Яков Месенжник: «У человека должна быть любовь к женщине, к детям, к Б-гу»

– У вас редкая фамилия.

Это польская фамилия, она означает «человек, который занимается металлами». В русском варианте Кузнецов, в немецком – Шмидт, по-английски – Смит. На самом деле это, возможно, самая распространенная фамилия в мире.

–  Своим спасением в годы войны и последующим выздоровлением вы обязаны матери. Кем она была?

Мама окончила полный курс царской гимназии на Украине. Это было заведение для избранных. Она ведь была дочерью Якова Исаевича Дубчака, всеобщего любимца, перед которым даже жандармы шляпы снимали – перед его святостью, перед его особым чувством справедливости. Меня назвали в его честь, и я в память о нем до сих пор иногда ношу пенсне, ему принадлежавшее.

– Вы чудом выжили в годы Холокоста. Как вы изначально оказались в лагере?

Нас с мамой и сестрой не пустили в сторону Москвы… Не пустили, и мы покатились обратно. По дороге попали в одну деревню, а я совершенно умирал с голоду. Мы совсем ничего не ели, и мама обратилась к женщине: «Дайте ребенку хоть что-нибудь поесть! Может, он хоть не таким голодным умрет!» А я чудом выжил. Потом уже у меня было пятьдесят полосных операций. С 1944 года по сегодняшний день. Какими болезнями я только не переболел…

– И тем не менее, по-моему, прекрасно держитесь! 

А знаете, почему? Мне всегда было о ком заботиться.

– Что вы помните о тех страшных годах?

Там было все сложно. До августа 1943 года мы были в лагере, маме там все кости переломали. Она всех спасала, рискуя собственной жизнью. Потом мы попали к партизанам – в конце сорок третьего года. Если бы не освобождение, я бы погиб, потому что первую операцию мне сделали там. Маникюрными ножницами отпилили ступню. Без наркоза, без бинтов, без всего. А потом я попал в военный госпиталь, и четыре года лежал там безвылазно. Каждый раз, когда кто-то погибал, мне пытались сделать пластику, но неудачно. Подрезали… Газовая гангрена ног – обморожение, попадание гнилостных инфекций и так далее. Ну и военные врачи говорили маме: «Давайте усыпим, смотрите, в его глазах нет мысли, ходить он не сможет никогда, это точно». А мама отвечала: «Вы фашисты или вы военные врачи?» И всю жизнь я ей доказывал, что могу ходить, что соображаю. Я и наукой занялся ради того, чтобы показать ей свою дееспособность. Кстати, я родился 25 января, в День науки.

— Что было потом?

После войны нас Красный Крест нашел и вывез, это было в сорок восьмом. Привезли нас, кстати, в синагогу. И приехала Голда Меир. Ее только назначили послом. Пришла в Хоральную синагогу, а мы там все стоим. Я помню, зашла женщина с ястребиными глазами, шла решительно и сканировала всех взглядом. И вдруг подошла ко мне, чмокнула в лоб, я почувствовал удар носом, как клювом. У нее такой мощный мужской нос был. Повернулась и ушла. Она хотела посмотреть на тех, кого Красный Крест нашел и эвакуировал к родственникам в Среднюю Азию. 

Папиросы в кабинете завуча

– Как вы встали на ноги после войны? 

Врач пришел, осмотрел меня, а я не мог даже отвечать на его вопросы. Он сказал маме:  «Посмотрите, его глаза бессмысленны. Он никогда не будет мыслить, не то что говорить!»

Я подумал: «Мама верит в меня, и я постараюсь доказать ей, что права она, а не врачи». Это было мое первое поползновение. И потом, когда я уже учился в школе… 

– А когда вы пошли в школу? 

Это было уже под Ташкентом, в 1948 году. Я пошел сразу в шестой класс, а до этого у меня было только мамино домашнее образование и воспитание. Но в школе я сразу же стал проявлять свой дурной еврейский нрав: доказывал учителям, что их математическая логика банальна и я смогу решить задачи иначе…   

Меня приносили в школу, я ведь еще не ходил, приносили и сажали. Я долгие годы жил на наркотиках, чтобы не было анафилактического шока. Потом меня перевели на курение. После каждого урока меня относили в кабинет завуча, я выкуривал три папиросы, одну за другой, и меня несли на следующий урок.

Когда я окончил школу, ее директор Орлов, фронтовик, он нам физику преподавал, сказал: «Я боялся идти урок проводить. Этот вот инвалид не давал мне рта раскрыть». Он читал нам школьный курс, а я задавал ему вопросы уровня третьего курса института.

– Как это к вам пришло? Откуда эти вопросы брались в вашей голове? 

От мамы. И от Б-га, я думаю. А потом я уже пошел учиться в институт и жил в общежитии. 

– То есть вы уже ходили…

Я уже ходил и даже дрался. Если слышал какую-нибудь антисемитскую реплику, сразу мог дать в морду. Я встал на ноги лет в шестнадцать, сначала ходил с палочкой, а потом пошел работать грузчиком. Шесть лет проработал грузчиком по ночам, деньги были очень нужны. Уголь грузил ночью, а потом на лекциях спал от усталости. И один профессор говорил: «Тише, человек устал. Посмотрите на его ногти». Я спал, но потом сдавал все на отлично. Самообразованием занимался. Тем, чего я достиг, я по большей части обязан  самообразованию.

Аспирантуру Научно-исследовательского института ядерной физики вместо четырех лет окончил за шесть месяцев, а защищался почти через два года после поступления. Обычно защищались через шесть-восемь лет. У меня начали откуда-то проявляться эти способности, ну и неуемный интерес к науке. Но надо было работать, чтобы содержать маму, которая была инвалидом первой группы, и я грузил уголь по ночам. 

Физик в джаз-оркестре

– Как вы решили, куда поступать?

Я хотел идти учиться на хирурга, но мама меня отговорила. Она сказала: «Яша, ты же будешь умирать с каждым своим пациентом». В закрытые ядерные институты я со своей фамилией и национальностью даже нос не мог сунуть, поэтому пошел после школы, которую окончил с Золотой медалью, учиться в Политехнический, на электромеханический факультет. Хотя, если честно, хотел идти в консерваторию…

– Вы играли на каком-то инструменте? 

Я до сих пор ни одной ноты не знаю, хотя у меня абсолютный слух с детства. Когда через наш город проходили войска, я выходил и пел. Командир полка подарил мне флейту, я тут же ее освоил, начал играть, немцы у меня ее забрали. Потом, учась в школе, в институте, я участвовал в очень серьезной музыкальной самодеятельности. Даже основал джаз-оркестр. Мы играли джаз с африканским уклоном. Все думали, что я мэтр. Все знали ноты, кроме меня. И на протяжении семи лет после окончания института мы концертировали за свой счет, ничего не зарабатывая. Нас постоянно звали играть на какие-то мероприятия. А я еще женился между делом. Жена говорит: «Слушай, или ты ездишь и тебе вешаются на шею всякие солистки после каждого концерта, или…». Тогда я решил сосредоточиться на науке. Поступил в аспирантуру Научно-исследовательского института ядерной физики. Евреям тогда уже можно было.

Занимался я оборонной тематикой, быстро окончил, защитил диплом, стал кандидатом физико-математических наук, продолжал работать, создал кафедру в политехническом институте, который кончал. В тридцать один год мне предложили звание профессора. Я отказался. Сказал, что буду защищать докторскую. Ну а докторская задержалась по не зависящим от меня причинам. Очень сложно было собрать совет по междисциплинарным исследованиям в СССР. 

– Какой у вас распорядок дня? Как вы умудряетесь столько успевать? 

Я ночами мало сплю по разным причинам. Я привык ночами работать, а теперь я слежу, как жена дышит, она тяжело болеет и довольно давно. 

Я считаю, у человека должна быть любовь. Любовь к женщине, к детям, к соседям, к людям, к Б-гу. Любовь. Вот она и рождает энергию, она рождает силу для преодоления. А если человек только устает от всего, это синдром Бубы Касторского. 

– Расскажите, чем именно вы занимаетесь. Насколько я понимаю, у вас весьма широкий спектр исследований в разных направлениях. 

Тут мне как-то позвонили: «Яков Захарович, вы нанотехнологиями занимаетесь?» Ну да, примерно сорок последних лет. Надо атомы так уложить друг к другу, спиной к спине, чтобы не было пустого пространства, где может завестись какая-нибудь пакость, –  проводимость, поляризация или что-нибудь еще. Человечество этим занимается всю историю, стремясь достичь высшего порядка, создавая новые вещества, новые металлы, полимеры. Все это было задолго до модного словечка «нанотехнологии».

– Россия окончательно проиграла технологическую гонку и Западу, и Востоку?

Мы, к сожалению, уперлись в военную технику. Там у нас даже есть преимущество. Много сделано, я сам активно работал в этом направлении. 

– Но у нас ведь даже производство нормальной мебели наладить не могут. 

Верно, а на коленке мы можем космический корабль собрать. Это во многом связано с ментальностью.  Я много работал с немцами, чехами, японцами, китайцами – они последовательно выдерживают качество. А у нас сразу: «ну да ладно». Я строил один завод с немцами в Ташкенте. Не было нужных шурупов. Немцы стали бастовать, за три дня они не получили ни копейки, но отказывались работать, пока эти самые шурупы им не привезли.

Нельзя быть счастливым среди несчастных

– Каким именно проектом вы занимаетесь на данном этапе? 

Физикой диэлектриков, это такая сильная область. Диэлектрики – это изоляционные материалы для кабелей, проводов. Невозможно представить себе любое хозяйство без кабеля. Это все равно, что человек без нервной системы. На борту каждого космического корабля или самолета сотни километров кабелей и проводов. Я создаю новое поколение, более теплостойкое. Кстати, последнее поколение нам удалось сделать лучше, чем у американцев. Эти кабели одного и того же класса, но наши раз в десять долговечнее, в два раза меньше по весу и по габаритам в полтора раза меньше американских образцов.

Еще занимаюсь новым поколением электрооптических кабелей, они видят все объекты, через которые их проводят. И кроме того тружусь над разработками по применению ультразвука вообще. Над радиационными и ультразвуковыми технологиями для облагораживания характеристик кабелей. Такие фундаментальные научные направления. А еще как президент академии я занимаюсь вопросами космической безопасности. 

– Вы верите, что технологии смогут качественно изменить будущее человечества? 

Безусловно. У нас в этом плане огромный потенциал, но реализован он будет только тогда, когда на смену «распилам» придет реальная заинтересованность государства в развитии этих технологий. Вы себе даже представить не можете, сколько у нас в стране разрабатывается интересных и дерзких проектов! 

– Вы часто высказываете довольно ностальгические мысли о советском периоде…

Понимаете, я считаю так: нельзя быть счастливым среди несчастных людей. Если ты человек, если у тебя есть совесть. Если тебя сотворили по образу и подобию Б-га, ты не можешь игнорировать чужую боль. Все-таки мы же дети Б-га. И скажем так, я ностальгирую по тому позитивному, что было в Советском Союзе. Есть принцип «золотого сечения», так вот по нему в Союзе было около шестидесяти процентов позитивного – социалка, бесплатное образование и медицина. А сейчас – посмотрите, население же просто активно нищает на глазах!

– Вам категорически не понравились фотографии в одном из номеров нашего журнала, где адвокат Добровинский и раввин Горин сидят на ковре с изображением Маркса…

Маркс – гений. Практически все в мире это признают. И когда два интеллектуала сидят, расположив ноги на голове у гения… ну это, как минимум, моветон, на мой взгляд. Во всем мире Маркс вызывает восхищение. Его идеи стали источником самых разных идеологий. Идеология Маркса была жутко извращена, но даже в извращенном виде она давала людям возможность достойно жить – получать образование, бесплатную медицину, крышу над головой. А сейчас, посмотрите… Если у тебя нет денег, ты просто загнешься в городской больнице, потому что тебя будут скверно лечить.