Барды и Галич
Понятие «бард» ясно всем, но сказать точно, что это такое, никто не может. Дмитрий Сухарев дал такое определение: бард – это человек, который сам себя так называет.
Так вот, о бардах. В 1967 году в Петушках, еще не прославленных Венедиктом Ерофеевым, собрался полуфестиваль-полусеминар, посвященный авторской песне. Там я встретился с Александром Галичем. Помню два эпизода, Мы вылезли из машины, и нас сразу окружила тамошняя толпа в ковбойках и кедах. Галич вышел, весь такой московский барин, и, посмотрев поверх голов, вполголоса сказал: «Трех стукачей я уже вижу».
Как Ким оказался в тылу диссидентского движения
В 1967–1969 годах Ким подписал не одно коллективное письмо, требующее соблюдения прав человека. Вместе со своим тестем П. Якиром и с И. Габаем выпустил обращение «К деятелям науки, культуры и искусства». В нем говорилось о преследованиях инакомыслящих в СССР. Участвовал во многих акциях в защиту прав человека.
В 1970–1971 годах Ким участвовал в подготовке «Хроники текущих событий». Это был первый в СССР неподцензурный информационный бюллетень правозащитников. Распространялся, разумеется, в самиздате.
Сам же он свою причастность к диссидентскому движению «отрицает»:
– Мое участие в диссидентском движении не стоит преувеличивать. Я не ставлю себя вровень с известными правозащитниками, перед гражданским мужеством которых преклоняюсь. Я был всего лишь соредактором «Хроники текущих событий», двух ее номеров – 11-го и 18-го. Стилистически подправил поступивший материал, расположил его по рубрикам – и всё. Я занимался этим, уже отказавшись гласно выражать свое отношение к режиму. Не хотелось еще раз испытывать судьбу <…> я был не на передовой, но скорее в тылу, который делал всё для фронта.
А вот второй эпизод. Мы сидели за общим столом и обедали. Вдруг к Галичу подскочил некто Юра Андреев и задал дерзкий вопрос: «Александр Аркадьевич, вы – такой известный советский драматург и сценарист. Как это у вас сочетается с абсолютно антисоветскими песнями?». Я думаю, у Галича уже был отработанный ответ на такого рода вопросы: «Во-первых, – сказал он, – я ничего другого, кроме сочинения литературы, не умею. Я профессиональный литератор. И это мой хлеб. Во-вторых, у меня несколько пьес лежат в столе и никакого хода не имеют. Есть вещи, написанные для легальной постановки в театре, но они приравниваются к антисоветским песням. И в-третьих, в тех вещах, которые идут – сценарии фильмов или какие-то пьесы, против Г-спода я особо не погрешил». Андреев заткнулся и больше к нему не приставал.
Барыня
У меня нет музыкального образования, но зато в моей копилке несколько лестных отзывов настоящих профессиональных музыкантов по поводу отдельных моих вещей. Был такой композитор, проректор Московской консерватории Алексей Николаев. Он писал музыку к спектаклю Петра Фоменко «Как вам это понравится» по одноименной комедии Шекспира, а я сочинял туда номера. И сочинил довольно много, штук пятнадцать песен, включая мелодии. Николаев занимался аранжировкой, придавал всему этому профессиональный блеск и записывал нотами, которых я не знаю по сей день. И вот он говорил, что под этой музыкой подписался бы Прокофьев. Был единственный случай, когда я писал музыку без слов. Не могу вспоминать об этом без смеха. Спектакль Саратовского ТЮЗа «Недоросль», 1969 год, режиссер Леонид Эйдлин. Я сочинил двадцать три номера со своей музыкой. И вдруг мне говорят: «А увертюра?» Тогда я включил магнитофон, взял гитару и напел эту увертюру. Главной музыкальной темой спектакля была «Барыня». И вот вокруг этой «Барыни» я навертел всяческие мелодические ходы и выкрутасы. А потом завмуз этого театра Лацков положил всё на ноты и с симфоническим оркестром исполнил это произведение на премьере.
Всесвятские и Жуков
Я родился в Москве и прожил в столице неполных два года. Потом маму арестовали из-за папы. Папу расстреляли в 1938 году, нас с сестрой взяли к себе в Наро-Фоминск бабушка и дедушка. Перед войной дедушка скончался. За день до прихода немцев в Наро-Фоминск родная тетка эвакуировала нас с бабушкой и сестрой к себе в Москву. Рядом с Люберцами есть станция Ухтомская. Вот там, в Ухтомке, мы и прожили всю войну. Когда началась реабилитация, появились родственники отца. Они жили в Средней Азии, как и полагается бывшим приморским корейцам, и оттуда приехали в Москву. Точнее, приехал один – Марат Ким. Он тоже собирался искать правды в отношении моего отца. Но к тому времени папа был уже реабилитирован моими хлопотами. И мама, соответственно, тоже. Нам даже компенсировали отобранную жилплощадь. Я нашел соседку, и та подтвердила, что такие-то жили в одном коридоре с ней. Это было важно, потому что домовая книга сгорела в октябре 1941 года. Помню коммунальный коридор и хорошо подвыпившую компанию, соседка вышла – заахала и заохала. Всплеснув руками, подписала бумагу и взяла протянутую ей десятку. Наш дом был недалеко от Рижского вокзала, только ближе к центру, а компенсацию я получил тоже в двух шагах от Рижского вокзала, но через Крестовский мост. В самом начале Проспекта Мира.
Моя мама – исконно русская. Наш прадед Василий Павлович Всесвятский был священником Угодско-Заводской церкви в Калужской области. Сейчас этот город называется Жуков, поскольку рядом деревня Стрелковка, где и родился будущий маршал. Его крестил мой прадед, а сын Василия Павловича Николай Васильевич Всесвятский, опытный и уважаемый земский врач, вылечил Жукова от тифа. Всесвятские были обширным кланом земских и сельских интеллигентов. Очень любили собираться вместе, петь песни. Это и содействовало моему дальнейшему творчеству, моей дороге. Это стало почвой, на которой всё потом и выросло.
Голос крови
Я не могу себя назвать даже ассимилянтом, потому что я полукровка. Полукровка с сильным креном в русскую часть, потому что все мое воспитание проходило среди материнской родни. Разве что во время чемпионата мира по футболу 2002 года в матче между корейской командой и итальянской я болел за корейцев. Был драматичный матч, и тут вдруг я что-то почувствовал. Но это несерьезно.
Как Окуджава вернул Киму «девичью фамилию»
В интервью «Российской газете» Юлий Черсанович представил эту историю так: «Солженицын, Войнович, Максимов могли совмещать свое писательство с диссидентством, потому что отвечали только за себя. Я же, работая в театре и кино, становился ответчиком за коллектив. Фильм, в титрах которого значится Юлий Ким, могли положить на полку, а спектакль с моим именем на афише – закрыть. Поэтому я стал Ю. Михайловым. Это продолжалось с 69-го по 85-й год, когда Булат Окуджава своим очерком “Запоздалый комплимент”, посвященным мне в “Литературной газете”, этот псевдоним отменил. То есть он начал писать обо мне как о Ю. Михайлове, но где-то в середине его прорвало: “Да какой там Ю. Михайлов, когда все мы знаем, что это Юлий Ким!” Это было уже горбачевское время, уже повеяло перестроечным духом. И я вернулся к своей, как говорится, “девичьей фамилии”».
Кстати, в оперативных сводках КГБ Юлий Ким фигурировал как Гитарист.
Мы с женой прокатились в Сеул, спасибо моей фамилии и разрезу глаз. Это было в 2005 году. В Сеуле есть такой Дом Пушкина, где знакомят корейцев с русским искусством и литературой. Хозяйка этого дома вместе с мужем учились в Москве. Она-то и пригласила меня. Раньше там побывал Толя Ким. Пришла моя очередь, и мы с женой пробыли десять дней в Корее. Но голос крови молчал. И молчит до сих пор.
Иерусалим
Мы с женой живем и в Израиле, и в России. За это время Иерусалим стал моим родным городом. Конечно, не в такой степени, как Москва, потому что с ним связано не так много. Но тем не менее здесь уже есть родные могилы, сложился определенный круг знакомых, друзей. Я участвую в редколлегии «Иерусалимского журнала». Здесь пишется очень хорошо. У меня есть большой и малый круг для прогулок, это лучший способ сочинять что-то стихотворное. Вот прозу лучше писать за столом. А стихотворное – только на шагу, во время прогулки. Сказать, чтобы я выучил Иерусалим от и до, никак не могу. Но есть маршруты, которые я люблю. Представьте себе, ни разу не был в зоопарке, хоть и живу в двух шагах от него. Все мои гости там побывали, и жена – многократно, а я откладываю.
Как Ким отвечал за весь русский народ
Задушевную песню Юлия Кима «Губы окаянные, думы потаенные…» из х/ф «Пять вечеров» включили в радиоэфире. Советский «диджей» объявил ее как русскую народную. Узнав об этом, Ким стал, снимая телефонную трубку, отвечать: «Русский народ слушает».
Станислав Рассадин, литературовед: «Ким – русский писатель с гитарой. Пьеро, притворившийся Арлекином».
Геннадий Гладков, композитор: «Работать с Кимом чрезвычайно легко, он мгновенно “схватывает” задачу, готов создать, когда это необходимо, пять-шесть вариантов текста – редкое качество для поэта-песенника. Ким – мастер стилизации и жанровой песни. Он с одинаковым блеском сочиняет стилизованные под старину романсы и ковбойские песни в американской манере. Пожалуй, самое трудное для него – написать произведение без какого-либо жанрового определения, к примеру, песню о любви. Правда, он может создать искрометную пародию на эту тему. Гипербола, шутка – его стихия. Найти живую, искреннюю интонацию в каждой песне – большое искусство. У Юлия Кима оно есть, и я до сих пор не перестаю этому у него учиться».
Иерусалим за двадцать лет очень изменился. Он бешено строится, в центре появился трамвай. Это, конечно, полное счастье. Прокатиться на трамвае – наслаждение! А струнный мост на въезде?! Многое появлялось на моих глазах. А вот русскоязычная публика не меняется. Лица знакомые, и если появляются какие-то новенькие, то они знакомые моих знакомых. Получается, что всё это одна и та же тусовка.
Для меня Иерусалим и Израиль – это одно. Как я переживаю за Иерусалим, так же я переживаю и за весь Израиль. И конечно, это место для меня родное. У меня здесь есть родственники по первому браку. Один Якир живет в Хайфе. Другой Якир со своими якирятами, которым уже за сорок, – в Тель-Авиве. И здешняя жизнь мною переживается тоже очень лично. Я имею в виду особое положение Израиля на земном шаре. Его перманентная война с арабским миром, которая началась очень давно и продолжается поныне. И конца ей пока еще не видно. Это тоже я принимаю очень близко к сердцу.
