Вадим Жук: «Не люблю болезненной привязанности к Петербургу или Москве»

— С ближайшим 70-летием вас поздравить? Бывают люди, которые к своим дням рождения относятся не как к праздничной, а как к трагической дате. А вы?

Я любитель юбилеев. Когда у меня заканчивается очередной юбилей, я уже начинаю думать о другом. Последним было 65-летие. Мне нравится вести мероприятия. Я провел за свою жизнь гигантское количество различных фестивалей, церемоний, вручений. А уж когда ты сам главный герой… Это счастье, спектакль. На своих юбилеях я ощущаю себя персонажем. Я страсть люблю подарочки, мне так интересно все это. «Главное — это праздничек», как любила говорить моя покойная жена и хлопала при этом в ладоши. 

— Судя по вашей странице в Facebook, на творческую пенсию вы выходить не собираетесь.

Я встаю рано. Я теперь просыпаюсь ночью, часов в 5 утра, заснуть после этого получается далеко не всегда. Но я не маюсь. Я стал хитрый, теперь я просыпаюсь — и работаю. Стишок напишу или что-нибудь другое. Я привык уже к этому состоянию и не боюсь в это время работать. Можно даже и не вставая, положив на себя айпад. На нем я пишу себе письма. Пишу текст и в почте на свой ящик посылаю. А потом его обрабатываю и делаю «готовым» текстом. Я вообще жаворонок. Я всю жизнь писал с утра. 

Вот уже лет 15 я пользуюсь компьютером. Даже нежные лирические стихи я пишу на компьютере. А когда-то думал, что это невозможно, что есть прямая связь между рукописными строками и головой. Ерунда! Компьютер — это только инструмент. Когда пишешь на клавиатуре, можно так же нежно относиться к миру и к женщине, как при письме ручкой.

— Вы пишете исключительно для души? «Датские стихи» не заказывают?

Если просят, я почти всегда соглашаюсь. Нельзя высовывать голову между облаками и говорить: «Нет-нет, я никогда ничего не делаю на заказ». Это полная ерунда, потому что иначе денег не заработаешь.

А по заказу я пишу, например, тексты для «ведущего» в еженедельную передачу «Обыкновенный концерт с Эдуардом Эфировым». Там старая эстрада, цирк, театр, а я это более-менее чувствую, поэтому пишу тексты для нарисованного конферансье с наслаждением. 

Недавно одна петербуржская режиссер попросила меня переписать либретто одной знаменитой оперетты, чтобы оно было современным и живым, для большого прекрасного театра. С удовольствием. Любопытно, забавно. Кроме того, я часто сам себе придумываю заказы и пишу безо всяких договоров. Написал, показал театру, нравится — чудесно.

Мы с Максимом Дунаевским написали «Шинель». Сначала я написал так, как я вижу гоголевскую «Шинель», причем безо всякого заказа. Переписал ее стихами, придумал в ней новые идеи и показал театру Райхельгауза. Им очень понравилось, они позвали Дунаевского написать музыку. 

Гандлевский во френдах

— Facebook стал площадкой для огромного числа известных деятелей культуры. Вы там из-за любви к техническому прогрессу? В поисках новой аудитории?

Ко всему новому я отношусь очень не торопясь и долго его осваиваю. Не потому, что я чего-нибудь боюсь. Я просто технически туповат, мой разум не технологический. В мои годы это нормально. В тот же фейсбук я даже не добавлялся — меня туда вставила жена. Я им очень увлекся, и мне это даже пошло на пользу. Из-за желания аплодисментов я чуть ли не каждый день пишу там стихи и тексты. Потом из них делаются сборники.

У меня скоро презентация нового поэтического сборника в библиотеке им. Бунина. Это стихи, написанные за последний год. Большинство из них я выкладывал в Facebook — мне сразу интересно узнать мнение друзей.

– Предположим, написали вы стихи — и что дальше? Кладете в стол, перечитываете, а потом публикуете в соцсети?

Сразу публикую! Потом, бывает, какой-нибудь друг или подруга мне говорит: «Ты бы исправил в 19-й строчке слово, посмотри внимательнее». Таким образом я делаю свои стихи точнее.

Среди моих френдов есть несколько человек, мнение которых для меня очень важно: например, поэты Сергей Гандлевский, Лев Рубинштейн, Ирина Евса, Таня Вольская. Добавился Бахыт Кенжеев из Нью-Йорка — блестящий поэт. Если они лайкнули — значит, это их чем-то задело. И я искренне рад. 

— Вы пишете в том числе и сатирические стихи. Как вы относитесь к другим жанрам юмора, например, к анекдотам?

Каждый дурак может пересказать анекдот и будет считаться остроумным человеком. А остроумный человек— не тот, кто знает много анекдотов. Он просто много знает и умеет видеть жизненную или художественную ситуацию новым взглядом. У него в башке существует интересная комбинаторика, которая рифмует «дальние» слова, сочетает несочетаемое, что вызывает комический эффект.

Я как-то делал телевизионную передачу о юморе и занимался юмором разных стран. Это невероятно интересно. У японцев или китайцев юмор совершенно не схож с нашим. К примеру, фрагмент из рассказа «Искусство железной рубахи» китайца Пу Сунлина: «А вот еще был человек. Так двое возьмут бревно, оттянут, а он на грудь принимает. И ничего. Или положит, так сказать, свою силу на камень и сверху другим камнем бьет, и ничего. А ножа, однако, боится». Это у китайцев считается остроумным. 

— А какой анекдот вы сами считаете остроумным?

После вторжения в Чехословакию в 1968 году приходит Подгорный к Брежневу и говорит: «Ты знаешь, какие у Гусака (генсек чешской компартии) часы. Корпус золотой, стрелки алмазные, каждая цифра выложена самоцветами…» — «Да покажи уже!» — говорит Брежнев.

— Что читает поэт Вадим Жук?

Русскую классику. И очень ее люблю: Толстого, Достоевского, Чехова, Салтыкова-Щедрина. У меня почти настольная книжка — гомеровская «Илиада». Чтение в моей жизни — одно из главных наслаждений. Моя любимая историческая книга — «Жизнь 12 цезарей» Светония. Мой любимый автор исторических книг — Скрынников. Он написал ряд книжек по русской истории, про Смутное время. Также люблю читать Эйдельмана с его декабристскими книгами. Я научился читать довольно рано, в четыре-пять лет. Мой сын Ваня в этом меня опередил, он научился читать в 3,5 года и читал жадно. Сейчас поменьше, но тоже читает. В институте (я учился на театроведческом факультете) существовали списки обязательной литературы, по 70–100 романов за семестр — до черта всего. И я почти все книги из списков читал. Память была свежая, молодая, поэтому я очень много запомнил.

Кино я смотреть не умею. Хотя по профессии я театровед, сейчас хожу в театр редко. Я смотрю не больше 15–20 спектаклей в год. Для театроведа это, конечно, мало. Последнее, что я сам делал в этом направлении, — писал сценарий церемонии вручения высшей театральной премии Санкт-Петербурга «Золотой софит». Скоро пойду к Райхельгаузу на собственную «Шинель». 

А по телевизору я смотрю только футбол, больше я ничего не смотрю. Я болею за «Зенит» с 1957 года, с тех пор как меня отец в первый раз отвел на футбол. Раньше я смотрел и биатлон, и немножко хоккей, и Олимпиады. Но сегодня спорт очень политизировался. Я из-за этого не могу слушать биатлонного комментатора Дмитрия Губерниева. Любая политика, которая лезет в спорт и искусство, вызывает во мне отторжение. Спорт и искусство должны быть чистыми от политики.

Не отличать евреев от неевреев

— Вы оппозиционер по духу?

Я оппозиционер с детства, по натуре. В 1966 году, учась в институте, я сделал капустник «Птицы» — практически антисоветский. В капустнике пародировался советский день от начала до конца, включая Съезд партии. Это было такое нахальство молодости, без каких-либо полутонов — все впрямую. Мы играли его в институте, потом по всему городу. Потом на нас стукнули, и началось: горком, обком… За это я полетел с дневного факультета. Слава богу, что мой декан, Лидия Аркадьевна Левбург, сумела меня летящего поймать и определила на заочный. Таким образом я закончил институт.

Стало общим местом говорить так, но это диктуется нормальным художественным вкусом, потому что почти любая власть — антихудожественна. Когда говорят «эстетические противоречия с властью», я под этим подписываюсь абсолютно.

— С Москвой у вас, уроженца Питера, противоречия есть?

Я не люблю болезненной привязанности к Петербургу или к Москве, их вечного противопоставления друг другу. Не люблю, когда обращают внимание и бьются до крови за то, какое слово надо употреблять: поребрик или бордюр, хотя поребрик гораздо точнее и лучше. Это абсолютная ерунда. Для меня город определяется количеством достойных симпатичных живых людей, живущих в нем. 

Москва бывает очень красивая. Хотя, на мой взгляд, Петербург глубже и стройнее. Надо родиться в Москве, чтобы ее толком полюбить. А я в Москву переехал, только когда женился во второй раз. И первая, и вторая жена у меня русские. Они обе — высочайшего класса женщины. Обе художницы. Меня, наверное, тянет к женщинам искусства. Для меня очень пленительно, когда красивая женщина понимает в мире искусства не меньше, чем я. 

— Вы первый затронули тему национальности. Насколько «пятый пункт» влиял на вашу жизнь?

Мне нужно было немножко пожить, чтобы ощутить себя евреем. Я почувствовал напряжение в семье в 1953 году, когда мне было 6 лет. Дело врачей, потом смерть Сталина. Мой отец — блестящий офицер, знаменитый артиллерист, занимавший хорошую должность. Будучи совсем малышом, я видел и понимал, что он был подавлен, когда шло это «дело врачей».

И я очень не люблю, назовем это так, юдоцентризм: «Евреи самые хорошие, нежные, умные, талантливые». Мне это точно так же противно, как и применение каких-либо эпитетов к каким-либо другим нациям. У меня на эту тему есть четверостишие:

Еврей, как какой-нибудь список увидит, скорее
Считать принимается, сколько в том списке евреев.
За тем же занятьем застанете вы юдофоба.
Вот видите, в чем-то же сходятся оба!

Я стараюсь не отличать евреев от неевреев. Для меня главное, чтобы человек был достойный. Мой друг-белорус Вася Аземша для меня не менее ценен, чем мой друг-еврей Лева Рубинштейн. С ними есть о чем поговорить, и они достойные люди.

В начале 90-х я делал передачу «Шахматная лихорадка». На шахматной олимпиаде моим собеседником был Андрэ Лилиенталь — венгерский гроссмейстер, он же русский еврей. Это легендарный, уникальный человек. Известен он тем, что в 1935 году эффектно обыграл на 26-м ходу самого Капабланку. А в 1939 году он, влюбившись в русскую женщину, женился на ней и переехал в СССР, где прожил до 1976 года. В момент нашей встречи Лилиенталь уже был пожилым человеком (он умер в 2010 году в возрасте 99 лет). Но и тогда он был высокий, красивый, потрясающий дядька. И он с чудовищным акцентом сказал очень смешную фразу: «У меня было пять жен. Все русский. Земля пух». Всех он ухайдакал.

— Вы — гастролирующий автор. Где вам нравится выступать?

Везде было очень приятно. Я побывал в минувшем году в Испании, Америке, немножко в любимейшей Финляндии, ну и по России наездился. Также был в Украине и Белоруссии. Вернулся из Израиля совсем недавно, провел в этой стране десять дней. Я уже во второй раз выступаю в Иерусалимской русской библиотеке — там прекрасная аудитория. Выступаю в Тель-Авиве в магазине «Бабель» у милейшего Жени Когана. В Хайфе я выступал у Сары Воробейчик, очень симпатичной женщины. Была масса людей, и хорошо слушали. Хозяйка боялась, что придут только «божьи одуванчики». Нет, были люди разных возрастов. Было видно, что люди слушают стихи и понимают их. 

В Америке я недавно был в третий раз. Впервые я туда съездил с театром Константина Райкина еще в 1989 году, в Чикаго. Тогда это было что-то удивительное и непредставимое. Я тогда просто помирал от жадности, когда думал, что я куплю на те небольшие деньги, что там заработал. Как Костя нас смешил во время той поездки! Когда он спросил меня, что я хочу купить на свои доллары, я сказал: «Спортивный костюм». — «Вадик, Америка — страна спортивных костюмов!» — «Да, а еще мне жена сказала купить эту штуку, в которой бутерброды подогревают». — «Тостер? Америка — страна тостеров!» 

— Представим, что вам заказали поздравление юбиляру Вадиму Жуку. За что вы его похвалите и что ему пожелаете?

У юбиляра есть очень хорошее качество — терпимость Я вполне политкорректен, даже воспитывал в себе это. Наверное, я достаточно добр и нежаден. Я всегда считал себя ленивым — а оказался не очень ленивым. Оказывается, до черта делаю. Не знаю, чего себе пожелать. Я идеален.