Сорок лет назад умер Владимир Семенович Высоцкий.
Ко времени своей смерти в нашей жизни он занимал место, сравнимое разве что с «нашимвсемАлександрСергеевичем». Пусть ищут погрешности в его рифмах, и на гитаре он играл не как Джимми Хендрикс, и голос его хриплый не был совершенством вокального искусства — но вот поди же, всё вместе это стало коллективным «я» народа.
И частью этого «я» был русско‑еврейский симбиоз.
В дни, когда все устои уродские Превращались под силою в прах, В Риме жили евреи Высоцкие, Неизвестные в высших кругах.
Как бы он спел это, неизвестно — фрагмент остался только в наброске, с еще более любопытной припиской: «Стихотворение не окончено, т.к. автор впал в антисемитизм, а дальнейшие сведения о Высоцких погребены в толще веков».
Кажется, о своих еврейских корнях он думал гораздо больше, чем принято считать. И именно это стихотворение — самая яркая еврейская рефлексия Высоцкого (но и свой «а фартовер ят» он поет на идише подозрительно правильно, в отличие от Аркадия Северного):
В розоватой заре человечества Много громких великих имен: Просто дети и дети отечества, Цезарь, Карл, Ганнибал и Катон. Были раньше поэты отменные: Плавт, Вергилий, Гомер, Алкиной. Македонский деянья военные Совершал под счастливой звездой. Песнопеньям хвалебным не вторю я, О великих не будет рассказ. То, о чем умолчала история, Я поведаю людям сейчас.
А поведает — о безвестных евреях Высоцких: распространенная еврейская сентенция о том, что всё исчезло, а мы есть.
Жаль, что не спел. В великолепной «Балладе о детстве» рассказ явно ведется от имени «соседа Гиси Моисеевны». И в этом рассказе очень тонко улавливается послевоенное несправедливое предубеждение:
Вы тоже пострадавшие, а значит обрусевшие. — Мои — без вести павшие, твои — безвинно севшие.
В юности эта строфа очень меня обижала: в нашей семье было как раз больше без вести павших, а в этих «твоих» я слышал отголоски оскорбительного мифа о «Ташкентском фронте».
Но обида компенсировалась великолепным троллингом «Песенки антисемита»:
Зачем мне считаться шпаной и бандитом — Не лучше ль податься мне в антисемиты: На их стороне хоть и нету законов — Поддержка и энтузиазм миллионов.
При этом образ Высоцкого гораздо больше ассоциируется с Жегловым, чем с его оппонентом Михаилом Михайловичем Бомзе, ожидающим наступления «эры милосердия». Весьма показательно, как в кино этот персонаж скукожился по сравнению с книгой, которой именно его размышления дали название. Старый еврей, потерявший сына на фронте… В отличие от Гиси Моисеевны.
А между тем в многогранности Высоцкого одна грань — своей римскостью — совершенно точно сыграла роль в формировании той легенды, которую сегодня мы зовем его именем
