Ирина Невзлина: «Моя задача — не сказать, как правильно, а укрепить ощущение сопричастности»

Сильные корни — широкая крона

— Год назад вы написали книгу, которая по-русски называется «Узнай, кто ты, — измени жизнь». Изучение собственных корней действительно может изменить жизнь к лучшему?

Эту книгу я написала, осознав, что мой и не только мой жизненный путь — родиться меньшинством, жить в стране, где ты «иной», а затем принять решение переехать — это действительно повышение качества жизни. Мы живем в глобальном мире, где множество актуальных вопросов встало еще острее во время пандемии коронавируса: кто я на самом деле; почему ощущаю одиночество, хотя у меня много друзей и родственников, и т. д. Я пытаюсь помочь тем, кто занимается поиском своей идентичности, чтобы сделать жизнь качественнее.

— Зачем вашему московскому сверстнику, выросшему в интеллигентной ассимилированной семье, копаться в корнях?

Возможно, для спокойной жизни это действительно ни к чему. Однако существует такая вещь, как кризис среднего возраста. Когда рождаются дети, когда человеку исполняется 40 лет, часто возникают вопросы: что я хочу передать потомкам; кто я и зачем живу? Корни — это ведь не только далекое прошлое. Мой дедушка пережил блокаду Ленинграда. Я долгое время задавала вопросы больше из вежливости, а потом начала замечать детали поведения, которые раскрывают дедушкин характер. Например, он не оставляет на тарелке ни крошки, доедает всё до конца. И я осознала, что у меня то же самое, притом что я никогда не голодала. То же самое в плане отношений. Дедушка начал рассказывать о своих родителях, и я поняла, что история жизни его отца мне очень близка. Вопросы дедушке — это вопросы не про него, это вопросы про себя.

На обложку книги мы поставили дерево: если у тебя сильные корни, то и крона будет шире. Корнями могут быть и язык, и культура, и место жизни, и семейные связи.

— Возьмем обратный пример: израильтянин средних лет по имени, допустим, Моше Коэн служил в армии, разговаривает на иврите, отмечает еврейские праздники, слушает израильскую музыку. Зачем ему искать неведомые корни?

Предположим, что Моше родился в небольшом городе Кирьят-Гате. Его мир — это семья и Кирьят-Гат. Такой Моше Коэн мало что знает про еврейский народ. Он изучал в школе историю в определенном формате, изучал Танах, но поинтересуйтесь у него, что такое еврейский народ сейчас, и он сможет рассказать только о своих родственниках. Если один из них живет в Париже, а другой в Бруклине, Моше Коэн будет знать, что во Франции и США тоже живут евреи. И на этом его знания закончились.

А ведь мы с вами говорим о народе, 40 % которого живут в Израиле, 40 % — в США, остальные — по всему миру. О маленьком креативном народе, которым нужно гордиться, который смог за 73 года создать современное государство. Но Моше может не знать, что нужно гордиться и что он — часть глобального мира. Музей поможет ему обрести 15-миллионную семью.

Кстати, я на протяжении многих лет объясняю израильской системе образования, что это не мы должны были перестраивать музей, а учителя обязаны были восполнять пробелы в школьной программе. Дети знают про Авраама и Сару, но нет курса, в котором Моше из Кирьят-Гата рассказывали бы о его тезке из Канзаса.

Найти связующее звено

— Прежнее название Музея еврейского народа — Бейт ха-Тфуцот, Музей диаспоры. Почему было решено переименовать?

Бейт ха-Тфуцот создавался в 1960-е годы, тогда общество разделяло установки Бен-Гуриона: создан Израиль, все евреи должны туда переехать. Музей открылся в 1978 году, когда уже было понятно, что всеобщей алии не будет. Смена названия произошла в несколько этапов. Сначала мы назвали структуру Музеем еврейского народа: больше половины еврейского народа не живет в Израиле и не планирует переезд. Мы хотим познакомить всех со всеми. Название «Музей диаспоры» очень разъединяющее, мы не хотели рассказывать о дальнем прошлом, целью было показать, насколько сложно и замечательно быть разными.

Трансформация музея ведется последние 15 лет и была инициирована моим отцом, Леонидом Невзлиным, который создал для этого фонд «Надав». Планируя открытие, мы хотели расширить рамки названия, потому что у нас есть не только экспозиции, но и школа, ведется обширная образовательная и культурная деятельность. Так было добавлено местоимение «ану» — «мы». Мы поняли, насколько еврейскому народу не хватает этого ощущения. Есть куча враждующих групп: светские, религиозные, правые, левые, зеленые, красные… Мы же хотели показать, что нас объединяет.

— Религия, наверное?

То, что объединяет, может и разъединять, правда? Есть государство Израиль, в нём можно жить, а можно и не жить, но Израиль является нашим общим магнитом. Есть иврит, его можно знать, не знать, знать хорошо или читать только отдельные молитвы. Недавно все мы за пасхальным столом говорили: «В следующем году — в Иерусалиме». Иерусалим нас тоже объединяет.

Пытаться объединить религию и людей, которые не ведут религиозный образ жизни, совершенно бесполезно. Да, еврейский народ начался с религии, но границы народа со временем расширились. Я человек верующий, но не соблюдающий обряды, религиозный образ жизни мне не подходит. Один мой сын уважает религиозные традиции, например, шаббат. Второй резко против, «потому что это всё не доказано наукой». Наш музей помогает найти свое связующее звено с еврейским народом, будь то театр, еда, музыка, генеалогия, история, государство. Моя задача и задача нашей команды — не сказать посетителю, как правильно, а укрепить ощущение, что он — часть чего-то большего.

— Я побывал в Бейт ха-Тфуцот лет 30 тому назад. Помню макет итальянской синагоги, одежду йеменских евреев. Что происходит на территории музея сейчас?

Там… десять тысяч квадратных метров всего интересного. У нас можно увидеть гитару Леонарда Коэна, с которой он последний раз выступал в Рамат-Гане и произнес со сцены благословение коэнов. Или воротничок Рут Бейдер Гинзбург, которая передала его музею перед смертью. Вы можете посмотреть видео, которое расскажет об истории еврейского народа за семь минут, и фильм Стивена Спилберга «Инопланетянин» о пришельце с другой планеты. Спилберг намекает, что он сам был другим, чужим, смешным и умным — эдаким своеобразным евреем.

Еще вы можете найти у нас немало информации о Соломоне Михоэлсе, посмотреть карикатуры на известных личностей, включая Марка Цукерберга, надеть очки виртуальной реальности и услышать колыбельную на идише. Но наша цель — не художественные и исторические объекты, а вы и ваше путешествие. Музей еврейского народа «Ану» выполняет функции путеводного камня для человека любой национальности.

— Как вы соблюли баланс между разными еврейскими общинами, чтобы не было жалоб на перекос в сторону идиша и ашкеназов?

У нас длинный-предлинный список научных консультантов. Было много критериев: сефарды и ашкеназы, женщины и мужчины, ныне живущие евреи и покойные… Наконец, баланс между теми, кто работал в сфере еврейской культуры, и просто культурными деятелями еврейского происхождения. Бейт ха-Тфуцот был очень мужским и ашкеназским. Теперь музей представляет всех, как в Израиле, так и за его пределами.

Вы узнаете про миллион евреев из арабских стран, увидите портреты представителей разных общин, выполненные Еленой Губенко. Есть интерактивный дисплей с глобусом: нажимаете на страну, и появляется статья об истории той или иной группы. Всем визитерам предлагают специальные браслеты: если такой приложить к экрану, полный текст статьи придет вам по электронной почте.

— Есть в Израиле места, куда принято отправлять высокопоставленных визитеров: Стена Плача, «Яд Вашем». Надо ли внести в список и ваш музей? Чем он способен помочь, условно говоря, канцлеру Австрии?

Во-первых, очень сложно понять Израиль, если не понимать историю еврейского народа в контексте. Во-вторых, вы представляете себе количество мифов, бытующих вокруг еврейского народа и не имеющих связи с реальностью? Мы маленькие, но нас очень много, и мы очень громкие. Мифы надо декодировать. На более серьезном уровне влияние Танаха и еврейской культуры на мировую цивилизацию огромно и имеет значение для любого зарубежного политика. Для полноты картины он обязан посетить Музей еврейского народа.

Ощущение дома

— В свободное время вы тоже читаете историческую литературу или работа — одно, а отдых — другое?

Для меня это не работа, а миссия. История — не моя сильная сторона, я никакие даты не могу запомнить. Но читаю очень много всего, и по работе, и вне связи с ней.

— Если бы существовала машина времени, в какой период еврейской истории вы отправились бы понаблюдать?

Колеблюсь между Синаем и Хевроном. Когда я первый раз в жизни увидела могилы Авраама и Сары в пещере Махпела, ощутила связь поколений. Я вдруг поняла или, скорее, почувствовала (это было эмоциональное, не интеллектуальное восприятие), что могу представить Авраама и Сару в качестве моих дедушки и бабушки. Это то, что дало мне ощутить свои корни. Я туда много раз возвращалась. Поэтому на машине времени я отправилась бы к самым истокам.

— Возвращаясь к теме книги: как проходили поиски вашей собственной идентичности?

До 13 лет у меня не было еврейских знаний. Благодаря однокласснику из обычной рабоче-крестьянской 121й школы в Черемушках я узнала о школе Липмана. До того я ощущала себя чужой: у нас дома было много книг, у одноклассников мало, на улице меня лет в семь назвали жидовкой. Я пошла к бабушке Александре Ефимовне, которая преподавала в моей школе, и рассказала о произошедшем. Бабушка ответила: «Да. Это значит, что мы евреи. В нашей школе есть только два еврея — ты и я, и это значит, что мы на эту тему больше никогда разговаривать не будем».

У нас никогда не было еврейских разговоров. Единственное, на Песах дома была маца. Бабушка в 2000 году умерла, и мы разбирали ее вещи. Внезапно я осознала, что у бабушки были разные сервизы: либо для молочных и мясных блюд, либо для обычных дней и Песаха. Естественно, семья разделяла традиционное советское еврейское развлечение — выискивать евреев в заметках о получивших награды и премии.

— Чем вам помогла еврейская школа?

У меня не было братьев и сестер, и пока я не попала в еврейскую школу, не понимала, насколько я одна. У Липмана я обнаружила людей, которые хоть и не были мне прямыми родственниками, но разделяли те же ценности и интересы. Например, после школы все частным образом изучали английский. Планы, где жить дальше, не заканчивались переездом из Черемушек в район проспекта Вернадского: одноклассники мечтали об Антверпене, Нью-Йорке и Монреале. Еще меня поразило еврейское чувство юмора, переходящее в цинизм и самоуничижение. Есть что-то в этом еврейском вечном поиске и в этом недовольстве. На уровне ощущений оказалось, что я не одна, что я часть чего-то большего. Мы живем в совершенно разных местах, но мы до сих пор вместе.

— А свои первые впечатления от Израиля помните?

Очень хорошо помню. В первый раз я приехала сюда в 13 лет благодаря бабушке Александре Ефимовне. Когда все массово уезжали, ее бывшие ученики, уже выписанные из квартир, хранили у бабушки вещи и ночевали на полу перед отлетом. В 1991 году она собралась их навестить и взяла меня с собой.

До этого я за границей не была: выросла в Новых Черемушках у родителей-инженеров, никогда даже не видела самолета. Мама предварительно объяснила, что за границей другие люди, другой язык и другие запахи. Мы прилетели из серой советской Москвы, выезжаем из аэропорта им. Бен-Гуриона, а вдоль дороги апельсиновые рощи. Этот оранжевый цвет — я его разве что в Сочи видела… Приезжаем в прекрасный город Реховот, в дом одного из бабушкиных учеников, который женился на коренной израильтянке в чине полковника. Первый раз в жизни сплю не в своей кровати (я же хорошая еврейская девочка, жила и спала только дома) и в этой квартире ощущаю себя больше дома, чем когда-либо в Москве.

А два дня спустя увидела Стену Плача. Я ничего не знала и не понимала, но было полное ощущение, что знаю эти стены, стояла здесь рядом, знаю этот запах, знаю всё. Ощущение дома, которое объяснить на интеллектуальном уровне невозможно.