Жизнь до встречи: родом «с Одессы»
Лариса Михайловна: «Я уехала в Одессу учиться из местечка Черневцы Винницкой области. Оккупация проходила в семидесяти километрах от нас, в Шаргороде. Моя мама с бабушкой и братом провели в гетто четыре года. Почти всю родню расстреляли, а они выжили.
У нас было абсолютно еврейское местечко, речка разделяла еврейскую и украинскую части — к нам украинцы и русские приходили прогуляться. Они так и говорили: “Пиду в мiсто”. Мы жили какой-то совершенно своей еврейской жизнью, до войны было семь синагог, школы были еврейские. После войны осталось только две синагоги, школы еврейские позакрывались, все пошли в общеобразовательные школы учиться и преподавать. У меня в классе из двадцати четырех человек девятнадцать евреев было. Они нас называли “жиды”, мы их — “гоим”. Но какого-то особенного антисемитизма я не помню. Приходили, гуляли, говорили: “Ох, як вы гарно живете, жиды”.
В пятницу с утра закупались кошерным мясом, у нас был шойхет, который делил тушу коровы так, чтобы каждому досталось примерно по килограмму мяса на шабес. И все удивлялись тому, как он умудрялся так эту корову продать, чтобы ничего не осталось. Все ведь хотели лучшие куски получить, а ему и кости надо было как-то продать. Вот он каждой хозяйке и подкладывал какое-то количество костей. Сколько шуму было, все же друг друга знают. Но в следующую пятницу опять все к нему приходили. Ничего жили, нормально, не богато, конечно, но никто никогда не голодал. Все работали — были шляпники, сапожники, кто-то что-то шил, лошадей подковывали, зерно продавали, самогонку. Был колхоз, папа мой был партийный, председатель колхоза, директором по заготовке скота работал. У нас какое-то особенное местечко было, самое счастливое и дружное. Мы до сих пор встречаемся по всему миру. В третью субботу марта встречались каждый год — и в Америке, и в Москве, и в Израиле. Раньше по 300–400 человек приходило, сейчас многих стариков уже не стало».
Гарри Львович: «Я родился в Москве, в Марьиной Роще, но родители у меня родом “с Одессы”, одесситы так всегда говорят: “с Одессы”. Родителей отца я не видел, их расстреляли во время войны, сосед выдал. Отец не захотел оставаться в Одессе, не мог он жить там, где его семью расстреляли. Мама рассказывала, как они бежали на подводах в войну, их расстреливали немцы с самолетов. Они спрятались под подводу, а пулеметная очередь насквозь ее прошила, выжили чудом. Как-то пробрались они до Саратова — мама с моим старшим братом Шуриком, ее родители и мамина сестра Лиза. В Саратове Шурик заболел воспалением легких и умер. Я потом ездил в Саратов, искал его могилу, поднял все возможные связи, но ничего найти не смог. Дед мой и тетя Лиза ушли в армию, а мама с бабушкой оказались в Новосибирске. Мама еще до войны окончила финансово-кредитный, а в Новосибирске стала работать на заводе в столовой на раздаче. Она что-то ела на работе своей, а свой паек приносила бабушке. В общем, как-то выжили. Одессу освободили в 44-м, отца после госпиталя демобилизовали в 45-м. Он отслужил три с половиной года войны, а в общем, около шести лет. А после войны он стал писать письма по всей стране, маму стал искать, невозможно было никого найти. У моей сестры Лены до сих пор в Америке есть письмо, где отец пишет: если вы такая-то и такая-то, то знайте, что я, ваш муж, жив-здоров и ищу вас. В общем, нашлись как-то чудом. И решили ехать в Москву жить, тетка замуж вышла в Москву.
Марьина Роща тогда была еврейским районом, много евреев жило — ремесленники, портные, парикмахеры. Наш дом стоял там, где сейчас театр Райкина. А теткин дом был прямо напротив входа в синагогу дальнего. Я родился сразу после войны, в 46-м. Меня обрезали в синагоге на восьмой день, там же сделали первую стрижку в три года. У меня есть фотография старая, я там с длинными курчавыми волосами по пояс, еще до стрижки.
Роща была бандитским районом, много было деловых, картежники были. Мы жили в бараке — длинный коридор, пятьдесят комнат справа и слева, кухня общая на дровах и туалет “типа сортир” во дворе. Потом наш барак снесли, а нас переселили в Измайлово, на Плехановскую улицу, в такой же барак. Разве что комната у нас побольше была. Там я и пошел в школу.
Отец занимался строительством. Он был заслуженным строителем, ему Калинин лично орден вручал. И через какое-то время нам выделили квартиру в Красногорске, моя младшая сестра уже там родилась в 57 году.
Мой отец был довольно жестким человеком, он прожил тяжелую жизнь. И когда мне исполнилось пятнадцать лет, он увидел, что учиться я не хочу, у меня в голове гулянки, пьянки, девочки, спорт, он мне сказал: “Иди на завод”. Мама кричала: “Караул!” Мама работала главным бухгалтером, отец был главным инженером строительного треста, а сын пошел учеником слесаря на завод. Мне сразу показалось, что мне мало платят. Для того чтобы больше зарабатывать, я пошел в горячий цех. Работал молотобойцем. Отработал на заводе двенадцать лет — пришел учеником слесаря, заканчивал старшим инженером. Не уходя с работы, окончил вечернюю школу, техникум и институт.
В шестнадцать лет я уже был серьезным спортсменом, занимался штангой. Мы должны были ехать на чемпионат Европы в Венгрию, и после медосмотра врачи сказали, что у меня повышенное давление, и не хотели пускать на соревнования. А мой тренер говорит: “Я за него подписку дам, он хороший спортсмен, будет чемпионом Европы”. Но я отказался. Я ему говорю: “Я молодой, но не дурной. Если у меня проблемы будут со здоровьем, мне твоя подписка не поможет”. Так я штангу бросил. Но спортом всю жизнь занимался — настольным теннисом, хоккеем. В “Крыльях Советов” играл с Володькой Петровым, он тоже из Красногорска. Хорошо знал Михайлова, Харламова. Мы с Рогулиным в паре играли в защите. Тарасов, когда приехал в “Крылья Советов” Петрова забирать, мне сказал: “Гарик, нам на следующий год защитники нужны будут, мы тебя возьмем”. Но у меня уже был институт, и я бросил хоккей».
Встреча: как помогла холера
Л.М.: «Познакомились мы в Одессе, я туда поехала учиться. У меня подруга лучшая Дина — двоюродная сестра Гарика. Я снимала комнату в том дворе, где они жили».
Г.Л.: «Мы во время эпидемии холеры познакомились…»
Л.М.: «Да, была холера, город закрыли».
Г.Л.: «Ну то есть мы были уже шапочно знакомы».
Л.М.: «Мне все время Дина говорила: “Ну что тебе, жалко? Сходи с ним в кино!” Я говорила: «Слушай, тебе надо, приехал к тебе брат — вот и иди”. Моя мама была в шоке, когда я сказала, что я собираюсь замуж, еще и в Москву».
Г.Л.: «Мы с дедом должны были лететь в Москву, а Лора приехала с Диной нас провожать. И тут объявление по аэровокзалу: “Город Одесса в связи с эпидемией холеры закрыт до особого распоряжения”. Люди некоторые после отпуска без копейки денег в кармане. Всех устраивали в обсервации, некоторые даже работать шли. Надо в обсервации десять дней отсидеть, так в эту обсервацию еще и попасть надо для начала. Это в июле было…»
Л.М.: «В мае холера была! Он все забыл! А в августе он снова приехал в Одессу, а с ним и родители его в отпуск. И он мне говорит: “Давай поженимся”, с родителями познакомились. Я звоню маме, а она в шоке: какая Москва, далась тебе эта Москва?! Мне уже тогда квартиру купили в Одессе, хотя по тем временам это было практически невозможно. Родственники уезжали в Канаду, так меня как-то к ним прописали. Ну и в местечке как оно: если девочка на выданье, женихи, конечно же, ходят свататься. Так что мама была сначала против. Но надо отдать Гарику должное, он ее очень быстро обаял. Он был очень обходительным, хорошим зятем».
Г.Л.: «Я вообще такой по жизни!» (Cмеется.)
Л.М.: «Ну да. Потом он очень часто приезжал на Украину, что маме с папой очень нравилось, и его совсем не парило, что он там по две-три недели сидел, все ему говорили: “Гарик, ты как?” — “Шикарно, со своей семьей, с тещей, с тестем, все шикарно”.
Г.Л.: «Мы в сентябре поженились, а на следующий год в июле Игорь родился».
Л.М.: «Мы приехала на Украину, Игорь родился, уехали обратно в Москву. Я каждый день плакала. Сначала мы жили в Красногорске, потом переехали в Дедовск. А там по сравнению с Одессой вообще деревня! Общаться не с кем — ни друзей, ни подруг! Я устроилась работать на хлебзавод заведующей экспедиции. Водители, шоферы, все это, а я молодая девка и никого не знаю, не единой души, представь себе! И я начала искать евреев, оказалось, что на весь Дедовск три еврейские семьи».
Г.Л.: «Было семей пять или шесть — Малисы, Кнелеры, Щедровы…»
Л.М.: «Я пришла в поликлинику на прием, а там врач очень на еврея похож. И я ему так в лоб сразу и говорю: “Вы еврей”? Это был Щедров, ему сейчас лет восемьдесят, он об этом постоянно вспоминает: “Я обалдел, меня в жизни никто не спрашивал так в лоб”. Тогда свое еврейство никто особо не афишировал».
Г.Л.: «Оказалось, что мы недалеко друг от друга живем. Начали общаться».
Л.М.: «И еще одна семья жила в этом же доме — Эдик и Фаня. С ними жуткая трагедия в девяностые произошла. Эдик был заведующим мехового ателье, и их пришли грабить. Его сразу убили, а ее пытали утюгом. Она в больнице умерла через несколько суток. Слава Б-гу, детей дома не было».
Бизнес: начало
Л.М.: «Началась перестройка. К нам в Дедовск военную часть перевели из Байконура. А я работала заведующей всех столовых — солдатских, офицерских, кормила всех. Единственная из гражданских получила квартиру. Я тогда кормила шесть тысяч человек. И приходят ко мне, а я только Стеллу родила, сижу дома с ребенком, и говорят: “Нам нужно делать столовую для части, посоветовали к вам обратиться, сказали, Лариса Михайловна все сделает”. А Гарик, конечно же, против был. В общем, построили мы эту огромную столовую, получили вторую квартиру. Я не люблю хвастаться, но я там как генерал была, все знали, что если хочешь решить какой-то вопрос, надо к Ларисе Михайловне идти.
А Гарик работал тогда директором базы стройматериалов, у него все на мази было. Но я даже представить себе не могла, чтобы дома сидеть и ничего не делать. Я такая самодостаточная баба, всегда сама себе хозяйкой была. Началась перестройка, мы три раза ложились спать миллионерами, а просыпались нищими».
Г.Л.: «Я познакомился с ребятами из Сухуми, они купили квартиру в Москве и хотели сделать ремонт. Они сказали, какой паркет, какую сантехнику хотят. Я им все достал. Они мне говорят: “Слушай, цены адекватные, нас все устраивает, но денег сейчас нет, как насчет того, что мы тебе привезем “Мерседес”?” А в Москве “Мерседес” у Брежнева был, у Высоцкого, четыре или пять машин на весь город. Я же на нем не ездил практически. Подъезжал на “Волге”, персаживался в “Мерседес”, Лара в пакете норковую шубу выносила с собой и метров триста от дома шла, чтобы сесть в машину. И мы ехали в Москву в ресторан».
Л.М.: «Никуда нельзя было деньги деть. Гарик зарабатывал большие деньги, но в Советском Союзе их нужно было прятать. У нас были полные банки, кастрюли денег. В облигации мы их как-то вкладывали, а потом раз — и все пропадало! Облигации, книжки, павловская реформа. Гарик с Игорем деньги, которые в фантики превращались, сжигали в гараже несколько раз.
Когда началась перестройка, я побежала и открыла кооператив сразу — мы поставили шесть термопластических автоматов, делали расчески, пакеты, игрушки — вертолетики какие-то. Совсем другая жизнь пошла».
Возрождение еврейской жизни
Л.М.: «Я всегда говорила Игорю: “Вырастешь, только на еврейке женишься, я ничего другого не переживу”! А он мне, как время пришло жениться, говорит: “Ну и где я тебе еврейку найду”?! Я очень боялась. А тут он как-то приходит и говорит: вот ты все про шабат говоришь, а сама дома сидишь, никуда не ходишь. Оказывается, он начал в синагогу ходить в Марьину Рощу. Мы-то привыкшие были к тому, что как-то это все подавлялось в СССР, а тут оказалось, что в Москве теперь есть еврейская жизнь! Саша и Борух (раввин Александр Борода и Борух Горин — ред.) тогда все начинали, рав Берла (раввина Лазара – ред. ) в Москве еще даже не было. И ребята ходили, собирались, как-то помогать начали, бизнес пошел. А потом и мы стали ходить. В старой синагоге все происходило еще, до того как МЕОЦ построили. Нас в начале собиралось на шабаты по десять, по двадцать человек. А в 2001 году первый праздник делали уже в МЕОЦ. Стены были голые еще, постелили ковры, которые Гарик привез, хорошо было!
А потом оказалось, что нужно здание для ешивы. А я была дружна с министром землепользования, и мы стали искать какой-нибудь санаторий, многие из них пустовали тогда. И переводить нужно было за него деньги со счета религиозной организации. Так и сделали — открыли религиозную организацию и оплатили пятьдесят тысяч рублей. Я не буду говорить, сколько мы доплатили, но это были огромные деньги. А потом Мотя с Лазаром пришли к нам и сказали: нужна маце-пекарня! И построили там уже и маце-пекарню».
Г.Л.: «Можно много, конечно, разного говорить, но такой общины, как у нас, нигде в мире нет. Берл, Саша и Борух сделали огромную работу, по-настоящему община расцвела! И есть очень особенные отношения между людьми. Вот Мардер заболел (Наума Семеновича не стало сразу после интервью 19.05.17), так Мотя и Саша Файфман к нему каждую неделю ездят. Люди ценят друг друга, любят, уважают. Это уникально».
Дети , внуки, Израиль, счастье
Л.М.: «Слава Б-гу, дети создали прекрасные еврейские семьи. Недавно мы стригли младшего сына Стеллы и Вадика в ресторане, вся семья собралась. Счастье это, когда вокруг внуки. Наша старшая — Соня — вообще мне как подружка. Мы вместе с детьми и внуками много времени в Израиле проводим. Я не люблю Германию, не особо прикипела к Европе, мы с Гариком больше всего в Израиле любим бывать».
Г.Л.: «Мы построили дом в Герцлии Питуах. Для меня Израиль — страна идеальная, лучше нет в мире».
Самое главное
Г.Л.: «Мы женаты 47 лет уже. Самое главное в семейной жизни — это взаимное уважение и терпение. Жизнь она по прямой не идет, где-то надо обойти препятствие, семейная жизнь она такая. Главное, без гонора, терпение друг к другу проявлять.
У нас в жизни был такой пример. У меня отец умирал в Америке, сестра прислала медицинские документы, мы с Ларой пошли в американское посольство, все нормально: прошли интервью, я показал бумаги. И тут моя жена говорит: “А статус беженца мы не потеряем?” И нам говорят: “Нет, ребята, мы вас в таком случае выпустить не можем!” Выходим оттуда в полном шоке. Лара мне говорит: “Если ты бы такое сделал, я бы тебя убила!” А я смолчал. Включил все свои знакомства, поменял паспорт, уехал, один уже, конечно. Но даже в такой ситуации — главное, уважать друг друга и уступать друг другу. ».
