— А сейчас, дорогие гости, я хочу произнести тост, удачно замаскированный под диврей Тора, — хозяин дома начал заранее заготовленной шуткой и постучал вилкой о край бокала. Гости замерли в ожидании то ли тоста, то ли приличествующих случаю «речей о Торе». Лишь дети хозяев громко и оживленно беседовали на другом конце стола.
— Дети, слушайте! — Ира, хозяйка дома, призвала их к порядку.
— А мы вам не мешаем, — отозвалась ее младшая дочь Алиса, — папа может болтать сколько угодно.
— Ирка, Мишка, вы распустили ваших чад! — загудел Игорь, брат Алисы, — совсем обнаглели! Слова отцу не дадут сказать!
Ира опустила глаза, не желая поддерживать тему. Когда гости разбрелись по дому, а дети ушли в свою комнату, я осталась наедине с Ирой, чтобы убрать со стола.
— Не расстраивайся, — сказала я, — это последнее перед приходом Машиаха поколение отличается наглостью. Так написано в святых книгах.
— Нет, мои дети не наглецы. Они не презирают отца. Они просто к нему равнодушны. И он это честно заслужил. Он тоже был равнодушен к ним все эти годы. Миша не видел в них людей, личностей. Для него они были его домом. А дом, как он меня уверял, — всецело принадлежит женщине. Поэтому дети находятся в ее безраздельном ведении.
— Удобная позиция, — отозвалась я, — не придерешься. На первый взгляд, хорошо соответствует еврейской традиции.
— Однажды Алиса вернулась домой вся в слезах. Она была у подружки. «Что с тобой? Тебя обидели?» — всполошилась я. «Нет, наоборот, — отвечала Алиса, — я просто увидела, что такое отец. А у меня отца никогда не было. Только ты. Папа всегда был не с нами. Или у компьютера, или по телефону с друзьями. Какие-то вечно гешефты, бизнесы, от которых нет толка, или малопонятная «духовная работа». А папа Рины, знаешь, он со всеми детьми делает уроки. А у него их пятеро. Всех сажает за общий стол в гостиной и всем помогает по очереди. Не раздражается, нет. Когда я однажды попросила папу помочь мне по математике, он через пять минут обозвал меня дубиной, и на этом дело закончилось. А ведь он постоянно хвастается своими математическими успехами школьных лет — как побеждал на олимпиадах, ездил в какие-то летние лагеря с научным уклоном».
— Папа у Васи силен в математике, — неудачно пошутила я.
— Когда родились наши старшие дети, — продолжала Ира, — мне было очень трудно. Они ведь близнецы. Одного кормлю — другой орет. Я просила Мишу взять Левку на руки, пока я кормлю Соньку, но какое там! Мама и свекровь в оба уха твердили, что это нормально. Мужики боятся брать на руки маленьких детей. «Вот подрастут, — уверяли меня они, — отец с ними уроки будет делать. Ту же математику». Но я так и не дождалась этого светлого мига.
Миша, как и многие мужчины, считал, что маленькие дети — дело жены. А вот подросшие как бы переходят в круг отца, особенно мальчики. Но когда Левке исполнилось тринадцать, воспитывать его было уже поздно. В шесть, семь лет он, как все мальчики, видел в отце пример для подражания. Неважно, какой отец — для парня этого возраста он идеал и солнце в небе. Вот тогда с ним надо было разговаривать, обсуждать прочитанные книги, да те же уроки делать, в конце концов. Но мой муж пытался исправить уже взрослого парня, бар-мицву, сложившегося человека. И не вызывал в сыне ничего, кроме злобы.
— Скоро первое сентября, — завершила Ира свой грустный рассказ, — все дети пойдут в школу. Начнутся родительские собрания, на которых сидят только мамы, словно отцов это не касается. Я помню, мой папа приходил в школу на родительские собрания. Сидел там один среди теток. Я твердо знала, что этим еврейский отец отличается от всех остальных — ему не все равно, кто и чему учит его детей. Но я жестоко ошиблась. Наверное, наше поколение слишком эгоистично.
— Не все потеряно и в нашем поколении, — ответила я.
