Ксения Альтерман-Полтева: «Женщине надо быть луной, а я — солнце, огонь»

— Почему у вас двойная фамилия? Какая из ее частей является главной?

Основная фамилия — это Альтерман. История очень распространенная для московской еврейской семьи. После дела врачей достаточно долгое время в мединституты не брали евреев. Мой папа, Александр Альтерман, хотел учиться в медицинском (его мама также закончила Первый мед), но это было невозможно с его еврейскими документами. Его отца давно не было в живых, и мама, моя бабушка Ривка Альтерман, незадолго до поступления папы в мединститут вышла замуж за очень интересного человека из дворянской семьи. Его звали Юрий Александрович Полтев. Жил он на улице Серафимовича, дом 5/16. Это здание впервые в истории СССР двигали вместе с жильцами на рельсах. Дом стоял раньше на Софийской набережной, прямо напротив Кремля, его поставили на рельсы и, не выселяя людей, передвигали. После усыновления папа превратился в Александра Полтева, с мамой-еврейкой и русским папой. После чего благополучно поступил в мединститут. А у меня в паспорте значится двойная фамилия. Несколько раз мне звонили из Российского дворянского собрания, приглашали на мероприятия — было забавно. Я отвечала: «Спасибо, но я не имею никакого отношения по крови к дворянской семье Полтевых». Часть семьи Альтерман живет в Израиле, часть — в Брюсселе.

— Зато вы родственница израильского, если можно так выразиться, литературного дворянина — поэта Натана Альтермана.

Это папин двоюродный дедушка. Семья Натана Альтермана создала в Варшаве, а затем во многих странах Европы, в России и в Земле Израиля первые еврейские детские сады, хедеры, иешивы, где разговаривали исключительно на иврите. Тогда все говорили на идише, иврит считался языком религиозной традиции, молитвы, Торы. Его родители Ицхак и Бейлка Альтерман были сторонниками сионизма, «национального возрождения» и возрождения иврита как национального языка. Кстати, в Москве первые еврейские педагогические курсы, первую иешиву, где преподавали на иврите, недалеко от нашей хоральной синагоги, у Яузского моста, в начале 1917 года тоже открыли Ицхак и Натан Альтерман. Затем — иешивы и хедеры в Киеве в 1919 году, в румынском Кишиневе в 1921 году. Семья Альтермана была полностью убеждена в правоте идей сионизма, считала, что надо возрождать язык и ехать в Землю Израиля. В 1925 году они переехали в Тель-Авив. Натан окончил гимназию «Герцлия» в Тель-Авиве и затем учился в университете во Франции. Натан был сторонником идеи за неделимый Эрец-Исраэль, посвятил свою публицистическую деятельность этому движению. Именно он придумал звания для офицеров и солдат ЦАХАЛ. Его стихотворение «Серебряное блюдо» солдаты Израиля читают, принимая присягу. 

В 1948 году при создании Государства Израиль Натан Альтерман был во главе кампании «Иврит — национальный язык нового государства». Он не только государственный деятель, но и выдающийся поэт, публицист, один из самых значительных переводчиков мировой художественной литературы на иврит. Большинство этих переводов по праву занимают основное место в программе по литературе в израильских школах. В 1968 году был удостоен Государственной премии Израиля в области литературы. Многие из его стихов стали неотъемлемой частью литературы, отражающей историю ишува, сионистского движения и Войны за независимость Израиля. Стихи, запрещенные английской цензурой, размножали и передавали из рук в руки. Творческое наследие поэта огромно. Вышедшие в свет пятнадцать солидных томов включают большую часть написанного, хотя далеко не все. Именем Натана Альтермана названы многие учебные заведения, улицы и учреждения в Израиле. Портретом Натана Альтермана и цитатой из его стихов украшена новая, самая крупная 200-шекелевая купюра в Израиле.

Хулиганка на огненной колеснице

— Давайте поговорим о Вашей биографии. Еврейская часть фамилии не мешала? И вообще, когда Вы узнали о своих корнях?

У меня была очень хорошая школа при Академии наук в Нескучном саду. И среди учеников, и среди преподавателей были евреи. А когда мне исполнилось 12 лет, бабушка Ривка Альтерман отвела меня в синагогу. Она увидела, что во мне начинает гулять гром, огонь и вихрь, «разрушающий горы и расщепляющий скалы». У меня нет ни сестер, ни братьев, дома не с кем было играть. Я один ребенок в семье, как и родители — единственные дети в своих семьях. 

В 1993 году у меня была бат-мицва. Мне дали еврейское имя Кармель — «Виноградник Божий». Это название горы в Хайфе, ее красота воспета в книге Исайи, в Песни Песней, в пророках, в пещерах которой скрывались пророк Элиягу, будущий царь Давид от гнева царя Шауль. При Ахаве пророк Элиягу одержал на Кармеле верх над жрецами Ваала. Эта точка называется «Огненное место». Мой темперамент был соответствующим: все думали, что я, как Элиягу, сяду на огненную колесницу, оседлаю огненных коней и в вихре умчусь на Небо.

— Вы свободно оперируете различными еврейскими религиозными терминами. Когда вы начали изучать иврит? 

С момента, когда бабушка привела в синагогу и я начала учиться… Мне очень повезло — я занималась у таких раввинов, как Исроэль Зельман, Давид Юшуваев, Пинхас Гольдшмидт…

Я должна сказать, что мой иврит очень далек от бытового иврита, я не разговариваю на иврите в быту. Просто есть понятия, которые сложно передать по-русски: например, «лашон ара» (злословие). Дословно — плохой язык. В качестве примера часто приводят случай с мираглим — двенадцатью разведчиками, которых Моше послал в Ханаан. Они вернулись в канун 9 ава, начали жаловаться, формально не искажая фактов… В результате пребывание евреев в пустыне продлилось 40 лет — по количеству дней, которые они «высматривали» Эрец-Исраэль, и целое поколение людей, вышедших из Египта, умерло в пустыне. Это пример «лашон ара»… В русском языке нет эквивалента этому понятию. 

Кстати, хорошо, что мы встретились в период счета омера, потому что для меня это центральное место года. Это момент чистки и выстраивания своих качеств, путь от Песаха до Шавуота. Я считаю: «Сегодня такой-то день в йесоде». Я знаю каждый день, что именно мне надо исправлять. Каждая неделя — новая сфира. Нецах — вечность. Моше — это всегда вечность. С помощью Моше мы получили Тору. Тора — на вечность. Моше не вошел в Землю Израиля, и мы не всегда ею владеем. Моше не построил Храм, оба были разрушены. Это то, над чем мы сами должны работать.

— Сейчас идет неделя йесод. Кто является ее символом? 

Ее олицетворяет Йосеф, это такая основательность, сопричастность, связанные с материальным миром. И конечно, моя любимая следующая последняя неделя, малхут — это царь Давид, независимость, самообладание. 49 дней счета учат нас, как приобрести контроль над своими эмоциями. Каждая неделя представлена специфическим атрибутом, это последовательное формирование, обработка, приведение в надлежащий вид каждого из семи свойств, проявлений. Слово «мицраим» (Египет, «узкий», «тиски»), подразумевает все формы подчинения, которые ограничивают нас, стесняют нашу свободу, тормозят наше развитие. Таким образом, выход из Египта для нас — освобождение от ограничений, из тисков. Если ты все правильно делал, ты сумеешь, как сноп, собрать все свои качества за эти семь недель в самую высшую точку, прийти к наивысшей духовной чистоте — к получению Торы, Шавуоту. Чтобы ты себя так построил, собрал, как сноп, из маленьких колосков, собрал себя и обвязал веревкой на следующий год. Я обожаю в Шавуот ночью учить Тору, особенно с Дарой Гольдшмидт.

— Ваша бабушка еще жива? 

Я единственная внучка у двух бабушек. Сара, мамина мама, слава Б-гу, еще жива. А Ривка умерла в 2012 году. К ней я была привязана невероятно. Со мной она была всегда очень строга, с момента, как я себя помню, заставляла читать, телевизор у нее был запрещен. Ни разу не повысила голоса, вообще очень мало говорила. Последние годы жизни она была лежачим больным, не могла даже есть и сесть сама, умирала от рака мозга, при этом была в полном уме. В самом начале болезни она меня попросила не отдавать ее в больницу, она сама была врачом и знала все условия там, как может быть это унизительно для пожилой женщины. И я ей дала слово, что чего бы мне это ни стоило, она будет получать весь медицинский уход на дому. Она привыкла жить одна и не хотела переезжать ни к кому из родственников. Когда Рема умерла, мне удалось сразу до Шаббата ее похоронить по всем законам на еврейском кладбище. Это не очень просто сделать в Москве, тем более она умерла в больнице. Спасибо Ифтаху Ильягуеву, начальнику нашей «хевра кадиша» — похоронной службы, и сотрудникам хоральной синагоги, которые помогли бабушку забрать и похоронить по всем правилам на еврейском кладбище в Малаховке.

Первое время, еще до установки плиты (хотя это запрещено), я просто сидела на земле, на ее могиле, вспоминала ее еще здоровую, не обезображенную болезнью. Но время не заполнило эту дыру… Зато каждый день, когда я что-то делаю или говорю, в моей голове возникает Ривка, которая воспитала во мне очень четкие представления о достоинстве, уважении, любви, преданности, понимании. И это всегда мне дает силы. Спасибо.

— Как протекало ваше детство? 

Я росла с двумя бабушками, и достаточно долго были живы и обе прабабушки — лет до 12. Я была дома с книжками, потом в библиотеке с книжками или в музыкальной школе с нотами. Наука в нашей семье играла традиционно высокую роль: один из дедушек, которого расстреляли немцы в 41 году, Эльяким Лейбович Альтерман, был профессором на мехмате университета. А его супруга, моя прабабушка Хана Альтерман, была старшим преподавателем истории. Поэтому бабушки преподавали мне, двухлетней, математику, историю, астрономию, заставляли считать, сколько секунд в минуте, сколько секунд в часе, сколько секунд в году. А в пять лет уже отдали меня в музыкальную школу по классу фортепиано.

— Помимо вашей воли? 

Покажите мне пятилетнего ребенка, который хочет сидеть и заниматься сольфеджио и играть часами гаммы! Весна, лето, ему бы по Нескучному саду, по Александровскому саду бегать и прыгать… Нет, я ничего не хотела, но, конечно, сейчас я очень благодарна моей семье за то, что это произошло. Бабушки поняли, что меня надо брать в тиски и полностью занимать все мое время учебой. 

В самом раннем возрасте я прочитала Пушкина, Лермонтова, к семи годам уже была знакома с золотым веком русской литературы и обожала поэзию Серебряного века. Для меня Мандельштам, Блок, Пастернак, Ахматова, Цветаева — люди, без которых я себя не представляю. Ну и Бродский позднее пришел ко мне, так серьезно, навсегда…

Я рано стала писать стихи. Я уже неплохо играла на фортепьяно. И у нас была гитара. Мои родители слушали Галича, Окуджаву, Высоцкого. И я стала сочинять, подбирая на гитаре свои мелодии. Кассеты с первыми моими записями на диктофон попали к Виктору Луферову, Елене Камбуровой. Меня пригласили сделать первый концерт в театре Виктора Луферова «Перекресток». Мне было всего 14 лет. И так постепенно я стала давать концерты.

Душа взлетает вместе с голосом 

— Вы выступаете исключительно с собственными произведениями? 

У меня есть цикл вещей на чужие стихи. Мой первый диск «Чайки Клода Моне» — композиторский. Я пишу музыку на стихи поэтов Серебряного века, на стихи современных авторов, которые уже стали классикой. 

В первые годы я сама себе аккомпанировала на гитаре. Собственно, все, что я сочиняю до сих пор, сочиняю на гитаре. А потом постепенно в моей жизни появились замечательные музыканты. 31 мая у меня будет концерт, в котором принимает участие целая группа: бас-гитара, полуакустическая гитара, классическая гитара, перкуссия, флейта, кларнет…

— Галаха запрещает женское пение. Как вы с этим справляетесь?  

Женское пение запрещено только в присутствии мужчин. В данном случае мы говорим о Традиции и о религиозных мужчинах, евреях… 

У меня есть троюродный дядя, кантор и раввин Яков Бар. На мой взгляд, он один из самых сильных певцов. Кантор, который поет душой. Когда на больших праздниках мы молимся и он поет, мне кажется, что моя душа взлетает вместе с голосом Яши. 

Женское пение в присутствии мужчин — это отдельная тема и отдельная проблема. Но то, что я делаю, никак не связано с привлечением низких инстинктов. Я пою стихи — и это не только лирика, но высокая интеллектуальная и духовная поэзия.  

— После окончания МГИМО можно было рассчитывать на дипломатическую карьеру. Но вы пошли другим путем. Не жаль? 

Я знаю точно, что я на своем месте. Год участия в телеолимпиаде «Умницы и умники» на Первом канале мне многое дал, благодаря этому проекту я поступила в МГИМО, хотя никто из нашей семьи до меня его не заканчивал. Я с удовольствием училась, но понимала, что буду сочинять, петь и заниматься тем, чем я занимаюсь всю сознательную жизнь. После МГИМО пошла в аспирантуру, написала диссертацию по иудаизму «Архетипические основания поведенческой парадигмы в Израиле. Функциональность Торы». Думаю, что дипломат из меня получился бы не очень хороший… Я слишком резкий человек. Потом, после аспирантуры, я осталась преподавать в МГИМО. Если я что-то начинаю, стараюсь не бросать. В 1998 году, когда я поступила, трудно, невозможно было представить, что у нас в университете появятся Союз израильских студентов и Еврейский клуб МГИМО, где будут проводить уроки Торы, отмечать еврейские праздники. Наш ректор Анатолий Васильевич Торкунов поддерживает эту инициативу. Миньян у нас всегда есть. Я считаю это настоящим чудом. 

— Есть какие-то три вещи, которые Вы бы хотели в себе изменить? 

Я думаю, что их намного больше. В период счета омера, от Песаха до Шавуота, я пытаюсь сбалансировать свои качества. Я очень отдающий человек. И в какой-то момент я начинаю чувствовать, что мои килим-сосуды уже пустые и что надо научиться себя сохранять, нажимать на Save. Надо знать меру в хеседе, усилить качество гвуры, строгости, границы, потому что женщина должна быть сосудом, который умеет принимать. Надо научиться в себя вбирать, быть луной, чтобы отражать тот свет, который нам дает Всевышний. А мне иногда кажется, что я огонь, солнце, очень мощное, и поэтому часто все вокруг меня сгорает… Не зря же начали нашу беседу с огненной колесницы Элиягу Анави и моего еврейского имени Кармель. Конечно, я гора…

И раз мы говорим о Свободе, о выходе из Египта, надо сказать, что я невероятно свободолюбивый человек: утром выхожу на причал нашего Дома на набережной, передо мной Москва-река, подо мной многовековой остров Балчуг. Я вдыхаю воздух свободы, воды (я родилась в адаре), весны. Понимаю, что это мой город, это мой остров. Если тут есть хозяин, то это я, моя семья, которая живет здесь несколько поколений, люди, защищавшие эту страну: мой дед — настоящий герой дальней авиации, который в 16 лет бомбил Берлин, весь в медалях, в орденах со всеми еврейскими документами… Бабушка Сара, мамина мама, в наградах, прошла войну, переборола рак, бабушка Ривка — замечательный, известный в Москве врач, отец — врач-онколог, спасший не одну жизнь, мама, которая до сих пор занимается исследованиями в области экономики. Другой дед, погибший в 1941 году. Он, будучи профессором мехмата в университете, пошел на фронт — его не брали, но он по своей инициативе записался в народное ополчение, объяснив так: «Я живу в этой стране, эта страна дала мне возможность получить образование, работать, жить, я должен ее защищать, защищать мою семью». Он погиб в первый год войны, его расстреляли немцы… 

— Вы подробно коснулись основополагающих мужских и женских качеств. Что вы ищете в потенциальном спутнике жизни? 

Больше всего я ценю в человеке чистоту. Если я чувствую, что человек открытый, чистый, все намерения его прозрачны, если он очень следит за тем, что он говорит, не злословит, для меня это самое главное. Не случайно такое важное место в Танахе уделяется не только чистоте физической, но и духовной, ритуальной. Никакие деньги, никакое социальное положение не смогут меня удивить. И еще для меня важно, чтобы он учил Тору!