыми серьезными с научной точки зрения, по иллюстрациям и комментариям. Шестой, самый свежий сборник — это больше 400 страниц, 340 с лишним писем, четыре дневника, более 200 иллюстраций. И всё равно нам удалось включить в него далеко не всё, что планировали. Не скрою, мы немало спорили, что включить в сборник, а что отложить до следующего раза. Отбирали самые необычные истории, судьбы, фотографии. Ну и, конечно, старались сделать так, чтобы оставшиеся в живых ветераны, сами авторы писем и дневников, свидетели исторических событий, успели увидеть свои материалы опубликованными.

— Вы не раз подчеркивали, что публикуете в сборниках не только письма евреев…

А как же иначе? История еврейского народа — тема обширная и неразрывно связанная с глобальным, всеобщим историческим процессом. С самого начала люди приносили нам семейные архивы, в которых были письма их родственников, евреев и представителей других национальностей, а также их друзей, командиров, однополчан. Около полумиллиона советских евреев воевали на фронтах Великой Отечественной рука об руку с людьми других национальностей. И когда родственники, еще в самом начале работы, приносили нам письма, мы же никак не могли сказать им: мол, эта часть нам нужна, а эта нет. Историю невозможно, непрофессионально делить на части: все эти сложные связи между людьми, которые в немалой степени определила война, стали частью истории многих еврейских семей. А ведь есть и смешанные семьи. Вот вам одна из многих историй, хранящихся в нашем архиве: она еврейка, он узбек. Вместе росли в Ташкенте, вместе ушли на фронт. Через год ее комиссовали по беременности, вскоре она родила ребенка. А еще через месяц отец ребенка погиб в бою, даже не узнав о рождении сына. А их письма нам принес тот самый сын, который сейчас живет в Канаде. Еще одно письмо нам передали из еврейской общины того же Ташкента. Его автора зовут Александр Трофимов. Он русский, женатый на еврейке, принимал участие в освобождении концлагеря Клоога в Эстонии. В своем письме жене пишет о том, что он увидел, о том, что пришлось пережить узникам. А заканчивает словами гордости за то, что и он, породнившись с семьей жены, имеет отношение к «героическому и многострадальному еврейскому народу».

История у нас одна на всех. И, судя по тем письмам, что мы получаем, подобная форма увековечивания памяти жертв и героев войны близка очень многим. А это значит, что наша работа нужна, и мы будем ее продолжать.