У каждого из них было несколько прозвищ, в том числе тех, которые они дали друг другу. Давид Бен-Гурион и Владимир-Зеев Жаботинский, два разных характера, две разные судьбы, два разных еврея.
Можно долго спорить о роли личности в истории, но не тогда, когда речь идет о зарождении национально-освободительного движения. Его успех зависит почти исключительно от лидеров, их интеллекта и морального облика.
Вопреки общепринятому мнению, национальное движение арабов, еще не назвавших себя палестинцами, и сионизм — почти ровесники. «Палестинское» движение старше, чем нам кажется. Почему же оно не принесло своему народу ничего, кроме нищеты и ненависти к соседям, в то время как евреи создали свое государство и за считанные десятилетия превратили его в крошечную, но мощную державу? Разница в лидерах: основатели сионистских движений были масштабными личностями, мыслителями и неутомимыми тружениками.
Из премьеров — в оппозиционеры
Давид Бен-Гурион (Грин), один из создателей современного Израиля, родился в Плонске. В 1906 отправился в Палестину, где участвовал в создании еврейской организации самообороны «Гашомер» («Страж»). В годы Первой Мировой войны участвовал в формировании Еврейского легиона для борьбы за освобождение Палестины. В 1920 стал одним из организаторов Всеобщей федерации еврейских трудящихся («Гистадрут»). В 1935 был избран председателем Еврейского агентства. В 1940 был избран лидером Израильской рабочей партии МАПАИ. Вслед за принятием ООН плана раздела Палестины 14 мая 1948 Бен-Гурион зачитал прокламацию об образовании Государства Израиль.
В 1948—1953 и 1955—1963 (с перерывом в 1961) премьер-министр и министр обороны. В 1965 основал оппозиционную партию РАФИ. В 1970 Бен-Гурион покинул Кнессет и отошёл от политической деятельности, поселившись в кибуце в Негеве. Похоронен в кибуце Сде-Бокер.
Основателем политического сионизма стал Теодор Герцль, еврей настолько ассимилированный, что не позволил сделать обрезание своему сыну Гансу. О таких революционерах мы когда-то читали: «страшно далеки они от народа». Страшно далекий от народа Герцль тем не менее сумел изменить народное сознание. Герцль убедил свой народ в том, что Геула — окончательное освобождение — возможно уже сегодня.
Вослед Герцлю пришел Хаим Вейцман, сумевший изменить сознание уже не евреев, но европейцев. Проникновение идеи еврейского государства в их умы — его заслуга.
В отличие от них, Давид Бен-Гурион был великим практиком. Его детище не идеи. Его великий проект — «государство в пути». В 1948 году Бен-Гурион провозгласил независимое государство Израиль, фактически существовавшее до ухода британцев.
Сионист из Одессы
Владимир (Зеэв) Жаботинский, литератор и политик, родился в Одессе. С 10 лет Жаботинский начал сочинять стихи, а в возрасте между 13 и 16 годами написал множество рукописей. Весной 1903 года под впечатлением от еврейского погрома в Кишиневе Жаботинский включился в сионистское движение. В конце 1903 г. он переезжает в Петербург и активно сотрудничает в русской и еврейской прессе.
После 1-й мировой войны он поселился в Палестине, создавал отряды еврейской самообороны. В 1937 г. Жаботинский стал командующим подпольной национальной военной организации (Эцел), которая жестко реагировала на арабские действия против евреев Палестины. После начала второй мировой войны он вел агитацию за эвакуацию евреев Восточной Европы и создание мощной еврейской армии для борьбы с гитлеризмом совместно с союзниками.
В начале 1940 г. Жаботинский выехал с пропагандистской миссией в США, где скончался 4 августа 1940 г. недалеко от Нью-Йорка В 1964 г. прах Жаботинского был захоронен в Иерусалиме рядом с могилой основателя политического сионизма Теодора Герцля.
Почему именно он, этот маленький смешной человек, чьи фотопортреты украшали израильские пляжи середины 90-х годов прошлого века? Наклеенный на картонные щиты, он указывал путь к морю: вниз головой, пузатый, в необъятных сатиновых трусах, болтая в воздухе худыми босыми ножками. В Одессе таких называли босяками, и мы еще вернемся к этому словечку, произнесенному в свое время Зеевом Жаботинским.
А ведь, казалось бы, у истории были все основания короновать на роль главы правительства Владимира Жаботинского, и без того увенчанного многочисленными титулами — глава Бейтара, главнокомандующий ЭЦЕЛом, председатель ревизионистской партии, президент организации ЦАХОР. Но нет, первым премьер-министром еврейского государства стал Давид Бен-Гурион, не носивший пышных титулов, над которыми смеялись бы участники рабочего движения. Всего-навсего секретарь «Сохнута». Просто секретарь, без эпитета «генеральный».
Жаботинский рано вступил в сионистское движение. Уже в 1903 году в возрасте 23 лет он был избран делегатом Шестого сионистского конгресса от Одессы, где и без него было немало достойных кандидатур — Бялик, Равницкий, Дизенгоф. К этому времени он успел прославиться как писатель и переводчик, побывать в Риме в качестве корреспондента двух одесских газет. В Италии он завершил образование (впрочем, такие люди никогда не завершают образования, ибо учатся всю жизнь) и оттуда вывез псевдоним Альталена, что по-итальянски значит «качели». Говорят, прозвище было выбрано случайно, потому что на момент выбора он еще плохо знал итальянский. Но псевдоним оказался стойким и по-своему отражал характер героя.
Жаботинский трудился в газете «Одесские новости», сочинял пьесы, которые шли в городском театре, и за несколько лет успел стать основателем южнорусской литературной школы. Многие одесские писатели в то время смотрели на него как на мэтра, хотя впоследствии превзошли его литературной славой.
Первая встреча Жаботинского и Бен-Гуриона могла бы произойти накануне Шестого сионистского конгресса. Бен-Гурион, тогда еще просто Давид Грин, был на шесть лет младше Жаботинского и только-только вступил в сионистскую рабочую партию «Поалей Цион» — «Рабочие Сиона». Деятельный Грин, который всего через несколько лет, в двадцатипятилетнем возрасте, получил от товарищей по партии прозвище Старик, во всем уступал Жаботинскому. Он родился в маленьком городишке Плонске, чье польское название особенно забавно звучит на иврите — «плони» по-еврейски значит «неизвестный, безымянный». В общем, город Безымянск, и в этом Безымянске Грин окончил хоть и реформированный, но хедер, где учился не на идише, а на иврите. Но все-таки хедер, не русская гимназия и не университет в Риме. В отличие от Жаботинского, определение «блестящий» никак не подходило к Давиду Грину. Он не был полиглотом, а Жаботинский говорил на семи языках и писал стихи на пятнадцати.
Впрочем, многие деятели сионистского движения происходили из местечек и учились в хедерах. Их европейское образование далось им тяжелым трудом. Они стали интеллигентами, то есть людьми, любящими и умеющими читать, умеющими находить в книгах нужную информацию. И Давид Грин тоже превратился из местечкового «бухера» в интеллигента. Со временем он собрал огромную библиотеку и никогда не ставил на полку книгу, которую не читал. Он не был позером. Книжные собрания, которые туристы наблюдают в домике Бен-Гуриона в кибуце Сдэ-Бокер, — не декорация.
Но если интеллигент ищет в книгах ответы на вопросы, то интеллектуал умеет задавать вопросы, переворачивающие сознание. И таким интеллектуалом был Владимир Жаботинский. Он не только читал книги, он их писал. В этом была его сила и его слабость. Интеллектуал не может быть лидером политического движения. Постоянно задавая неудобные вопросы, интеллектуал пребывает в сомнении, «качается на качелях» (вот она, Альталена!). Сомнения мешают ему бросить солдат в бой — качество, необходимое командиру.
Давид Грин, человек дела, не только говорит о сионизме — он совершает алию и превращается в Бен-Гуриона. Это происходит в 1906 году — время первых кибуцев, время освоения земли. Он сразу погружается в гущу народной жизни, и очень скоро его избирают главой палестинского отделения партии «Поалей Цион». «Поалей Цион» руководствовались идеями сионистского марксизма. Необходимо переселить в Эрец-Исраэль еврейских пролетариев и еврейских буржуа. В Европе они слишком сплочены перед лицом антисемитизма. В Эрец-Исраэль между ними непременно начнется классовая борьба, которая приведет к пролетарской революции. Бен-Гурион свято верил в эти идеи — до поры до времени.
В 1915 году Бен-Гуриона, как и 50 000 других евреев, высылают из Палестины — власти Оттоманской Турции считают, что сионистская деятельность вредит интересам империи. Изгнанники собираются в Александрии. Давид Бен-Гурион ходит по городу этаким младотурком — с пышными усами, в турецкой феске. Он и вправду успел сблизиться с турецкой интеллигенцией, поучиться в Стамбульском университете, так и не окончить его и проникнуться идеей призыва молодых евреев в оттоманскую армию. Здесь, в Александрии, и происходит его первая встреча с Зеевом Жабботинским, а точнее, серия встреч. Силы их неравны: Бен-Гурион по-прежнему кажется местечковым парнем, только теперь это не польское, а турецкое местечко. Он провинциальный еврей из глухого уголка Оттоманской империи, но зато хорошо знает этот уголок — Палестину. Он сам вместе с халуцим копался в ее песке и таскал ее камни. Жаботинский, высокомерный, раздражительный европеец и гражданин мира, лелеет грандиозные идеи, мало связанные с действительностью. Они обсуждают вероятные итоги Первой мировой войны. Идея Жаботинского состоит в том, чтобы отправить еврейских делегатов на мирную конференцию, которой завершится война. Евреи воевали в Первой мировой, они полноправные участники сражений, и им тоже полагается своя доля в переделе мира. Этой долей и станет Палестина.
Идея Жаботинского опасна. В 1915 году турки устроили геноцид армянского населения и готовили ту же участь для евреев Эрец-Исраэль. По иронии судьбы, евреев спасли немцы — партнеры Турции по военной коалиции. Бен-Гурион, сторонник «оттоманизации» сионистского движения, смотрел на евреев и турок с близкого расстояния, и его подход был гораздо более практичным.
Иоанна, Владимир и Ари Жаботинские
Бен-Гурион и Жаботинский не понимают друг друга. Их пути ненадолго расходятся. Жаботинский уезжает в Лондон, где организовывает Еврейский легион в составе Британской армии. Бен-Гурион отправляется в Америку, и здесь выясняется, что он не во всем поддерживает родное движение «Поалей Цион». Начинается дискуссия: в «Поалей Цион» по-прежнему верят в классовую борьбу между пролетариатом и буржуазией, а Бен-Гурион, вероятно, под влиянием Жаботинского, пытается уверить их, что мир катится совсем в другую сторону. Будущие войны будут межнациональными: поднимет народ на народ меч. В этих дискуссиях возникает будущая основа мягкого израильского социализма, «социализма с человеческим лицом»: евреи должны не воевать между собой, но сотрудничать.
Там же, в США, Бен-Гурион встречает Полу, главную женщину своей жизни. Он вступает в Еврейский легион на территории США и вскоре женится на Поле. Пола ничего не знает о Еврейском легионе и планах своего жениха. После свадьбы Бен-Гурион внезапно объявляет беременной жене, что едет воевать в Палестину. Пола в ужасе. Она вообще не знает, что такое Палестина и где она находится. Мысль о войне повергает ее в отчаяние. Она рыдает. Ей кажется, что если Давид и выживет, то, скорее всего, вернется калекой.
И тогда Бен-Гурион обещает ежедневно отправлять письма молодой жене. Он сдерживает слово: через океан движется поток посланий, написанных на прекрасном иврите. Давид пишет о волнах, которые вот-вот принесут к нему Полу, и он тотчас заключит ее в свои объятья. Все хорошо, но Пола не знает иврита и ни слова не понимает в пламенных посланиях мужа.
Еврейский легион должен сражаться вместе с Британской армией за освобождение Палестины из-под власти Оттоманской империи. Лидеры сионистского движения надеются, что Британия поможет им создать на родине предков национальный дом для еврейского народа. Жаботинский приходит в Палестину вместе с британцами. Он — единственный офицер-еврей в британской армии. Он также один из немногих, кому действительно довелось воевать в составе Еврейского легиона, потому что Первая мировая война закончилась раньше, чем основные силы Легиона вступили в Палестину. На фуражке Жаботинский носит ярко начищенную офицерскую кокарду, и сподвижники Бен-Гуриона тут же дают ему новое прозвище — Кокарда. Он же называет их босяками, и неудивительно. Давид Бен-Гурион с трудом сумел выслужиться до звания ефрейтора. И тогда и сейчас бытовало немало армейских анекдотов о простоватой тупости вояк ефрейторского звания. Бен-Гурион и его соратники по Легиону и рабочему движению живут в палатке, охраняют тюрьму, где сидят пленные турки, а Жаботинский находится в ставке генерала Алленби в Рамле. Он гражданин мира и мыслит глобальными категориями — не чета «босякам». Жаботинскому удобнее с бумагами, чем с «личным составом». Он окружает себя интеллектуалами и встречается с влиятельными людьми.
В те годы различие между Бен-Гурионом и Жаботинским проявляется очень ярко. Жаботинский — воин, поэт и философ, но не политик. Политика требует постоянного присутствия в партии. Нужно «держать руку на пульсе» и не гнушаться бесконечной черной работой. Однако политическая возня раздражает Жаботинского. Он «качается на качелях» — когда сионизм и спасение евреев надоедают ему, удаляется в личный оазис из стихов, языков, переводов, литературы и публицистики. Бен-Гуриону некуда бежать. Политика — его жизнь. Ему не лень тысячи раз повторять одно и то же, общаясь с рядовыми членами партии.
Но Бен-Гуриону удается преодолеть местечковую ограниченность. Он и его товарищи-босяки понимают: только у Жаботинского есть ключ к британским коридорам власти, и поэтому только он сможет помогать Хаиму Вейцману и быть их представителем в Лондоне. «Босяки» — лидеры рабочего движения — оставляют за Жаботинским место главы Рабочей партии. Они уговаривают его принять их предложение и возглавить движение. В 1920 году происходят первые выборы в будущий кнессет. Как и в наши дни, за место в еврейском парламенте борются 20 списков. Один из них — Рабочий союз. Место главы союза отведено Жаботинскому, но тот колеблется. Отсидев в британской тюрьме за организацию Еврейской самообороны из остатков Легиона, он уезжает в Лондон, где воссоединяется с женой — бывшей одесситкой Иоанной Жаботинской. А кнессет так и не начинает работу — это произойдет только после провозглашения независимости государства.
Владимир-Зеев и Иоанна хотят жить вместе и строить дом. Но где? В Палестине? Иоанна, настоящая барыня, и слышать не хочет о жаркой стране, где по дорогам рыщут бедуинские разбойники. Лидеры сионизма приветствовали идею труда на земле, но влюблялись все-таки в изящных городских девушек, а не кибуцниц с измазанными глиной ногами. Может быть, стоит поселиться в Варшаве, где больше евреев, чем во всей Палестине, или в Лондоне, где кипит мысль и рождается будущее? Вопреки логике Жаботинские переезжают в Париж, но так и не создают семью и дом. История их любви полна разлук и расстояний. Домом Жаботинского, по его собственному признанию, стало купе поезда.
В 1921–1922 годах в жизни Жаботинского и Бен-Гуриона происходят важные перемены. Жаботинский не был гедонистом, но не был и халуцем, жизнь в Эрец-Исраэль — не для него. С 1922-го он понемногу отходит от руководящей роли в сионистском движении. В то же время в 1921 году Бен-Гурион окончательно становится жителем Эрец-Исраэль и больше не покидает страну. Страна Израиля для него теперь не символ возрождения, а место жительства. Он даже готов присоединиться к «гдудей авода» — «рабочим полкам», но условия жизни там ужасные, и Пола никогда не согласилась бы на это. (Остается загадкой, как она в конце концов последовала за мужем в кибуц Сде-Бокер.) А начиная с 1925 года между Бен-Гурионом и Жаботинским происходит настоящий разрыв, в итоге приведший к залпу по кораблику с роковым названием «Альталена».
В 1925 году начинается Четвертая алия. Речь уже не идет о том, чтобы купить у арабов один или два дунама земли. За 1924–1925 годы в Палестину прибывают 60 000 евреев, и ишув почти удваивается. Происходит великая революция в жизни евреев Эрец-Исраэль. Но Жаботинский, занятый почти исключительно публицистикой, и тут не меняет образа жизни и места жительства. Он бросает вызов всему рабочему движению. «Я буржуа, — пишет он, — и сын буржуа. Я был, есть и останусь буржуем». Это провокация, которую заметили все. Жаботинский открыто порвал с рабочим движением и его руководителями-босяками. Качели качнулись и вынесли его за пределы сионистского движения, которое в то время было сплочено вокруг идей социализма и еврейского труда.
В 1931 году стало ясно, что у Хаима Вейцмана должен появиться преемник, и только Жаботинский годится на эту роль. Но он отказывается, намереваясь покинуть сионистское движение. Жаботинский становится лидером нового движения — ревизионизма, более подходящего для «буржуев». Ревизионисты видят еврейское государство либерально-демократическим, похожим на страны Европы, а не государством рабочих и крестьян. Ревизионистское движение набирает обороты, оно вовлекает все больше и больше участников. Этот подъем резко обрывается в 1933 году, когда происходит убийство сиониста-социалиста Хаима Арлозорова.
Загадка убийства Арлозорова не разгадана до сих пор. Известно лишь одно: лидеры рабочего движения использовали трагедию для дискредитации ревизионизма, обвинив в убийстве Арлозорова своих политических соперников. Бен-Гурион хотел безраздельной власти над еврейскими трудящимися. Он хотел опорочить ревизионистов, и ему это удалось. Несомненно и другое: если бы Жаботинский действительно руководил созданным им движением, оно, вероятно, оправилось бы от нанесенного удара. Но ему хотелось писать книги и путешествовать, а не заниматься политикой. И он брал один отпуск от политики за другим, в то время как босяки трудились без отпусков.
Вероятно, Бен-Гурион и Жаботинский сумели бы преодолеть распри и объединиться, если бы ясно осознавали, что европейских евреев ждет геноцид. Но этого в 1933 году не знал даже Гитлер: идея «окончательного решения еврейского вопроса» созрела не сразу. Все же ситуация в Германии и Европе в целом ухудшается, и в 1935 году Бен-Гурион и Жаботинский снова проводят серию встреч, чтобы достичь взаимопонимания.
Эти встречи тщательно задокументированы, а также изображены в пьесе А.-Б. Иегошуа, классика израильской литературы. Лидеры сионистского движения произносят слово «Шоа» — Катастрофа. Они еще не понимают масштабов надвигающегося бедствия. Речь пока идет лишь о спасении миллиона европейских евреев. Бен-Гурион и Жаботинский достигают соглашения о слиянии рабочего и ревизионистского движений под общим руководством и о разделении функций между обоими движениями. Проект ставится на голосование в обеих партиях. Ревизионисты со скрипом принимают его благодаря авторитету Жаботинского. Но участники рабочего движения подвергают проект слияний партий жестоким насмешкам и оскорблениям. Бен-Гуриону и Жаботинскому ничего не остается как продолжить свою работу в прежнем русле.
Жаботинский окончательно оставляет рабоче-сионистское движение и создает «а-Гистадрут а-Ционит а-Хадаша» — Новую сионистскую организацию, сокращенно — ЦОХАР. Сторонников у него не меньше, чем у Бен-Гуриона, и он начинает кампанию по спасению евреев Европы. Все его усилия в этом направлении не находят практической реализации. Он поднимает еврейские массы на подписание петиций протеста против политики Гитлера. Его офис завален коробками с петициями, от которых нет никакого толка. Затем Жаботинский разрабатывает идею эвакуации евреев Восточной Европы в Палестину. Эта мысль нравится не только самим евреям, но и многим восточно-европейским политикам, однако никто не задумывается о том, как на практике реализовать идею переселения миллиона евреев в страну их предков, где хозяйничают англичане. Власти британского мандата не спешат открыть перед евреями двери Палестины.
Следующим проектом Жаботинского становится военная организация ЭЦЕЛ. Руководство ЭЦЕЛа со временем приходит к идее террора против властей британского мандата, чтобы выгнать англичан из страны. Не совсем ясно, как Жаботинский, человек с рыцарскими представлениями о чести, мог поддержать идею террора. Правда заключается в том, что он ее не поддерживал, потому что не особенно вмешивался в дела созданной им организации. Решения о терактах принимались без него, а он одобрял их задним числом, потому что те же представления о чести диктовали формулу: «Я вами руководил, и я за все отвечу».
Разумеется, благородные еврейские разбойники не убивали женщин и детей. Их террор был направлен против чиновников и солдат Британского мандата, которых они заранее предупреждали о готовящихся терактах. Они не были босяками и не хотели стать убийцами. Но террор есть террор, и британские чиновники гибли, несмотря на предупреждения. И поэтому в итоге партия Бен-Гуриона, не прибегавшего к террору, надолго стала руководящей силой в израильском обществе, а Менахем Бегин, командир ЭЦЕЛа, сумел вернуться в израильскую политику только в конце 70-х годов.
Дальнейшее известно. Во время Войны за Независимость сторонники Жаботинского снарядили к берегам Палестины корабль «Альталена», чтобы помочь Бен-Гуриону и его армии с оружием, но тот, не разобравшись в происходящем, расстрелял судно. Он видел в Жаботинском противника, а у еврейского народа могла быть только одна армия — та, которую основал Бен-Гурион.
О Жаботинском его помощник, писатель А. Кестлер сказал так: «Он был гигантом в плену у карликов, и они сделали все возможное, чтобы принизить его до своего уровня». Свои дни Альталена закончил на чужбине — в Америке, на параде любимого детища — организации «Бейтар». А Босяк после блестящей политической карьеры влился в ряды трудящихся и жил, как хотел, — в пустыне Негев, в кибуце Сде-Бокер.
