Анат Залмансон-Кузнецова: «Когда я увидела камеру, в которой сидела мама, я расплакалась»

— Каково это — быть дочерью Эдуарда Кузнецова и Сильвы Залмансон, узников Сиона, о которых знает весь Израиль? 

Когда ребенок изначально растет в определенной атмосфере, она кажется ему наиболее естественной и нормальной. Но я, конечно же, хвасталась перед друзьями, что у меня такие геройские родители. В школе учителя постоянно просили, чтобы я перед всем классом в очередной раз рассказала о «Самолетном деле». Мне это не очень нравилось, но на каком-то этапе я подумала: «Раз меня просят, расскажу. И так, чтобы всем запомнилось».

Что же касается воспитания, в нашей семье было не принято ябедничать. Когда я сообщала родителям, что хочу что-нибудь изменить в школе или где-нибудь еще, они побуждали меня выступать против системы и всегда гордились моими бунтарскими качествами.

— На каком языке вы общались с родителями?

С мамой — на иврите, а с папой… с папой я вообще не общалась.

— То есть?

Папа ивритом не владел, только английским. По-русски я говорить отказывалась напрочь. Когда в восьмилетнем возрасте овладела английским, мы начали плотно общаться. Но мне при этом до недавнего момента казалось, что с папой я разговаривала всегда. Между нами всегда была какая-то незримая, духовная связь, которой слова не требовались.

— Многие репатрианты 70-х, которые уехали в Израиль по сионистским убеждениям, как были, так и остались российскими интеллигентами еврейского происхождения. Акклиматизации и вживания в местный социум не произошло. Стали ли израильтянами ваши родители?

Мама — не «российский интеллигент». Она родилась и выросла в Латвии. Там иная ментальность, другая культура. Неслучайно именно Рига в советское время стала эдакой столицей сионистского возрождения. Родители мамы успели отучиться в еврейских школах, мамин родной язык — идиш. В доме отмечали все еврейские праздники. Никаких специфических русских атрибутов не было. Мама интегрировалась в израильское общество, большинство ее подруг — коренные израильтянки.

А вот папа — русский человек по духу. Это чувствуется и по его поведению, и по тому, как выглядит его квартира. Папа вырос в сверхтипичной семье коммунистов, но с раннего возраста восстал против семейных идеалов. Он ощущал себя евреем вопреки полученному воспитанию. Родители развелись, когда мне исполнился год. Папа шесть лет проработал редактором в мюнхенском бюро «Радио Свобода». В Израиле тогда работы для русскоязычных журналистов не было. Потом он вернулся, возглавил популярную газету «Время».

Творческий человек остается верным родному языку, там ему комфортнее всего. При этом папа по сей день уделяет полчаса в день изучению иврита, для него это крайне важно. Когда я жила за границей, в США и Великобритании, папа напоминал: «В Израиле лучше всего!» 

Все началось с Kickstarter

— На каком этапе вы решили снять фильм о «Самолетном деле»?

Заниматься кино я хотела с самого детства. В 17 лет поступила на профильное отделение в колледж «Сапир», потом продолжила учебу в Лондоне и Нью-Йорке. О том, что историю жизни моих родителей надо превратить в фильм, я знала всегда. Поначалу хотела снять об «Операции “Свадьба”» приключенческий фильм — сейчас мы работаем над его сценарием. Мне казалось, что документальных материалов о моих родителях предостаточно. К ним постоянно наведывались журналисты. А вот художественной ленты о произошедшем не было.

— Вас не пугало обилие уже имевшихся материалов?

Когда мне исполнилось 25 лет, я решила проверить, что же есть на самом деле. Выяснилось, что о моих родителях были сняты многочисленные телерепортажи длительностью 5–10 минут. Максимально сжатые: «Они хотели покинуть СССР, пытались угнать самолет, их приговорили к смертной казни, а потом 300 000 евреев получили возможность уехать». Все. Но реальная жизнь куда интереснее громких заголовков. Родители провели годы в тюрьмах, в нечеловеческих условиях. Полноценных документальных фильмов об этом не было. Точнее, в 2010-м в России сняли фильм об «Операции “Свадьба”», крайне тенденциозный. Участников «Самолетного дела» там именуют террористами.

— Но ведь они действительно хотели угнать самолет…

Террорист — это тот, кто применяет силу против мирных граждан. А мои родители и их сотоварищи никому наносить ущерб не пытались. В российском фильме есть куча откровенного вранья. Там, например, утверждается, что участники операции были в свадебной одежде. Эта лента была воспринята зрителями как истина в последней инстанции, со мной по сей день спорят пользователи «Фейсбука»: «Это вы все врете, члены группы хотели убивать людей, нам по телевизору сказали».

— И вам это не нравится.

Мягко говоря. Когда ты снимаешь документальный фильм, ты обязуешься тем самым не вводить зрителей в заблуждение. Потому что увиденное они запомнят. Мой фильм длится час, за это время невозможно рассказать о «Самолетном деле» во всех подробностях, но все, что там показано, является правдой.

В процессе работы над картиной я попала в аварию. Машина вдребезги, светофор выдран с корнем. Вина была не моя, а водителя, который врезался в меня по пьяни. Я думала, что умру. В голове проносились мысли: «Неужели это все? Моя жизнь подходит к концу, а я так и не успела снять фильм о своих родителях».

К счастью, я отделалась легкими ранениями. После выздоровления отказалась от всех других проектов, сфокусировавшись на «Операции “Свадьба”».

— Деятели израильской киноиндустрии вам помогли?

Я получала отказ за отказом. И от имени фондов, и от имени телеканалов. Меня это удивило — ну, предположим, презентация, которую я провела, их не впечатлила. Но ведь речь идет о людях, которых физически не будет через несколько десятилетий! О захватывающей истории, которую необходимо рассказать! 

На протяжении года я обивала разные пороги, пока не отчаялась и не вернулась на основную работу, снимать видеоклипы и имиджевые ролики. В один прекрасный день мне пришла идея — есть же Америка, страна неограниченных возможностей. Я поехала в Нью-Йорк, познакомилась с продюсером, и он предложил воспользоваться сайтом Kickstarter. Дело было в 2012 году, в Израиле про краудфандинг никто ничего не знал, я тоже была не в курсе.

Мы запустили рекламную кампанию и за месяц собрали $60 000. За эти деньги удалось снять интервью с несколькими участниками будущей ленты. Мы продолжили заниматься фандрайзингом, провели специальное мероприятие по сбору денег. Съемки начались. Одно из моих достижений — серия интервью с бывшими высокопоставленными сотрудниками КГБ. Мне было крайне интересно услышать их версию произошедшего.

— И как она выглядела?

Поразительно. Заместитель председателя КГБ Филипп Бобков на голубом глазу сказал мне: «Не было никакой проблемы с эмиграцией, по всему Советскому Союзу в получении выездных виз было отказано максимум 20 семьям». Представляете? Грубая и незамаскированная ложь. Удивительно, что есть люди, которые в это верят. Среди моих собеседников были и те, которые по сей день верят, что СССР был раем на земле, и такие, как генерал Олег Калугин, который стал практически диссидентом и впоследствии был вынужден эмигрировать. При этом тот же Калугин называл моих родителей преступниками, а на вопрос об отмене смертной казни участникам угона самолета ответил: «Ну как же, мы проявили гуманность».

— А на самом деле?

Причин было несколько: международное давление, обращение президента Никсона, Папы Римского, ограничения на торговлю с Советским Союзом, которые были приняты в США. В моем фильме также приводится довольно сенсационная информация о том, как Голде Меир удалось буквально за день убедить советское правительство отменить вынесение смертного приговора.

Два года тому назад я начала работать с известным израильским продюсером Сашей Кляйном. Благодаря ему Первый, государственный канал израильского телевидения заинтересовался фильмом. Другие каналы тоже подтянулись, но я предпочла государственное ТВ — у них богатые архивы, которыми я впоследствии воспользовалась. 

Не «похитили», а «взяли»

— Деньги получены, съемки продолжаются. Какие эпизоды вам запомнились больше всего?

Мы с мамой поехали сначала в Санкт-Петербург. В России я до этого не была, поиском корней не занималась. Мои корни — в Израиле. Я боялась, что мама будет очень сильно переживать, оказавшись там, где она провела не самые лучшие годы жизни. Иногда плакала я, а она меня утешала. Иногда я успокаивала ее.

Мы вели съемку напротив бывшего здания КГБ в Санкт-Петербурге. Необходимое разрешение было получено, нужным людям, как это часто делается в России, была дана взятка. Но моя мама боялась, что нас могут задержать, не важно за что. Я ее ободряла: «Арестовывать Сильву Залмансон второй раз — это чересчур». 

Потом мы поехали в Ригу, посетили камеру, в которой мама провела несколько месяцев в ожидании судебного процесса. Я думала, что мама расплачется, увидев эту жуткую обстановку. Но в результате разрыдалась я.

— Чем так поразила вас тюремная камера?

Общее ощущение — ты входишь в здание, из которого нет выхода. Ты не знаешь, когда вновь окажешься на свободе. Тесные и темные камеры создают абсолютно депрессивную атмосферу. Заключенным было разрешено раз в день гулять по тюремному дворику. Сверху не небо, а решетка. Это вам не в тренажерном зале бегать напротив телевизора.

Мама рассказывала о пище, которой ее кормили. В супе могли попасться жуки и дохлые крысы. Хлеб был мокрый, его надо было выжимать. Абсолютно нечеловеческие условия, которые раньше я представить себе не могла.

— Вы упомянули роль Голды Меир в деле освобождения вашего отца, Эдуарда Кузнецова. Израильскую «железную леди» в прошлом обвиняли в том, что она замалчивала борьбу советских евреев за выезд…

Те, кто так говорят, ошибаются. Израиль активно боролся за советское еврейство, но делал это тайно, чтобы его не обвинили во вмешательстве в чужие дела. Израиль по своим каналам спонсировал еврейские организации в США и Великобритании, направлял их, координировал. Чтобы происходящее хранилось в тайне, Голда Меир дала указание израильским СМИ поменьше писать об узниках Сиона, что и повлекло за собой волну обвинений в ее адрес. 

На самом же деле израильское правительство опасалось, что такие публикации только повредят советским евреям. Все происходило тайно. Бюро «Натив» действовало в глубоком подполье. В историческом же плане оказалось, что были правы как раз те, кто требовал открытости. Как только начались массовые демонстрации с портретами и именами отказников, СССР приоткрыл ворота.

— Каков главный посыл вашего фильма: отчаиваться нельзя, при необходимости можно прибегать к силовым методам типа захвата самолета? 

В отношении участников самолетного дела в иврите и английском принято использовать слово «похищение». Я раньше поправляла собеседников: самолет хотели не «похитить», а «взять». На судебном процессе моих родителей и их товарищей обвиняли в измене Родины и попытке хищения в особо крупных размерах. Самолет в любом случае вернулся бы в СССР. О похищении пассажиров речи тоже не шло, участники акции заранее скупили все места. На каком-то этапе я сдалась. «Похищение» звучит более весомо? Ну и ладно. 

— То есть угон должен был происходить полностью бескровно?

В фильме мой папа говорит о том, что не существует идеалов, ради которых стоит рубить людям головы. Это цитата из его книги. Вы хотите бороться за что-нибудь? Боритесь, но так, чтобы невинные люди не пострадали. Не привлекайте к себе внимание путем насилия. Я точно знаю, что все члены группы перед реализацией «Операции “Свадьба”» поклялись, что ничья кровь пролита не будет.

Водка в кадре

— Как реагировали зрители во время премьерного показа? 

После заключительного кадра на меня буквально набросились 400 ликующих людей. Они ожидали стандартных для документальных лент приемов: тут — интервью, там — архивные кадры. Мы же вместе с редактором Брахой Зисман-Коэн создали личную историю, где лишь 10% экранного времени отдано «говорящим головам». Я знакомлю зрителей с родителями, преподношу произошедшее со своей позиции. Поэтому реакция зрителей была такой бурной. Во время просмотра люди плакали и смеялись.

— Над чем смеялись?

Мой отец считается человеком серьезным. Литератором, журналистом, редактором СМИ. При этом всякий раз, когда папа появляется в кадре, он либо пьет водку, либо курит сигарету, либо делает и то и другое одновременно.

Еще один забавный эпизод произошел, когда родителей интервьюировали на Би-би-си. Журналист спросил папу с мамой, как они познакомились и за что полюбили друг друга. И тут наступает тишина. Папа с мамой перемигиваются и молчат. Потом папа произносит: «Эротических рассказов не будет». Вот такие они оба, личную жизнь держат при себе.

— Вернемся к теме фильма. О чем он — о личном героизме? О необходимости евреев иметь возможность приехать в Израиль?

Фильм — о том, как индивидуум может повлиять на ход истории. Разумеется, при готовности заплатить за это высокую цену. Влиять, не проливая чужой крови, не становясь террористом. 

Я люблю Израиль и с удовольствием вернулась домой после лет, проведенных в Нью-Йорке и Лондоне. Мы часто недооцениваем еврейское государство, а ведь речь идет о свободной стране, где каждый может высказывать свою точку зрения. Да, есть вещи, который раздражают. Как и на семейном уровне, где есть достоинства и недостатки. Но это твоя семья. Мои родители, находясь в заключении, подчеркивали, что считают себя израильтянами, которые должны вернуться на Родину.

— Сильва Залмансон вышла на свободу через четыре года. По какой причине ей скостили десятилетний срок?

Поначалу сотрудники КГБ требовали, чтобы она написала прошение об амнистии по состоянию здоровья: «Напиши, что ты больна, и мы тебя отпустим». Они хотели продемонстрировать, что международное давление на СССР не действует: отпустим-де не потому, что Запад просит, а потому, что мы такие гуманные. Мама ни на какие компромиссы не шла, прошение писать отказывалась: «Мне от вас ничего не надо». После четырех лет в тюрьме, включая полгода, проведенные в карцере. Потом ее обменяли на задержанного в Израиле советского шпиона Юрия Линёва. 

— Как вы в детстве воспринимали участников «Самолетного дела»?

Они были для меня частью семьи. И это продолжается по сей день. Ежегодно, в День Независимости они встречаются, делятся воспоминаниями. Дата выбрана неслучайно, ведь именно в День Независимости были освобождены пятеро из инициаторов угона самолета, включая моих отца и дядю.

По сей день думаю: что бы я сделала на месте родителей, решилась бы угнать самолет из тоталитарного государства? Не сломалась бы на допросах и в заключении?

— И к каким выводам вы пришли?

На первый вопрос ответ — «да». На второй — «не знаю».