Виктор Найшуллер: «Наши олигархи — бедные люди»

— Чем для вас является «Гилель»?

Это возможность сделать что-то полезное, тикун олам. Это возможность помочь ребятам, сделать эту помощь цивилизованной и направленной. Для меня это еще и возможность общения в еврейском кругу единомышленников.

— У вас много кругов общения, почему именно «Гилель»? Ведь еврейская община в Москве и в России ассоциируется больше с религиозной общиной. Это все-таки раввины, это синагоги…

Мне как раз импонирует в «Гилеле» то, что это нерелигиозная история. Я вырос на Севере, понятно, что религии там не было по определению. Хотя мои родители из таких правильных семей, все говорили на идише. Папа из-под Гомеля. Его местечко полностью уничтожили немцы. В этой деревне было две основные фамилии. Одна из них Ресин. Все мои родственники Ресины. Я Владимира Иосифовича однажды спросил, не из Поддобрянки ли его родители. Выяснилось, мы с ним дальние родственники. И вторая фамилия — Найшуллер.

И все-таки мне религиозность не близка. Я походил на Двар Тору, которую блестяще делала Женя Альбац. Четыре года мы ходили по четвергам. Женя собирала фантастически интересных людей, было очень здорово. Каждую неделю кто-то должен был рассказать о своем видении. Она звала самых разных гостей. Был Фридман, был Мильман — посол Израиля. Много самых разных людей приходило. И был раввин, многоуважаемый Пинхас Гольдшмидт. Шла дискуссия, все комментировали, исходя из своего светского понимания. А рав Пинхас после того, как все высказывали свою точку зрения, говорил о том, что на самом деле предполагалось. Общение было потрясающим. Там были драматурги, доктора наук, и состоявшиеся люди, и молодежь.

Возвращаясь к религиозности. Я походил с друзьями по синагогам — меня не цепляет. Хотя повторюсь: изучение недельных глав было очень интересным. Именно в такой игровой манере. Поэтому «Гилель» мне нравится тем, что ты занимаешься еврейством без его сильного религиозного контекста.

— Когда «Гилель» вошел в вашу жизнь?

Когда я начал давать деньги. Это были тучные годы. Потом годы стали тяжелее, при этом пришло осознание, что делаешь какое-то полезное дело, и это уже не бросить.

— То есть сегодня «Гилель» — это ваша ответственность?

Конечно. Каждый для себя выбирает. Я много где сейчас подписан. А здесь все-таки ты кроме денег вовлечен, от твоих действий что-то зависит.

— По образованию вы врач и 10 лет работали на скорой?

На скорой я работал только три или четыре года.

— Мне кажется, одна из важных задач врача — как раз тикун олам, он не просто исправляет мир, он спасает жизни. И то, что вы сегодня уделяете так много времени «Гилелю», это тоже ваше продолжение тикун олама.

Всё, что мы делаем в этой жизни, если мы делаем это правильно, — это всё тикун олам.

— В какой-то момент вы переехали в Москву?

Да, в 1981 году.

— И занялись бизнесом?

Что такое бизнес? То, что я ни одного дня не жил на зарплату, — это бизнес? Официально это был не бизнес, но реально это бизнес.

— Когда и с чего это началось?

Думаю, с первого курса института, в 1973 году.

— Что это был за бизнес?

Спекуляция.

— В самое опасное время.

Возить джинсы из Питера в Петрозаводск — не большой фокус. Меня поразило, что были люди, которые брали у меня штаны и перепродавали по той же цене. Оказалось, что в бизнесе очень важна психология. Людям было важно быть причастными. «У меня штаны, иностранные джинсы!» Вам трудно это понять, это была фантастическая история. Парень в Питере был очень крупным фарцовщиком, заходим к нему, а у него полный шкаф джинсов. Ощущение, что ты в космосе, что зашел на космический корабль.

Потом просто подрабатывал, скорая помощь. Спекуляции уже не было. В институте я занимался спортом, поэтому особо некогда было. Потом в 90е в Москве стали продавать «жигули». Это уже серьезный бизнес, шесть тысяч машин по сто тысяч рублей — одна сделка.

Сначала это был кооператив, в котором было 25 видов деятельности. Там были легкие деньги и тяжелые. Торговать компьютерами — это делали такие ухари-фарцовщики — это были быстрые деньги. Чтобы они не развращали всех остальных, они должны были быть отдельно от производства мебели и других производств. Легкие деньги инвестировали в то, что росло дольше. Потом появилась возможность зайти на АвтоВАЗ через знакомых, которые дружили с Березовским. В те времена всё было просто. Однажды — секретарша посчитала — у меня было 72 звонка и 43 встречи в день. Встречи все были как щелчки пальцем, по 10 минут. Человек говорит: «У меня есть три машины с компьютерами, 1500». Ты спрашиваешь: «Где?» — «На МКАДе». Зовешь: «Петя, поезжай с ним, оттуда с телефона-автомата позвони, начнем искать деньги». Репутация роли не играла. Любой человек мог прийти и сказать: «Я продаю самолет». Всё надо было делать и решать очень быстро.

— Сегодня не хватает этого?

Ну, движуха мне нравится. Так вы быстро приобретаете опыт, учитесь понимать людей, их интересы. Сейчас я могу через минуту разговора сказать, хотел бы что-то делать с человеком или нет. Та жизнь мне ближе по духу. Мне нравился такой насыщенный рабочий день. Сегодня я сам уже почти ничего не делаю. Я принимаю меньше решений, но они более значимые.

— Я читал, что сегодня молодежь не хочет учиться, потому что образование дорогое, а когда приходишь на работу, у тебя спрашивают, какой у тебя опыт, а не где ты учился.

Да, образование уже мало кого волнует. Смотрят, где он работал, кем и сколько. Меня не интересует всё, что он напишет про свои достижения. Когда я читаю достижения своих бывших сотрудников, готов просто биться головой о стену: как мы потеряли такого блестящего специалиста?! Люди, мягко говоря, присочиняют, или они так видят. Сегодня хороший парень — опять профессия. Это вопрос soft skills (гибкие навыки) и hard skills (жесткие навыки). Сегодня опять софты важнее, чем харды. Мне чаще не нужны эксперты, мне нужны менеджеры. В бизнесе в целом нужны эксперты, но они много не зарабатывают. Больше зарабатывают те, у кого есть здравый смысл и кто умеет коммуницировать. Поэтому хороший парень сегодня — опять профессия. В наше время было важно поступить. Мой сын не получил высшего образования. Я знаю гонорар, за который он работает. В моем офисе при куче высших образований столько не получают.

— В истории вашего бизнес-успеха были взлеты и падения. Вас двигало вперед осознание того, что завтра может быть по-другому, поэтому сегодня надо что-то делать?

Конечно. У евреев же написано: «Не всегда так будет».

— На днях встречался с Натаном (Носоном) Вершубским. В 80-е его посадили в тюрьму за то, что он якобы вынес из синагоги книгу. Еще дружу с Йосефом Менделевичем, в 70-м они пытались угнать самолет, он отсидел 11 лет. Они постоянно рассказывают, что сидели за идею, что были сионистами. Вы тоже провели два года в тюрьме?

Пятнадцать месяцев.

— Чему вас это научило?

Во-первых, не всегда так будет. Во-вторых, уныние — это грех. Следующий вывод, что все люди интересные и даже последний подонок может оказаться интересным собеседником. У меня была проблема, я никого не слушал, я перебивал, со мной беседовать было невозможно. Там я научился часами слушать. Выйдя, я начал себя перебарывать, чтобы не вернуться к прошлому, чтобы не перебивать людей, а слушать их до конца. Мне-то всегда казалось, что я уже понял, что человек хочет сказать.

Еще я бы сказал, что надо оставаться человеком везде, как минимум пытаться. Мне очень нравится утверждение, что есть два вида свободы. Первый уровень, когда ты делаешь то, что ты хочешь. А второй уровень, когда ты не делаешь то, что ты не хочешь. Если посмотреть на наших олигархов, я сказал бы, что они бедные, не очень свободные, люди. Я свободнее, чем многие из них или они все вместе взятые. Я могу всё послать, как мне кажется. Трудно, но могу, а они не могут, слишком велика цена.

— Когда вы вышли, начался новый период жизни?

Конечно. Всё с нуля, долги, бизнес умер.

— Не было желания пойти в синагогу? Я видел много людей, которые, пережив такое, становились верующими.

Я знаю таких людей.

— Что вам интересно сегодня в еврейском мире, в традиции, которая передается из поколения в поколение?

Общечеловеческие ценности ничем не отличаются от еврейских. Просто у нас всё это было раньше.

— Ваше еврейство вам помогает в жизни?

Оно меня вдохновляет как минимум. Я горжусь тем, что принадлежу к великому народу. Мне приятно это сознавать. Ну, и с другой стороны, это ответственность. Я отдаю себе отчет, что, когда я что-то делаю, некоторые люди смотрят на это как на действие, которое совершает еврей.

— Ваши хобби помогают вам отдыхать?

Я не устаю. Бывает только, если целый день серьезные переговоры. И это всё равно мне нравится. Эта усталость — следствие того, что ты делаешь то, что хочешь делать.

— Было ли у вас желание передать кому-то свой бизнес, свой опыт, написать книгу?

Я не считаю, что настолько силен, чтобы что-то писать.

— Но вы же выступаете?

Готовлюсь специально, придумываю, это интересно, мне нравится напрягаться.

— Каким вы видите «Гилель» через пять лет?

Думаю, нам удастся его чуть реорганизовать. У нас была дискуссия в Питере «Стартовая площадка или убежище». Конечно, всем категорически не нравится понятие «убежище» и очень нравится «стартовая площадка». Мы хотим больше помогать людям как стартовая площадка. Мы считаем, что тем самым сможем привлечь больше ребят, и еврейская идентичность в них воспылает.