Александра Розовская: «Я верю в энергию мысли, которую запускаешь в мир»

Либо Уитни, либо никто

— Саша, ты известна как актриса, но недавно выяснилось, что ты еще и поешь ‒ в составе группы «Мейделех». Довольно неожиданно! Начнем с того, почему «Мейделех»?

В переводе с идиш это значит «Девочки». Нас трое – Вика Гиссен, Полина Пахомова и я, все актрисы. «Мейделех» для меня сейчас проект-отдушина. Мы арт-группа, поем на французском, на испанском, на английском, иногда нас просят сделать советскую программу, и мы поем советские песни. 

— Как родилась идея? 

Арт-группу несколько лет назад создала Вика Гиссен. Однажды друг привел меня на концерт, я осталась в совершеннейшем восторге, познакомилась там с Викой. И как это обычно бывает: на фейсбуке добавились в друзья, а дальше тишина, только видим друг друга в ленте. Тем временем безотносительно меня девочки расстались, и на какое-то время проект заморозился, но Вика не хотела хоронить идею.

А я безумно люблю петь и всю жизнь пою, везде, всегда. Но не училась профессионально, только занималась вокалом в театральном институте, работала в мюзикле. Мне говорили: «Сходи на «Голос». А я думала: «Ну какой «Голос»? Я же не пою как Мэрайя Кэри»…

— То есть либо Мэрайя Кэри или Уитни Хьюстон, либо никто?

Да! (Смеется.) Я перфекционистка: даже притом что играла главную роль в музыкальном спектакле и пела два часа со сцены, обесценивала себя безумно. Мне казалось, что драматический вокал ‒ другое дело: я могу хрипеть, но добирать артистизмом. А считать себя певицей даже в мыслях себе не разрешала. Было чувство, что на это нужно иметь какое-то право. Эти оковы спали благодаря психологам и терапии. В какой-то момент я поняла: хочу петь! 

— Немногие так просто говорят о том, что прошли психотерапию. 

Мне нравится копаться в себе и развиваться. Для меня это путь выздоровления: избавляешься от страха осуждения, зависимости от чужого мнения. И когда я начала эту шелуху с себя сгребать, пришла к мужу и сказала: «Всё, хочу петь!» А если хочу, почему я себя в этом ограничиваю? Я могу петь и не как Уитни Хьюстон, потому что это доставляет мне невозможное счастье. 

И приблизительно в этот период Вика выложила в фейсбуке свое сольное выступление, я откомментировала ‒ и буквально через три дня она меня зовет встретиться и говорит: «Как ты смотришь на то, чтобы стать частью группы «Мейделех»?» Я обалдела!

— Группе явно идет на пользу то, что вы актрисы: играете с залом, и он живо реагирует в ответ. Очень хорошо видно, что между вами и зрителями происходит личная история.

Иногда на мероприятиях перед нами выступают довольно известные люди. Сначала я думала: ну как мы будем петь после них? Потом поняла, что заказчики оставляют нас на конец, потому что понимают: мы всех поднимем, все будут танцевать. Это такое счастье! 

Вампир с полной отдачей

— Ты играешь спектакли, поешь на концертах… При таком графике времени не должно оставаться даже на себя, а ты жена и мама. Где находишь ресурс?

Я очень стараюсь находить баланс. Мне повезло – муж меня очень поддерживает. Слава Б-гу, у него нет желания, чтобы я была домохозяйкой. Когда была во втором декрете, Денис сказал: «Если засидишься, я сам тебя начну выпихивать», ‒ потому что знает, насколько мне важна профессиональная реализация. Если играю спектакль, а потом еду на корпоратив, он посидит с детьми, покормит и уложит. Я ему очень благодарна за то, что не чувствую себя виноватой. 

При этом я, безусловно, стараюсь находить время для качественного общения с детьми. Если я с ними, то не сижу в телефоне: мы вместе рисуем, ползаем, они на мне ездят… У меня скорее дефицит времени на себя. Учусь отслеживать моменты, когда пора отдохнуть: я могу по инерции продолжать работать, когда надо сказать «стоп». Несколько недель назад я выпустила премьеру и безумно устала: в тот период не было няни, Денис был на съемках, мама уезжала. И я сказала: всё, больше не могу. Всех раскидала, нашла четыре дня и уехала просто полежать.

— Получилось от всего отключиться?

Голова отдохнула. Конечно, когда два месяца работаешь без выходных, за четыре дня нереально отдохнуть физически. Но актерский организм удивительно работает: мы будем валиться с ног, но в голове всё равно стучит: «Я хочу новую работу, новый проект, еще что-то интересное, хочу, хочу, хочу!» Хотя одновременно думаешь: «Боже, как хочется спать». 

— Порой так азартно идешь к цели, что не успеваешь получить удовольствие от процесса. Знакомо?

Я успеваю. Мое удовольствие ‒ отдача зрителей после концерта или спектакля. Два с половиной часа всю себя отдаешь эмоционально, но, когда на поклонах зал аплодирует, это мощнейшая энергетика. Я в такие моменты как вампир впитываю, впитываю, впитываю. 

Сейчас моя отдушина – спектакль «Алые паруса», где я играю Ассоль. Это не романтическая сказка, а довольно жесткая интерпретация идеи, что не во всякой сказке хороший финал и принцесса не всегда дожидается принца. Мечта, может быть, сбудется, а может, нет, но ты должен жить так, как если бы верил, что к тебе придут твои алые паруса.

— А твои личные алые паруса какие?

Они у меня разные в каждый период жизни. И зрители, которые по несколько лет ходят на спектакль, это отслеживают. Пишут мне: «Ваша Ассоль меняется, и чувствуется, что для вас алые паруса, про которые вы поете, пять лет назад были одни, а сейчас совершенно другие». 

Работа – это где тебе классно

— Ты вышла из творческой семьи, а это всегда большая ответственность. Как ты с ней справлялась, когда была моложе, и как сегодня? 

Да, ответственность фамилии так или иначе всегда надо мной довлела. Мы об этом тоже говорили с психологом. Но одновременно я всё детство чувствовала такую любовь, меня так поддерживали и хвалили за всё, что на этой опоре я до сих пор, собственно, и выезжаю. 

— Родители одобрили твое решение пойти в актеры?

Мой выбор был как раз не идти в актеры. Я решила: на фиг мне это надо? Зависимая профессия. Я видела, как тяжело было маме и папе: нужно всего себя отдавать, времени свободного нет… И вообще, надо быть очень удачливым, потому что для артиста главное ‒ востребованность. Если ты не востребован, очень сложно нести свой крест. У актера всегда есть амбиции: хочется учиться на своих ролях, что-то ими транслировать миру. Это немножко не получается, когда из раза в раз говоришь: «Кушать подано». 

Так что решила, что получу хорошее гуманитарное образование. Пошла на курсы на журфак, проходила практику в «Огоньке». А потом попала на спектакль в Театр Фоменко ‒ и поняла, что это чудо и я хочу уметь делать со зрителем то же самое, что испытала, находясь в зале. И решила поступать в театральный. Семья меня и здесь поддержала. Правда, папа хотел послушать мою программу для вступительных экзаменов, но я ему не далась и вообще запретила с кем-либо общаться на тему моего поступления. 

— Почему?

Такой максимализм: либо сама поступлю, либо сама не поступлю. Мы с папой поссорились на этой почве и не общались все мои экзамены. Я только звонила и говорила: «Привет, я прошла на первый тур во МХАТ», «Привет, я провалилась в Щепке», «Привет, я в третьем туре в ГИТИСе»… Но когда поступила, всё равно надо мной многие годы довлело это «блатная, дочь Розовского».

— Ты же понимала, что так будет?

Да, поэтому весь первый курс пахала, доказывала себе и всем вокруг, что я на своем месте и имею право здесь учиться. Когда выпустилась, меня пригласил работать в РАМТ мой мастер, и я пошла. Папа тоже звал. У меня была готовая фраза на вопрос, почему я пошла не к отцу: «У него своя жизнь в искусстве, у меня своя». Раз в год папа подкидывал мне какое-нибудь предложение, а я всегда отказывалась: не хотела, чтобы меня с ним связывали. Но не так давно эти комплексы проработались: я успокоилась, доказала в первую очередь себе, что могу, умею. И поняла, что в принципе теперь и с папой могу поработать. Он мне предложил классную историю. Пока мы ни о чём точно не договорились, но, может быть, после Нового года она всё-таки будет.

— Какой дедушка получился из вашего папы?

Он редкий гость у внуков, но дети его обожают. Он тоже их любит, всегда приезжает с подарками, но для него главное работа, профессия. Так было всегда: как бы нам ни хотелось папу подольше и почаще, нужно было принять как данность, что он пойдет на прогон, а не на твой выпускной. Мне понадобилось время, чтобы это принять. Но для себя я поняла, что пойду на выпускной. 

— То есть вопрос «семья или карьера» ты решаешь в пользу семьи?

Буду максимально разгребать все дела ради значимых моментов в жизни детей. И сейчас не оставлю их одних скучающих: есть их папа, моя мама очень помогает, и у нас потрясающая няня, которую дети обожают. За пять с половиной лет, что у меня дети, я уезжала из дома максимум на четыре с половиной дня. Считаю, что можно уже потихонечку увеличивать этот срок. Они всегда знают, что я их люблю.

— Как ваши дети относятся к маме на сцене, когда приходят в театр?

Когда я в первый раз играла, зная, что они на меня смотрят, это было невероятно. А на днях задавала им 10 прикольных вопросов для психолога, а муж снимал на видео. Они отвечали, не слыша, что говорит другой. И был вопрос: «Какое место мама любит больше всего на свете? Где маме хорошо?» Оба сказали: «На работе». Это круто, значит, у меня получается им транслировать, какая я счастливая на сцене. 

Я никогда не объясняю, что мне надо зарабатывать деньги. Всегда говорю: вот вернусь и буду с вами, а сейчас очень хочу на работу, потому что мне там нравится. У них нет установки, что работа – это то, куда надо. Наоборот, работа – это место, где тебе классно. И они, надеюсь, тоже выберут работу, которая будет приносить удовольствие.

— Что ты чувствуешь, когда на твоего мужа обращают внимание девушки?

У меня давно сформировалось здоровое отношение. Между нами есть доверие. Мы очень много разговариваем друг с другом. Я знакома со многими партнершами Дениса, и у нас хватает мудрости посмеяться над какими-то вещами, потому что, конечно, иногда пишут полный бред. Когда Денис ездил на «Последнего героя», он на полтора месяца ушел из соцсетей, и я по контракту не имела права говорить, где он. Газеты писали, что мы расстались, что он нашел другую… Скажу честно, это может быть неприятно и даже вызывать негодование, но жизни не мешает.

— Не возникает профессиональной ревности? Два артиста в семье, а Денис очень востребованный и популярный актер…

Вообще нет! Между нами нет конкуренции. Но у меня вызывают безумный интерес некоторые проекты, в которых работает Денис, и вся киноиндустрия. Это хорошее чувство, оно помогает понять, чего тебе хочется. 

— Саша, чего же еще хотеть! В твоей жизни была журналистика, есть актерство и музыка… 

Я бы очень хотела пожелать себе кино. На сцене мне спокойно, я знаю, что умею, а кино ‒ нечто новое, я там многому могу научиться. Возможно, мне было бы интересно вести какое-нибудь классное шоу на радио или ТВ. Нас приглашали на один развлекательный канал ведущими, это оказалась не очень интересная история, но пробы мне понравились. Или вот есть прекрасная передача «Орел и решка» ‒ безумно нравится такой формат. Одно могу сказать точно: в политику не пойду! (Смеется.)

Если у тебя есть сердце и душа

— Ваши дети уже знают о своем еврействе? 

Нет, мы не обсуждаем вопрос национальности и не пытаемся навязать им какую-то религию. Я сама крещеная, росла в православной семье, хоть и не считаю себя воцерковленным человеком. Когда подрастут, мы им всё расскажем, и они сами выберут, что им отзывается. 

— Мы сейчас в синагоге сидим. Тебе здесь комфортно?

Комфортно. Я не чувствую себя ни своей, ни чужой, потому что мне кажется, что вообще нельзя делать такие разграничения. Люди – это люди. Я приезжаю в Грузию, и люди мне улыбаются, угощают, я их всех люблю. У меня семь кровей намешаны, и я не чувствую себя именно еврейкой, или украинкой, или гречанкой. 

— А в Израиле ты бывала?

Много раз. Для папы это было очень важно. Помню, в первый раз было 40 с чем-то градусов, мне 12 лет, и я безумно хотела купаться. Но папа сказал: «Мы едем в город, в музей «Яд Вашем». Ты понимаешь, какое у меня было лицо! Но сейчас я ему очень благодарна.

— Прости, если тебе больно обсуждать эту тему, но не затронуть ее не могу. 19 лет назад ты играла в том спектакле «Норд-Ост», во время которого концертный зал захватили террористы. Наверное, я хотя бы отчасти могу понять, что ты чувствуешь, вспоминая об этом: всё-таки мы в Израиле тоже живем в реальности, где подобное возможно. Скажи, что лечит время, а что не лечит?

Когда ты говоришь «Норд-Ост»… Даже само слово вызывает очень полярные эмоции. «Норд-Ост» ‒ один из самых счастливых периодов в моей жизни, я благодарна, что он был. Он очень сильно повлиял на меня: в мои 14 лет это был огромный, невероятно ценный опыт будущей профессии, человеческих знакомств, счастье работать и подружиться с огромным количеством людей. И одновременно это самое страшное из всего, что со мной случалось. То, что хочется стереть, забыть, отрицать, но это невозможно и не нужно. 

— Ты вначале отрицала?

Как раз нет. Мне с детства нужно было всё проживать от начала до конца, не делая вид, что неприятных событий нет. Если что-то подавить, потом оно всё равно вернется, сопротивляться этому опыту бессмысленно. Нужно задавать вопрос не «За что это мне?», а «Для чего? Как мне теперь с этим?» И обидно было слышать, как условно взрослые люди говорили: «Ну, дети 13, 14, 15 лет, что они понимают». Всё они понимают! 

— А что сегодня? Это просто память?

Это огромная часть моей жизни, моей судьбы, моего опыта. Это страшная история, в которой мне повезло. Наконец, «Норд-Ост» – это еще один шанс, который мне выпал. Мне кажется, я поэтому так жадно кидаюсь в отношения, жадно работаю, жадно живу: всего хочется, хочется, хочется. Чувствую много радости от того, что я здесь и у меня есть этот шанс. И я не хочу грустить, тратить время на ссоры, нездоровые отношения, грусть.

— У тебя не остался в глубине души страх, что подобное может повториться?

Не то чтобы остался… Мне кажется, когда рождаются дети, с ними всегда появляется много новых страхов. Но я не хочу перекладывать мои страхи на детей, не хочу, чтобы они мне самой мешали жить и чувствовать себя счастливой. Память о тех днях никак меня не ограничивает в жизни: я работаю в театре, летаю на самолетах… Просто лишний раз радуюсь солнышку, пока стою в пробке. Понимаю, что не проблема, если я опоздала куда-то или кто-то ко мне опоздал. Когда вижу, как человек на что-то злится, думаю: «Это такая мелочь, это не имеет значения». 

— А если бы возобновили «Норд-Ост», ты пошла бы?

Да! Это было бы здорово. И все бы согласились, уверена. Мы обсуждали, что между нами осталась невидимая связь, хотя мы можем не видеться год или даже больше. 

— Вы говорили в интервью, что даже хореографию помните…

Всё помню. И все всё помнят: песни, тексты, кто откуда выходит…Тогда «Норд-Ост» довольно быстро восстановили в том же зале, но многие не хотели идти туда, где погибли люди. Ну и всё-таки мало времени прошло, еще были свежи раны. Если бы сейчас восстановить спектакль в другом месте, но максимально с людьми, которые работали в том проекте, это была бы ода жизни, победа над злом. Любовь всё победила бы. 

Тогда, 19 лет назад, эти люди с автоматами и бомбой говорили нам, подросткам: «Ваши солдаты убили моего мужа, отца и сына, мне незачем жить», ‒ и я поймала себя на том, что по-человечески им сочувствую. Это не значит, что я ту террористку оправдываю, ‒ у меня не стокгольмский синдром. Но я испытала нечто похожее на чувство, которое пришло ко мне в Израиле, в 12 лет, «в Яд Вашем». Оказавшись там, я прорыдала всю экскурсию: и эти ботиночки, и зал с именами, и зеркала, и свечка… Это не может не тронуть, неважно, немец ты, еврей или русский. Если у тебя есть сердце и душа, в таких местах что-то с ними происходит.

— Ты веришь в судьбу?

Я верю в энергию мысли, которую запускаешь в мир.