Эстер Фарбштейн: «Мы помогли людям, пережившим Катастрофу, раскрыться»

– Чем занимается организация, которую вы представляете?

Основателем института «Гинзах кидуш ха-Шем» (в переводе с иврита – «Архив освящения Имени Всевышнего») был журналист и историк Моше Прагер, один из основателей мемориального комплекса Яд ва-Шем. Сам он был приближенным гурского ребе, сопровождал его, когда тот спасся из Польши. В 50-х годах Прагер понял, что Яд ва-Шем не слишком заинтересован в религиозной еврейской составляющей, и открыл свою организацию. У нас есть архив рукописей, фотографий и отдельный архив свидетельств. Еще мы ведем интенсивную просветительскую деятельность. И годами мечтали открыть свой мемориал.

Не так давно нас посетил президент ФЕОР и основатель Еврейского музея и Центра толерантности раввин Александр Борода. Он говорил о Катастрофе так, будто сам был сотрудником нашего института. Его не оставляла в покое мысль, что память о Холокосте и ее увековечивание лишены еврейского компонента. А ведь Холокост – это прежде всего часть истории еврейского народа, это не просто «военные события».

Когда мы рассказали о нашей мечте, раввин Борода предложил использовать собранные материалы и артефакты, чтобы представить российской публике еврейскую жизнь тех лет во всех ее аспектах и проявлениях. Он предложил сотрудничество. И мы прибыли в Москву.

– Изучение Катастрофы – эмоционально нелегкая сфера. Что привело вас к этой теме?

Моих родителей Холокост не задел напрямую, они успели вырваться в последнюю минуту. Но мы – прямые родственники гурского ребе раввина Алтера. Меня назвали в честь его дочери, погибшей в Варшавском гетто. Сразу после войны к нам начали стекаться евреи, пережившие Катастрофу. Родители выделили им комнату, я беседовала с этими людьми.

Решив получить высшее образование, я хотела выбрать тему, связанную с еврейской историей. Благодаря семейным связям я задумала написать диссертацию, посвященную теме спасения гурского ребе и других хасидских лидеров – в частности, Бельзской и Сатмарской династий. Возникли сложности с поиском научного руководителя. Профессора признавались мне, что эта тема им совершенно неизвестна, но пообещали оказать помощь, если я сумею всё правильно изложить. В 1985 году я получила магистерскую степень.

Вот уже несколько десятилетий я занимаюсь исследованием Холокоста, работаю историческим консультантом в «Гинзах кидуш ха-Шем». Преподаю, выступаю с лекциями, занимаю пост заведующей кафедрой по изучению Катастрофы в Иерусалимском колледже.

– Высшее образование вы получили, будучи матерью. Что потянуло вас в академическую сферу, весьма нетипичную для представителей ультрарелигиозного сектора?

Я всегда интересовалась историей. Когда родились старшие дети, с одобрения мужа и папы я решила получить профессиональное образование в этой сфере. Я была шокирована, насколько отдельные моменты новейшей еврейской истории неизвестны не только широкой общественности, но и специалистам. Например, сложилось ложное впечатление, будто раввины бросили своих последователей на произвол судьбы. Это совершенно не так. Осознав, что в академическом мире тема религиозных вопросов – алахических, повседневных, мировоззренческих, связанных с Холокостом – остается совершенно неосвещенной, я решила взять это на себя.

– Помогал ли вам муж, известный израильский раввин и глава ешивы «Хеврон»?

Муж очень поощрял меня в написании книг. Он часами сидел со мной, разбирая алахические вопросы периода Катастрофы. Взять хотя бы тему «агунот» (соломенных вдов), женщин, чей статус неясен, поскольку факт кончины мужа не был установлен. Они не могли повторно выйти замуж. Я беседовала с такими женщинами, нашла папки с делами, рассматривавшимися в раввинских судах. 
У нас дома ежедневно проходят уроки, помимо преподавания мужа в ешиве. Когда вышла в свет моя первая книга, я положила ее на стол. Ешиботники взглянули и говорят: «А мы это уже читали!» Оказалось, муж относил черновики в генизу (место хранения пришедших в негодность религиозных фрагментов), а они оттуда брали и читали.

– Какую реакцию вызвала ваша книга?

Меня спрашивали, кто является ее целевой аудиторией. Для светского населения она слишком религиозна, для религиозного слишком академична. Но у меня было свое видение, я чувствовала необходимость следовать внутренней правде. С Б-жьей помощью книга была принята в университетские библиотеки, а также нашла место во многих религиозных домах.

Как-то моя студентка принесла газету, где на первой полосе было интервью с профессором истории. В статье не было ни слова ни про меня, ни про мою работу. Студентка говорит: «А вы посмотрите, где он сидит!» Присмотрелась – и вижу, что за спиной профессора на центральной книжной полке стоит моя книга.

– Почему среди ультраортодоксальных евреев не принято отмечать государственный День Катастрофы?

Это не совсем точно. За последние 10-15 лет тенденции очень изменились, особенно в женских учебных заведениях. Кроме того, откройте наугад любой религиозный еженедельник, и вы практически в каждом из них найдете материал про Холокост. Девятого ава многие читают дополнительные траурные элегии о Холокосте. У религиозных евреев принято приурочивать траур именно к этой дате.

В 90-х нам позвонили сотрудники Стивена Спилберга из Ассоциации визуальной истории Холокоста. Оказалось, что религиозные евреи в Израиле отказываются с ними сотрудничать, давать показания. Речь шла об особенностях менталитета: Спилберг воспринимался исключительно как деятель кино. Кроме того, была большая обида на мемориал Яд ва-Шем. Люди говорили нам: «Мы хотели поделиться тем, что делали мы, а от нас ожидали лишь рассказов о том, что делали с нами». То есть речь шла только о злодеяниях немцев, о тех мучениях, которым подвергали евреев. Об их реакциях и чувствах не было желания слушать.

Нас попросили помочь завоевать доверие. Мы обратились к раввинам в Бней-Браке, написали письмо, адресованное всем уцелевшим после Холокоста, о важности данного предприятия и о том, что всё будет под эгидой религиозной организации «Гинзах кидуш ха-Шем». Были подготовлены анкеты, проведены курсы для опрашивающих – педагогов из религиозных школ «Бейт-Яаков», учеников ешив. От Спилберга было получено разрешение задавать и те вопросы, которые интересовали непосредственно нас.

– Например? 

Мы никогда не спрашивали собеседника, соблюдал ли он заповеди во время Холокоста. В таких условиях он вообще был освобожден от выполнения заповедей. Мы задавали вопрос по-другому. Например: «Знали ли вы дату наступления Песаха в таком-то году?» И тут нам рассказывали потрясающие истории.

У нас собраны сотни свидетельств, историй верующих евреев. Мы помогли людям раскрыться после многолетнего молчания. Помогли укрепить связь с детьми, которые не слышали ничего подобного от своих родителей. Это был один из важнейших проектов нашей организации. А мне это помогло и в исследовательской деятельности.

Были тексты, к которым никто ранее не прикасался. Например, дневник Йеошуа-Моше Ааронсона, будущего раввина Петах-Тиквы. В лагере в Конине 30-летний раввин вел дневник, который прятал в морге, – туда нацисты боялись заходить. И сорок лет этот дневник пролежал в архивах, пока я его не обнаружила. Написан очень емко, кратко, и вместе с тем – необыкновенно содержательно. Как выходцы из религиозных семей молились, накладывали тфилин, продолжали жить по-еврейски, насколько можно.

После этого довелось опубликовать еще несколько раввинских дневников. Последний – буквально пару недель тому назад. Написан он мудрецом Йосефом Гузиком, раввином из Галиции. Рав скрывался вместе с братом на чердаке у польского крестьянина. В этом дневнике переплетаются горечь траура с размышлениями, верой, философией, молитвой. Там, в частности, фигурирует такая фраза: «Духовная свеча еще горит во мне». Так мы и озаглавили этот дневник, выпущенный на этот раз издательством Яд ва-Шем.

– Чем эти дневники отличаются от других воспоминаний той эпохи?

Там описывается мир до и во время Катастрофы, каким его видели верующие евреи, в том числе раскрываются их размышления, их внутренний мир, их быт. Описываются свадьба в местечке, шаббат, очень живо и трогательно. Я открыла для себя неизвестные мне ранее вещи. Кроме того, неверно считать финальной точкой окончание Второй мировой войны. Мир, в котором эти люди существовали до войны, не был восстановлен, но они продолжили жить по тем же культурным понятиям.

Я редактировала дневник раввина Хаима Штейна, который учился и преподавал в Тельзской ешиве. Ему удалось бежать из Литвы в Россию. Раввин описывает работу, материализм, доселе незнакомый студенту ешивы, погруженному в духовность. Описывает, как устроились учащиеся его ешивы. Все это – в реальном времени.

– Насколько религиозное самосознание помогало выжить его носителям?

Один из центральных вопросов, исследованием которого я занимаюсь, – что служило источником поддержки и сил людям в этих нечеловеческих условиях. В Кельмской ешиве существовало правило «каждый десятый – свят». Раз в десять дней ее выпускники брали на себя какое-то алахическое устрожение. Например, каждый десятый день более тщательно соблюдать кашрут. Даже в тех условиях, зная, что по букве закона они не обязаны этого делать. На определенном этапе ешиботники понимают, что они не могут себе позволить полностью отказаться от некошерной пищи даже раз в 10 дней. Тогда они решили в эти дни как минимум не употреблять молоко, надоенное без еврейского надзора.

– При том, что угроза для жизни, как известно, отменяет исполнение почти всех заповедей, включая соблюдение кашрута.

У одного собеседника я спросила: «Вы же знали, чем рисковали, зажигая ханукальные свечи. Зачем же вы это делали?» И человек мне ответил: «Вы видите в этом опасность и риск, я видел в этом шанс!» Это было их шансом выжить. Они ощущали в этом потребность, чтобы не забывать, кто они, откуда, куда и зачем идут.

– Как ваши респонденты отвечали на вопрос о том, где был Б-г во время Холокоста?

У многих данный вопрос не возникал изначально – о Творце не задают вопросов. А у других, хоть и возникал, не мешал сделать им выбор в пользу религиозного образа жизни и в дальнейшем. Раввин Портман, который постоянно вел молитву в Понивежской ешиве в Бней-Браке, беседовал с нами часов семь. Он пояснил: «У меня были вопросы не о Всевышнем, а к Всевышнему! Мы спрашивали его, как спрашивал царь Давид: «Б-же! Б-же! Почему Ты оставил меня?» Мы спрашивали, как спрашивают папу». Такая форма вопроса свидетельствует о вере, о ведении диалога с Творцом, а не о высказывании претензий.

Но и тех, кто потерял веру, мы не можем осуждать. Раввину Ааронсону принадлежит следующее высказывание: «Те, кто уцелел после Холокоста, – Скрижали Завета и их осколки». Скрижали – те, кто сохранил свою веру. Осколки – те, кто проникся различными сомнениями. В Ковчеге Завета бережно хранились и скрижали, и их осколки. В подобном духе мы воспитываем и наших детей, с уважением к тем, кто пережил всё это.

– Не лишилась ли тема Катастрофы воспитательной эффективности? Люди поужасались, потом привыкли, и очередные свидетельства их не задевают.

Существует три взгляда на Катастрофу, и все они мне кажутся верными в зависимости от того, к какой аудитории мы обращаемся. Ожидать, что все в мире проникнутся еврейской темой, воспримут еврейский взгляд изнутри, – нереально. Но как минимум желание избежать повторения похожей истории – это сам по себе мощнейший общечеловеческий посыл.

Есть то, что называется «универсальным взглядом на Холокост»: какой урок может извлечь для себя из Холокоста каждый. Например, сочувствие, терпимость, неприятие расизма. Это может быть созвучно любому, и в этом, как мне кажется, кроется успех дневника Анны Франк. Темы, поднятые в нём, созвучны любому подростку: любовь, взросление, критичный взгляд на мир взрослых. Дневник Анны Франк соответствует универсальному взгляду на Холокост. В этом году издательством «Мосад а-рав Кук» был издан дневник ее религиозной сверстницы из Лодзинского гетто. Он был написан на польском языке, а мы перевели его на иврит. Там как раз демонстрируется мир девушки, живущей еврейской жизнью в гетто. Тот же подростковый возраст, но другая культура.

Помимо универсального есть и так называемый сионистский посыл, распространенный внутри Израиля и рассматривающий основание еврейского государства как отпор антисемитизму. И, наконец, есть и еврейский посыл. У нашего народа – своя судьба и своя цель. Об этом говорит раввин Соловейчик. Мы-то знаем, что ненависть к еврейскому народу имеет очень глубокие корни, хотя нацисты представляли свою ненависть с позиции расовой теории. На самом деле нацизм был своего рода антитезисом иудаизму, требующему уважительного отношения к каждому, рассматривающему каждого как Б-жественное творение, созданное по Образу и Подобию. Нацисты желали всё это уничтожить. Поэтому важно понять: каждый еврей, сохранивший преданность своему еврейству, одержал победу.

– Как вы относитесь к инициативе отмечать 26 ияра – еврейскую дату Дня Победы над нацистской Германией?

Мне это кажется неплохой идеей. Особенно, если речь идет об инициативе тем самым выразить благодарность Творцу. Таким образом День Памяти предстал бы в новом, двояком свете – не только как дань памяти жертвам и ужасам Холокоста, но и как благодарность за все те чудеса.

Раввин Ааронсон описывает четыре этапа восстановления по аналогии с четырьмя глаголами, описывающими исход из Египта: «…и выведу Я вас, и избавлю от египетского рабства, и спасу вас… И возьму вас народом Cебе…». «Выведу» – когда открылись ворота концлагерей, «спасу» – от физических недугов, голода (он сам весил 30 кг), «избавлю» – душевное восстановление после всего психологического кризиса, возвращение к жизни после траура, «возьму» – возвращение к вере. Процесс – длительный, но День Победы входит в категорию «выведу». Поэтому, мне кажется, установить его как памятный день является достойной идеей.
День Победы тоже можно рассматривать и с универсальной, и с еврейской позиций.

– В чем они выражаются?

С универсальной – день освобождения, победа сил добра над силами зла. Хотя мне лично интересно, вспоминают ли на фоне памятников и обелисков договор Молотова и Риббентропа, решивший участь Польши?

Для евреев день освобождения был днем великого облегчения, но также и тяжелейшим днем в их жизни, поскольку именно тогда они осознали масштабы потери. До этого еще теплилась надежда, что, может, еще хоть кто-то из близких где-то выжил. У нас есть целый проект, посвященный первым письмам, которые евреи писали сразу после освобождения.

Расскажу историю для примера. Менаше Кляйн впоследствии стал известным американским раввином. На момент освобождения из Бухенвальда ему было 17 лет. В своих воспоминаниях он пишет: «Это был 28-й день счета омера, но я не мог считать стоя, только сидя. И тут ко мне пришли и сказали: «Прибыли американцы!» В эти минуты ему, измученному и больному, прежде всего был важен счет омера!

– Вы смотрите фильмы о Холокосте?

Как правило, я сначала посылаю экспертов из колледжа, в котором я преподаю. А потом, по их рассказам, решаю, стоит ли мне идти смотреть самой. О «Списке Шиндлера», думаю, и говорить не стоит: он стоит особняком.

Не могу не вспомнить о «Ключе Сары». Тема Холокоста в Западной Европе также была совсем заброшена, почему мы и решили заняться ею. Нашли тексты французских евреев, которые писали друг другу, конспектировали недельную главу Торы, описывали кошерную шхиту. Искала я и фильмы, которые могли бы нам помочь пролить свет на эту забытую сторону. Так и вышла на этот фильм. Очень сильный. С одной стороны, обвиняющий французскую полицию, которая охотилась за еврейскими детьми: сами немцы не могли представить, где точно искать. С другой, передающий жизнь еврейских детей того времени. На мой взгляд – очень близко к тому, что было на самом деле, хотя кино есть кино. И я думаю, что этот фильм очень повлиял на мировое сознание в том, что касается Катастрофы.