Если дети знаменитых музыкантов занимаются музыкой, то им и проще, и сложнее, чем остальным ребятам. В активе у ребят — продолжателей династий огромный культурный и интеллектуальный запас родителей, на котором гораздо проще расти и развиваться. Но в такой «наследственности» есть и своя опасность. Далеко не все дети талантливых музыкантов могут найти свой путь в искусстве. Очень велик соблазн пойти по проторенной дорожке и быть «продолжением отца», вместо того чтобы выбрать свой путь и стать самим собой.
Альтист и композитор Илья Гофман быстро смог выйти из тени своего знаменитого отца — композитора Леонида Гофмана. На протяжении более двух десятков лет Илья по праву считается одним из лучших российских альтистов. А его собственные произведения не раз были отмечены премиями на престижных музыкальных фестивалях.
Мешает или помогает гениальность отца раскрыться талантам ребенка? Часто ли дети обращаются к знаменитым родителям за профессиональным советом? Нужно ли вообще давать такие советы своим детям? С чем сталкивались отец и сын, когда носили кипу в середине 80-х? Как «отпускать грехи» во время поездки в трамвае? Свои истории на эти и другие темы Леонид и Илья Гофманы рассказали нашему журналу.
Скрипка, смычок и опасность
Илья Гофман:
Мое первое «учебное» воспоминание — о том, как мне купили скрипку. Мне было три с половиной года. Я был предупрежден о том, что будет скрипка, знал, что это такое, и ждал этого. Но как только папа ее принес, я почувствовал опасность. Это было мое первое профессиональное чувство, связанное с музыкой, я его хорошо помню.
Однажды папа мне дал очень хороший смычок. В 1990 году папа был в Голландии, на моей памяти это была его первая загранкомандировка. Я тогда к чему-то готовился, занимался дома и случайно сломал смычок о стул. Со мной такого никогда не было. Я помню, какая у меня была паника, я прямо оцепенел. Мы пошли к Изе Любарову, скрипичному мастеру, он уже давно живет в Израиле. Нам с мамой было плохо оттого, что мы с этой проблемой остались одни. Мы вообще не привыкли быть одни, ведь родители не ходили на работу. Мы были вместе с утра до вечера, и для нас это было событие, что папы десять дней нет дома, а тут еще и такое произошло. Все это было для меня сильным переживанием.
Отец — о сыне: артистизм по Станиславскому
Леонид Гофман:
Я сына очень ценю и считаю его блестящим музыкантом. Думаю, на сегодня лучше него альтиста нет. Я всегда знал, что мой ребенок музыкален. Когда ему было пять лет, он сдавал экзамен на поступление в музыкальную школу. Учитель потыкала в пианино и попросила спеть ноту ля. Илюша молчит. Потом, после длинной паузы, он наконец говорит: «Как же можно петь ля, когда это ми».
У меня не было задачи сделать из сына музыканта. Я просто хотел передать ему все, что я могу дать в культурном смысле. А там уже ему решать, как этим багажом распорядиться. Я его начал учить играть на скрипке, а мой друг — на фортепиано.
Правильный артистизм «по Станиславскому» у него поставлен с самого раннего детства. Все сценические искусства подчиняются законам, которые сформулировал Константин Сергеевич. И к музыке это тоже относится. Человек на сцене, говорил он, должен находиться в состоянии «публичного одиночества». У Ильи это было с самого начала. Он живет музыкой. Когда ему было шесть-семь лет и мы ходили по музыкальным школам, педагоги и завучи обращались к нему не иначе как: «Здравствуйте, Давид Федорович!» (Имеется в виду Давид Федорович Ойстрах)
Сын — об отце: Помогал отцу настраиваться
Илья Гофман:
У меня не было такого момента, что я «вдруг» понял, какой у меня гениальный папа. Но потом я стал узнавать, что есть другие композиторы, подавляющее большинство которых — абсолютные дилетанты. Это даже не вопрос уровня, они просто не владеют элементарными знаниями и навыками. И тут уже мне стал намного понятнее уровень работы моего отца.
Я очень хорошо помню, как папа готовился к важному выступлению. Ему нужно было сыграть свои фортепианные вариации. Мне было лет семь-восемь, это был 1983-й или 1984 год. Я помню, как он готовился, а я старался ему помогать «по дому», чтобы у него было больше времени на репетиции. По-моему, папа даже сказал, что волнуется и что очень хочет сыграть хорошо. Обычно такие вещи папа никогда не произносит. Мы с ним вместе «настраивались». Я ему что-то «верещал», а папа занимался и «входил в образ».
А фортепианные вариации у него сложные, они изначально не предполагали авторского исполнения, и это объективно был для него вызов. И папа с ним прекрасно справился, очень хорошо сыграл. Папа потом рассказывал, что в целом его музыку вряд ли хорошо поняли. Но пианисты после выступления подходили и поздравляли с отличной игрой.
«Родители просили расторгнуть сделку»
Илья Гофман:
Я помню, как впервые осознал, что такое деньги. Мне было лет пять, и мы вышли с мамой гулять. На прогулке я увидел детский веломобиль — маленький автомобильчик с велопедалями. И он мне показался пределом моих мечтаний. Я попросил маму купить мне такой же. И мама грустно сказала: «Нет, мы ее купить не можем. Такая машинка стоит 25 рублей». Я понял, что 25 рублей — это проблема, и я с этой мыслью какое-то время жил, что отсутствие этой суммы мешает купить машинку.
Отец часто отпускал бороду, и окрестные алкаши принимали его за священника
Вообще, с людьми я плохо взаимодействую. Но в детстве я выменивал разные вещи на всякие там жвачки. Иногда приходили родители ребят и просили расторгнуть сделку, что меня всегда крайне возмущало. Но мои родители, как люди более социализированные, шли навстречу пожеланиям трудящихся.
Трамвайный вопрос
Илья Гофман:
Когда мы больше приблизились к традиции, мы стали ездить на трамвае в кипах. И тогда, в середине 80-х годов, это вызывало обсуждения. Удивительно, что такой небольшой факт вызывал столько трамвайных дискуссий! Кто-то специально отворачивался. А некоторые бабушки говорили: «Какая хорошая шапочка!» — и это было тоже выражением позиции.
А я очень стеснялся. Когда я ездил в общественном транспорте, у меня часто было желание стать невидимым. Я понимал, что для того времени это был весьма эпатажный публичный акт. Но папа носил кипу не ради эпатажа. Просто если он что-то для себя решает, то все. Одно время он ходил с бородой, и его в тех же трамваях все алкоголики заверяли в своем глубоком уважении к церкви и каялись в грехах. Папа их не разочаровывал и говорил всем: «Не пей!»
«Мне нельзя, потому что я еврей»
Илья Гофман:
Когда мне было лет шесть-семь, я играл в школьном ансамбле скрипачей. Обычно я ездил туда с папой, но однажды меня повез дедушка. Он инженер-конструктор в космической сфере, и человек очень сдержанный. Мы с ним едем в метро, а на мне была меховая детская шубка, присланная из США, «слишком богатая» для тех времен. А я был круглый мальчик и выглядел в этой шубке как маленький барин. Когда я гулял в ней, это нередко вызывало удивление окружающих, но выражалось оно в основном с юмором.
А в том вагоне метро рядом оказалась бабушка — видимо, религиозная христианка. И она начала со мной разговор в таком «стародеревенском» ключе: «Ой, какой господин». А я сижу, как пончик, в этой шубке, и мне это не нравится. «Какой же я, — говорю, — господин». — «Ну как же, если крещеный, то значит господин. Ты же крещеный?» И тут я отвечаю: «Нет, я не крещеный, мне нельзя». Я зеленею, у меня голос уходит вниз. Я озираюсь и понимаю, что вся наша часть вагона затихла и слушает, многие улыбались. И дедушка тоже улыбался, а я обижался на него за это. А бабушка не унимается: «Как же это нельзя, всем нужно креститься, почему тебе нельзя?!» Я собрался с силами и тихо сказал: «Мне нельзя, потому что я еврей». Но надо сказать, бабушку это нисколько не смутило, и, выходя из вагона, она сказала мне, чтобы я обязательно покрестился.
К отцу за советом
Илья Гофман:
Мне не нужно обращаться к папе за одобрением. Если я знаю, что делать, то все хорошо и спрашивать незачем. Если не знаю, то жду, когда мне скажут, что делать. И в первом, и во втором случае совет не работает. Совет может работать только как одобрение или неодобрение намерения.
Несколько лет я мучил папу с «игровыми» вопросами — по аппликатуре (специфике игры), по штрихам. Папа в этом прекрасно разбирается, но ему это не очень интересно. Он обычно отвечал: «Какая разница, в какой аппликатуре. Здесь главная мысль — вот такая». А мне нужны были именно детали! Это повторялось сотни раз. Конечно, мне все равно полезно было это проговорить. Но никакой конкретики добиться от папы было невозможно.
Леонид Гофман:
Я считаю, что все зависит от самой идеи. Если мысль понятна и ты ее адекватно интерпретируешь, тогда средства приходят. Я заостряю внимание на том, что мы хотим сказать. Когда мы знаем «что», мы находим «как».
Не участвовать в борьбе
Леонид Гофман:
Мы из миснагедской семьи. Наши корни из Украины. Мы не хасиды, а литвики. Для меня это сегодня не играет абсолютно никакой роли. Я уважаю качество работы Изи Когана в синагоге на Бронной. Я всегда был в теплых отношениях с равом Шаевичем, уважаю его житейский ум. У меня несколько раз были творческие вечера в МЕОЦ. Для меня дорого все, связанное с еврейством.
Илья Гофман:
…Но мы во внутрипартийной борьбе не участвуем. Я понимаю, что есть разногласия между школами. Но для того чтобы принять философию той или иной школы, надо гораздо глубже погружаться.
«Ни капли патриотизма»
Леонид Гофман:
СССР был для меня не «империей зла», а страной тотального лицемерия. В музыкальном училище у меня был педагог по марксистско-ленинским дисциплинам, по фамилии Сукманова. И мой великий учитель Гершкович, услышав эту фамилию, сказал: «Это что-то вроде Сукинсынова?» Она читала лекции по марксистско-ленинской эстетике.
Однажды на занятии мы разбирали стилистические черты советской архитектуры. Она начала без пауз тараторить: стекло, сталь, бетон… А времена были хрущевские, и я тогдашние типовые пятиэтажки называл «архитектура в форме кирпича». И тут мое юношеское сердце не выдержало. Я поднимаю руку и говорю: «Вы нам рассказываете о средствах архитектуры ХХ века, но никак не о стилистических чертах советской архитектуры». В ответ я получил очень веский аргумент: «Садитесь, Гофман! В вас нет ни капли патриотизма!»
Мама одного Илюшиного соученика по музыкальной школе была партийным работником. Она хотела, чтобы ее сын после семилетки поступил в музыкальное училище. И как-то раз она подошла ко мне и попросила «подключить связи». Я же сказал, что парень хороший и его стоит направить по жизни как-нибудь иначе. На это я получил очень характерный ответ: «Леня, ты думаешь, что я не понимаю, что музыканта из него не выйдет? Но руководить-то он может?!!»
Необходимая премьера
Илья Гофман:
Отношения с Израилем у меня очень хорошие. Я несколько раз ездил выступать на концертах и фестивалях. Пару лет назад мы играли там с Евгением Ягудиным. Это удивительный первоклассный музыкант! Первый кларнет Израильской филармонии.
Леонид Гофман:
Divertimento ebraico («Еврейский дивертисмент» для скрипки соло, кантора и оркестра на тексты из Торы) — это в самом высоком лучшем смысле патриотическое еврейско-израильское сочинение. Совершенно необходимо, чтобы его премьера состоялась в Израиле. Я обязательно приеду на эту премьеру и заодно запрошу гражданство.
Илья Гофман:
У нас мало каких-то жизненных историй — все в основном про музыку. Мы не увлечены самой жизнью как процессом. Мы увлечены конкретными вещами, наполняющими жизнь. Пока у нас не появились дети, мы вообще никогда не ездили в отпуск. Я даже посмеивался над этой традицией ездить «на отдых». Мы даже по субботам мучаемся от безделья.
