Воспоминания о великом певце обязательно будут собраны в многотомную книгу Памяти. Наш журнал решил вписать в нее еврейские, общинные страницы. Как «Хор Турецкого» поссорил и примирил Иосифа Давыдовича с синагогой, что для певца было главным лекарством, почему он не принял крещения от Патриарха всея Руси, и какой была основная черта его характера.
Главный раввин РФ Берл Лазар: «Сейчас модно гордиться своим еврейством, и именно Кобзон изменил стереотип»
– Каким вам запомнился Иосиф Давыдович?
– Восхищала прежде всего его готовность выступать – неважно где и когда. Например, когда мы зажигали ханукию в центре Москвы. Каждый год, если он был в столице, он приходил. Для него это было очень важно. Вообще, это был его подход: нужно гордиться своим еврейством, говорить открыто, не стесняться.
Он установил мезузу у себя в офисе. В его жизни мама играла громадную роль: Иосиф Давыдович ходил на кладбище каждое воскресенье, перед гастролями, после гастролей. И везде, когда выступал, пел еврейские песни.
– Но в офисе висели иконы.
– Кобзон нам рассказал, что патриарх объяснял ему, насколько важно принять православие. Он ответил, что без разрешения мамы не может этого сделать, а мама уже на том свете, так что он не может получить разрешение.
Кобзон никогда не отказывался помочь в решении любого вопроса. Каждый знал, что можно написать Иосифу Давыдовичу, и вопрос точно не останется без ответа. То, что он давал концерты в Израиле, это все было его инициативой. Он это делал без денежного интереса, наоборот, он собирал деньги, чтобы оркестр мог туда полететь. А гастроли были очень тяжелые. Вообще, его график был невероятным.
– Он задавал вам какие-то религиозные вопросы?
– Мезуза, тфилин – ему было очень важно. Чтобы молились за него. Кобзон был очень прагматичным человеком. Не думаю, что философия имела для него особое значение. Если возникали вопросы, то на уровне вердикта: спор между двумя евреями, кто прав, как еврейский закон смотрит на это?
Не припомню случая, чтобы я попросил о встрече, а он не откликнулся. Приходили к нему, он принимал так тепло, всегда рассказывал о детстве, о том, как его встречают в одном городе, в другом городе, как он комфортно себя чувствует в Израиле.
– А вы ему чем-то помогали?
– Был вопрос с Америкой, который мы старались решить. Он не понимал, что от него хотят. Мы специально летали в США, пытались понять. Но все так и осталось неясно. Кто-то очень не хотел, чтобы он туда ездил. Когда ему вручили премию «Скрипач на крыше», это было для нас очень важно. Он действительно был легендой, много лет работал в Государственной думе, занимался очень важными вопросами и всегда фигурировал как еврей. Сейчас это уже модно – гордиться своим еврейством и ходить в кипе. Но раньше это было не так легко. Кобзон – один из тех, кто смог сломать стереотип.
– Что вы сказали в надгробной речи?
– На небесах – мир правды. Говорить неправду уже не принято. Когда мы говорим о человеке после смерти, мы не хвалим его за то, чего не было. А у него было очень много.
Раввин Пинхас Гольдшмидт: «Перед выступлением хора он рассказывал о сумасшедшем швейцарском раввине»
– Когда вы познакомились с Иосифом Давыдовичем?
– Году в 1994-м или 1995-м, когда у нас работал Михаил Турецкий. «Хор Турецкого» стал хором Кобзона, они вместе поехали на гастроли. Можно сказать, мы познакомились благодаря конфликтной ситуации.
– Это идеальное знакомство.
– Прихожане сообщили мне, что синагогальный хор собирается выступить с Кобзоном в пятницу вечером в каком-то концертном зале. Я вызвал Турецкого: «Если вы – обычный хор и хотите провести в шаббат концерт, то, пожалуйста, без нас». Он не принял мои доводы, мы распрощались.
– Как среагировал Кобзон?
– Мне потом рассказывали, что он всякий раз предварял выступление «Хора Турецкого» следующим образом: «Есть в Москве сумасшедший швейцарский раввин, он уволил ребят за концертное выступление в субботу». Кобзон негодовал: «Что плохого в концерте? Шаббат – это праздник!».
– Он сделал вам бесплатную рекламу.
– Потом был создан Российский еврейский конгресс. Главой избрали Гусинского. Хаит был одним из вице-президентов, Леваев тоже. У Хаита случился какой-то юбилей. А надо сказать, что мы уже взяли других исполнителей, хор Цалюка. И вот Хаит пригласил меня на юбилей. Выступил хор Турецкого, они пели «Мурку» и все такое. Все были в восторге. Подходит Гусинский: «Как ты мог обидеть еврея, и вообще, как можно в Хоральной синагоге без хора? Что там случилось?» Я сказал, что были проблемы. Гусинский пригласил Иосифа Давыдовича, и начался разговор. Кобзон говорит: «Вот этот раввин, что он понимает?! В советское время я пел «Хаву нагилу», меня хотели уволить из-за этого. Скажите, в чем проблема выступать в шаббат? Я уверен, что Б-г меня прощает». Гусинский говорит: «Откуда ты знаешь?»
– И «Хор Турецкого» вернулся в синагогу.
– В 1999 году Кобзон был на бар-мицве моего сына. У нас сложились хорошие отношения. Всегда, когда обращались к нему, он помогал. Когда праздновали, по-моему, 60-летие государства Израиль, организация «Тора ми-Цион» хотела пригласить «Хор Турецкого». Турецкий поинтересовался гонораром, а Кобзон сказал: «Пусть Турецкий помнит, откуда он». И они выступили бесплатно.
– На молитвы в Хоральную синагогу Кобзон приходил?
– Лет 20 назад он пел у нас «Коль нидрей». Синагога была битком, для Кобзона, выступающего на сцене, было непривычно начинать «Коль нидрей», глядя не на публику, а на арон а-кодеш, шкаф, где лежат свитки Торы. Два года назад он тоже приходил к нам, несмотря на то, что проблемы со здоровьем давали о себе знать.
– Иосифа Давыдовича часто сравнивают с Синатрой.
– Иосиф Давидович, безусловно, гениальный артист. И он был не просто певцом, но и политическим и общественным деятелем. Одним из наших прихожан был его бывший партнер Шабтай Калманович. Когда Калмановича убили, я спросил у Кобзона, кто мог за этим стоять. Он сказал: «Знаете, мне через 20 минут после убийства позвонил Владимир Владимирович с тем же вопросом».
Раввин Адольф Шаевич: «Ни капли не сомневаюсь, что в Судный день все его добрые дела перевесят чашу»
– Вы, наверное, знакомы с Кобзоном еще с советских времен?
– Да, с 1980 года. Я работал в Олимпийском культурном центре, там были православные, католики, буддисты, мусульмане. Единственный, кто молился, это я. Все приходили фотографироваться. И Кобзон пришел. Дал несколько концертов. Ему провели экскурсию, всё показали. Он удивился, что в СССР есть молодые раввины. Я был членом всех комиссий, всевозможных комитетов. И он тоже. Там пересекались, здоровались. Тесного общения не было. Только уже потом, когда началась перестройка.
– Как это произошло?
– Более близко сошлись, когда он начал дружить с Тельманом Исмаиловым и принимать участие буквально во всех еврейских мероприятиях. Тельман проводил у себя свадьбы, бар-мицвы, очень часто приглашал Кобзона. Потом возникли всякие общественные организации, Иосиф Давыдович постоянно приезжал. Я с ним вместе зажигал ханукию. Он давал концерты для стариков.
– Кобзон был абсолютно советским евреем, да?
– Совершенно. Одно время он перестал со мной здороваться. Дело было так: Иосиф Давыдович дал интервью, его спросили, верующий ли он человек. Он ответил: «Я человек мира. Хожу в церковь, в мечеть, в синагогу». Мне показали это интервью, и я сказал: «Как раз в синагоге я его не видел». И он обиделся. Потом мы с ним поговорили, и как-то всё забылось.
– У него были какие-то религиозные запросы?
– Нет, но в еврейских мероприятиях никогда не отказывался участвовать. Причем денег не брал. Ни разу. Даже разговор не шел на эту тему. Единственное, он просил аккомпаниатору заплатить. С Тельманом он помогал детским домам.
Когда развалился Союз, масса евреев уехала. Еще не было олигархов, и синагога просто умирала. Приходили телеграммы: задолженность за отопление 50 тысяч рублей, до такого-то числа не платите — отключаем. Приезжали журналисты со всего мира. Все спрашивали: «А Кобзон что, не помогает?». Именно про него спрашивали.
– И вы пошли за помощью?
– Мы ходили к нему в офис, в ресторан «Пекин». В приемной висят иконы, но у Кобзона был отдельный кабинет с еврейской тематикой. Подсвечники и так далее. И он говорит: «Я помогаю всем». Он действительно помог, звонил разным людям. Помогал через Лужкова выбить помещение для детсада.
– Что вам особенно запомнилось из общения с ним?
– Он часто рассказывал про маму. К ее памяти относился очень бережно. В годовщину смерти я всегда ездил вместе с ним на могилу, мы молились.
Каждый год Кобзон звонил мне, поздравлял с днем рождения. Я последние лет 10 читал молитву за его здоровье. После того как ему сделали операцию, я с ним встретился, сказал, что теперь в синагоге будут прихожане молитву читать.
Профессор Ройтберг – в его клинике Иосиф Давыдович часто лежал – рассказывал, что у них в лифте звучит песня Кобзона «Медицина, медицина». Он там тоже давал бесплатные концерты. И вот Ройтберг говорит, что как-то после вечернего обхода едет домой и думает: доживет Кобзон до утра или нет? А на следующий день видит: Кобзон сидит на кровати в костюме. «Еду в аэропорт, – говорит, – вечером концерт в Тюмени». «Я понимаю, что это и есть его главное лекарство», – сказал мне Ройтберг.
– Каким вы его запомните? «Человек-глыба»?
– Конечно, за одну Дубровку! Каким нужно обладать авторитетом, чтобы тебя не застрелили, а отдали беременную женщину и детей… Скольким он помог! Выбивал квартиры, памятник Окуджаве, похороны Высоцкому, это же все он.
Никогда не притворялся. Сказать, что идеален? Нет. Нет идеальных людей. Вот будет Судный день, и я ни капли не сомневаюсь, что все его добрые дела перевесят чашу.
