Роберт Азарьев: «Горские евреи Америки — это щепотки соли, попавшие в плавильный котел Нью-Йорка»

— Как вы оказались в Душанбе?

Я родился в Дербенте. Жил и учился в школе до 11 лет в этом же городе, где родились мои родители, дедушки, бабушки. Потом отца отправили работать в Калмыкию, он инженер-строитель, мы переехали и прожили там несколько лет. Оттуда отца направили на работу в Среднюю Азию, в Душанбе, который активно перестраивался в те годы. Мой отец был коммунистом и серьезным строителем, но не тем, кто работает руками, а инженером-строителем, специалистом с высшим образованием. Он никогда не занимал должность ниже начальника ПМК. В Таджикистане мы прожили 10 лет — с 1983 по 1993 год. Там я окончил школу, девятый и 10-й классы, и после школы поступил в Политехнический институт по направлению «промышленное и гражданское строительство». Какое-то время я хотел быть как папа. То есть не то чтобы хотел, просто так сложились обстоятельства. Проучился первый курс в Политехническом институте. В то время стали забирать в армию даже тех ребят призывного возраста, у кого в вузах была военная кафедра. Я пошел в армию, стал публиковаться в газетах, заочно окончил Школу военных корреспондентов.

— В итоге вы пошли по стопам отца?

Когда я вернулся, решил не возобновлять учебу в Политехе, а пойти в местный университет, чтобы учиться на журналиста или филолога. Таким образом, в 1988 году я вернулся из армии и поступил на филологический факультет, где проучился до 1993 года. В то время в Таджикистане началась гражданская война, поэтому мы вернулись в Дербент. Из Дербента, где прожили буквально полгода, мы эмигрировали в Соединенные Штаты.

— Как прошли ваши первые годы в Америке?

Когда мы приехали в Америку — это был 1993 год, — я пошел в Нью-Йоркский университет учиться на программиста. Я понимал, что в эпоху компьютерного бума нужны программисты, профессионалы-компьютерщики. И это несмотря на то, что я считаю себя гуманитарием. Но скажу так: я «универсалий». Могу заниматься и математикой, и языками. Через два с половиной года я получил степень бакалавра по программированию, здесь это называется computer and information science. Затем пошел работать. Свой первый трудовой опыт получил в компании IBM, где занимал должность программиста. Потом работал в других крупных компаниях: Lucent Technologies, Roche, Mellon Bank. Я рос в этом направлении.

— Почему вы выбрали для «переквалификации» Колумбийский университет?

Спустя года два-три я понял, что мне неинтересно программирование и меня не привлекает работа на компьютерах. Стал искать что-то более интересное. Я сам по себе неуемный человек, мне всегда надо что-то делать. Хочу сказать, что задолго до этого, когда учился на филфаке, мы обсуждали пространное интервью с Василием Аксеновым, который в то время жил в Америке. Он отметил, что преподает в Колумбийском университете. Я уже тогда загорелся идеей и сказал себе: «Если окажусь в Нью-Йорке, хотя такого не было в планах, обязательно поступлю в Колумбийский университет, а если окажусь в Париже, то обязательно поступлю в Сорбонну». Вот такие мысли мелькали у меня в голове. Так получилось, что я оказался в Нью-Йорке и попытался поступить в Колумбийский университет. Поступать было очень сложно, нужно было сдать сложный экзамен, и даже после этого был серьезный отбор. В итоге я поступил. Пошел учиться в SIPA — School of International and Public Affairs — местный аналог МГИМО. Я выбрал международные отношения и взял два направления: первое — Ближний Восток, а второе — международные финансы и банковское дело. Таким образом, днем я работал, а вечером учился. Когда закончил, поменял свою стезю: пошел в финансовую сферу. Работал финансовым аналитиком в таких крупных компаниях, как AIG, Morgan Stanley. Затем стал менеджером, потом — финансовым контролером.

— При такой загруженности вы находили время для участия в жизни общины?

Всё время — и когда учился, и когда работал — я занимался той или иной общественной деятельностью. Участвовал в еврейских программах, мы делали газету. Я был делегирован на Международный конгресс русскоязычного еврейства, который проходил в Москве и Иерусалиме, потом был делегирован на Международный конгресс горских евреев, который состоялся в Иерусалиме. Я был заместителем главного редактора нашей горско-еврейской газеты «Новый рубеж». Одно время даже вел передачу, подобную той, что веду сейчас, но она длилась недолго. То есть я всегда принимал активное участие в общинной жизни. Кстати, совсем недавно, буквально неделю назад, мы с коллегами — Семеном Пинхасовым и Вадимом Алхасовым — завершили создание документального фильма о горских евреях. Надеюсь, что скоро вы увидите его на одном из российских каналов о культуре и истории.

— Очень интересно. С удовольствием посмотрю. Расскажите, как вы пришли к идее создать радиопередачу о горских евреях? Это ведь довольно необычный проект.

Идея создать радиопередачу о горских евреях всегда витала в воздухе. Я несколько раз в своих передачах подчеркивал необходимость такой программы. Она нужна хотя бы потому, что мы новые горские евреи, попавшие в плавильный котел Нью-Йорка, словно щепотки соли для улучшения вкуса.

— Как менялся формат вашей передачи?

Изначально передача строилась таким образом: я просто рассказывал то, что знаю о горских евреях, что когда-то о них читал. В процессе подготовки я изучал много книг, доступных и не совсем, которые у меня еще с юности, я возил их везде с собой. Это были некие «исторические экскурсы». Я это всё рассказывал. По истории горских евреев мне удалось сделать, если не ошибаюсь, 10 передач. А потом я понял, что с передачами такого плана надо как-то немного завязывать, потому что они становились академическими и для случайного слушателя скучными, сухими. Я решил, что стоит сделать следующее: надо брать у людей интервью, чтобы остальные горские евреи — и не только они — знали, что и у нашего небольшого народа, численность которого составляет 120-150 тысяч человек, есть свои писатели, художники, музыканты, бизнесмены, да и просто интересные деятели. Таким образом, я решил немного придать живости своей передаче. С тех пор практически каждый понедельник (у меня передача выходит по понедельникам) общаюсь с интересными людьми.

— Как вы выбираете собеседников?

Выбираю гостей по тому принципу, что описал выше: это должен быть интересный собеседник. О ком-то я слышал или читал, иногда прошу, например, руководство фонда СТМЭГИ порекомендовать интересного гостя. У меня нет случайных людей на передаче, они все проходят некий «фильтр».

— Бывали ситуации, когда вам отказывали в интервью?

Нет, такого не было. Несколько раз просили перенести интервью по причине занятости, но пока никто не отказывался. И не думаю, что кто-то откажется.

— Какой гость передачи запомнился вам больше всего?

Сложно сказать, какой гость мне запомнился больше. Каждый выпуск интересный, все люди интересны. Но мне особенно запомнилась передача с раввином Михаилом Финкелем. Он не горский еврей, но мы говорили о горско-еврейской общине. Он очень интересный и умный человек. Наверное, общение с ним запомнилось в первую очередь потому, что он, будучи любавическим хасидом, развеял некие легенды, например, о том, что Любавический Ребе — это Машиах, Мессия.

— Какие проекты, направленные на сохранение наследия горских евреев, могли бы быть реализованы в Америке?

Принято считать, что на всей территории США сегодня проживают около 25 тысяч горских евреев, и 15-18 тысяч — в Нью-Йорке. Можно было бы начать уроки по джуури, истории и культуре. Уже есть кружки по танцам. В Нью-Йорке находятся два детских клуба: один называется My way, то есть «Мой путь», а другой — «Товуши» («Свет». — Прим. автора). Там детей обучают кавказским танцам, рисованию и так далее. Мне кажется, что у нас любой проект, направленный на сохранение наследия, будет реализован.

— Смогут ли горские евреи сохранить свою самобытность в США?

Думаю, не на все 100 %. Если говорить о самобытности в плане языка (а язык — фактор номер один в сохранении общины), то, наверное, у нас большие проблемы в этом плане. Если что-то не произойдет в сознании горских евреев в Америке, да и не только в Америке, а во всём мире, если они не воспылают любовью к традициям отцов и дедов, если не поймут, что язык джуури красивый, не ринутся учиться, читать на нем — если это не случится, то в итоге язык горских евреев джуури уйдет, а вместе с ним уйдет и эта «спайка».

— С кем вы мечтаете сделать интервью?

Мечта — это нечто такое неосязаемое, отчасти даже невыполнимое. У всех людей, с кем хочу поговорить, я могу взять интервью. Хотя, наверное, все-таки есть такой человек. Это Владимир Владимирович Путин. Почему? Его очень много критикуют, например, из-за того, что Россия — богатая страна, а россияне живут бедно, кто-то нищенствует. Это всё известно. Но я скажу так: во время правления Путина антисемитизм и не совсем гуманное отношение к евреям сошли на нет. Конечно, есть отдельные антисемиты, но того государственного махрового антисемитизма, который был до начала его правления, слава Б-гу, нет. Если бы была возможность, я бы с ним пообщался на эту тему. Мне очень интересно. На Западе не быть антисемитом — нормальное явление. Я, конечно, немного утрирую, но в России, на мой взгляд, всегда принято считать, что у власти находятся антисемиты. И когда Россией в течение долгого времени правит человек, который с симпатией относится к евреям, это вызывает много вопросов, которые я бы хотел ему задать.