Михаил Агарунов: «Я страшно не хотел быть химиком»

— Война застала вас в Азербайджане?

Мне еще не было шести лет, когда мы выехали в Россию, в Куйбышев. Когда началась война, мой отец занимал ответственный пост в Азербайджане: он был секретарем Бакинского городского комитета партии по нефтяной промышленности. В год, когда разразилась война, Баку дал рекордную добычу нефти. Об этом писали газеты, у отца несколько раз брали интервью. Когда немцы стали прорываться к Баку, в СССР срочно начали наращивать добычу в районе «второго Баку» между Поволжьем и Уралом. Туда направили около 10 тысяч нефтяников во главе с моим отцом. Это подробно описано в его книге «Нефть и победа». Тогда же мы переехали в Куйбышев. Мы попали в тот дом, где до 1943 года жили семьи членов советского правительства, ведь тогда этот город был «запасной столицей» страны. Там жили семьи Жукова, Хрущева, свояченица Ворошилова. Нас поселили в квартиру Николая Шверника (советский политический деятель, в годы войны председатель Совета по эвакуации при СНК СССР. — Прим. ред.). Единственная семья, которая оставалась там долгое время, — это семья композитора Дмитрия Шостаковича. Я очень не любил его детей. Старался не выходить, когда они гуляли во дворе. В Куйбышеве я окончил начальную школу, где получил хорошее образование, и в пятый класс пошел уже в Баку.

Хранитель языка и культуры

Михаил Яковлевич Агарунов родился 4 декабря 1936 года в Баку. Окончил химический факультет Азербайджанского государственного университета.

1959 — научный сотрудник Института физики АН Азербайджана.

1969 — диссертация на тему «Термохимическое исследование метилхлорсиланов».

1979 — руководитель патентного отдела Государственного научно-исследовательского и проектного института по освоению морских месторождений нефти и газа «Гипроморнефтегаз» (г. Баку).

1992 — участник Межгосударственной комиссии по работе над проектом Патентного законодательства стран СНГ.

1997 — профессор Международной экоэнергетической академии.

2000 — составил и издал библиографический указатель «Горские евреи Азербайджана: история, этнография, культура, язык».

2005 — монография «Язык горских евреев».

Имеет научные труды в области химической термодинамики и термометрии, опубликованные в научных изданиях США, Германии, Голландии. Автор ряда изобретений.

В числе наиболее значительных трудов Михаила Агарунова «Татско (еврейско)-

русский словарь» на 9 000 слов (издательство «Еврейский университет в Москве», Москва, 1997).

В настоящее время Михаил Агарунов завершил работу над русско-татским указателем к этому словарю (на 14 000 слов), а также над переводом с татского на русский и английский языки воспоминаний своего отца «Как зарождалась татская литература». В планах — организация работ по созданию горско-еврейской энциклопедии.

С 2004 года М. Я. Агарунов проживает в Израиле. Член редколлегии «Кавказской газеты» и литературно-публицистического альманаха «Мирвори». Член Союза русскоязычных писателей Израиля. С 2006 года — член правления международной ассоциации «Азербайджан-Израиль».

В 2011 году в опросе международным горско-еврейским сайтом СТМЭГИ победил в номинации «Человек года».

— Как получилось, что вы стали химиком?

Когда мы вернулись в Баку, я уже довольно сносно говорил по-английски, хотя в Азербайджане и других союзных республиках иностранный язык изучался с пятого класса. Я окончил среднюю школу, которая находилась в армянском районе Баку, так называемом Арменикенде, поэтому у нас в школе было очень много армян. Когда наш одноклассник космонавт Виталий Жолобов, живущий сегодня на Украине, приехал после полета в космос, мне как старосте удалось собрать всех одноклассников. Где-то у меня есть фотография. Там стоят одни армяне. Два-три русских, два-три азербайджанца, два-три еврея, а остальные все армяне. После школы я поступил на химфак МГУ, хотя никогда не думал, что стану химиком, потому что в школе у нас был отвратительный преподаватель, который вызвал у нас только отвращение к этой науке. Но судьба так сложилась, что один из известнейших представителей нашего народа, Юрий Михайлович Шаулов, химик, профессор, работавший в одном из секретных институтов Москвы и имевший огромнейшую лабораторию, был у нас дома и посоветовал мне поступать на химфак, так как я потом смогу работать в его лаборатории. А я в те годы, как и многие мои ровесники, мечтал о космосе, изучал труды Циолковского, читал о ракетных двигателях. Причем изучал я это довольно серьезно, у меня были подготовлены все документы для поступления в Московский авиационный институт. Когда я приехал в Москву, Юрий Михайлович все-таки заставил меня подать документы на химфак, потому что он занимался разработками в области ракетного топлива. Я поступил довольно легко. Но время тогда было очень тяжелое. Незадолго до этого прошло «дело врачей», много клеветы также вылилось на моего отца, но он всё это стойко перенес, однако его партийная карьера закончилась. Кроме того, после смерти Сталина (это сугубо мое личное мнение) выходцы с Кавказа, занимавшие высокие посты, стали людьми второго сорта. На втором курсе я перебрался назад в Баку. Вот эти две школы, которые я прошел (младшие классы в Куйбышеве и два года обучения в Московском университете), дали мне гораздо больше, чем все остальные учреждения, где я учился. Мне повезло, что я прошел такую школу.

— Как сложилась ваша научная карьера?

Второй раз мне повезло на пятом курсе Бакинского университета. Тогда почти всю нашу группу взял к себе на работу известный академик Муртуза Нагиев. Но я страшно не хотел быть химиком, поэтому почти сразу же уволился, хотя мы с ним очень сдружились. В декабре 1959 года я пошел работать в лабораторию химии полупроводников в Институте физики. Там защитил свою дипломную работу и стал заниматься термодинамикой. Мы определяли свойства полупроводниковых веществ. Тогда наступило время, когда наука страны должна была жить за свой счет и стали модными так называемые хоздоговоры. Нам удалось получить хоздоговор, как у того самого Юрия Михайловича Шаулова. Если говорить проще, мы занимались изучением свойств редких веществ, повышающих октановое число ракетного топлива. Работа оказалась очень сложной, пришлось переделывать оборудование, мы создали свои приборы для измерения термохимических значений. Только когда получили доступ к так называемым стратегическим металлам, наша работа пошла. Через много-много лет я прочитал в немецкой литературе, что эти вещества очень негативно влияют на кости. Так я в молодом возрасте искалечил свой позвоночник и лечу его до сих пор. Тем не менее я улучшил свой измерительный прибор, сделав его на автоматике, он даже демонстрировался во Франции. Данные, полученные нашей группой, содержатся во всех термодинамических справочниках мира. Из-за трудностей в работе мне удалось защитить кандидатскую диссертацию только через семь лет, хотя обычно это занимает не более трех лет. Когда приехал в Израиль, я хотел подтвердить свой диплом. В местном министерстве образования мне сказали, что в СССР можно было купить любой диплом. Это меня очень оскорбило. Они попросили привезти хотя бы стенограмму проведения защиты. С большим трудом я нашел у себя в квартире в Баку первый вариант стенограммы с правками. А когда привез эту стенограмму в Израиль, мне сказали, что они уже всё мне подтвердили.

— Почему решили уйти с научной работы?

В Институте физики я проработал до 1979 года. Семья росла, надо было как-то думать о зарплате. У меня было несколько патентов на изобретения, я хорошо разбирался в правовых вопросах относительно регистрации изобретений. Мне предложили хорошую работу в патентной лаборатории в НИИ «Гипроморнефтегаз», головное учреждение которого потом разместилось в Москве. Там я создал свой штат около 30 человек и проработал примерно 15 лет. Этот институт смог добиться того, что в Азербайджан впервые пошла иностранная валюта. Наш институт оказывал услуги зарубежным партнерам, сначала это была Польша, затем Вьетнам, и всё это было оформлено в виде лицензионных соглашений. Потом я дополнительно получил образование в сфере патентоведения. Но в 1991-1992 годах всё это рухнуло. Более того, в 1992 году скончался мой отец.

— Когда вы решили начать заниматься вопросами языка и истории горских евреев?

На тот момент я не думал, что буду заниматься вопросами культуры и письменности языка горских евреев, как мой отец. Когда забирал его огромнейший архив, сверху громадного сундука нашел записку, на которой синим карандашом было написано крупными буквами «Миша» и три восклицательных знака, а затем шел текст примерно такого содержания: «Это я не успел издать при жизни, видно, придется опубликовать тебе. Что касается нашей литературы — публикуй. Всё, что связано с историей семьи, можешь не публиковать, тогда просто уничтожь». Я начал знакомиться с его материалами. Что-то я уже знал, но многое было мне неизвестно. Меня сильно поразил этот потрясающий новый для меня материал. К тому же в Азербайджане началось возрождение еврейской жизни, появились израильские представители. В феврале 1992 года в Баку при поддержке «Сохнута» прошла международная конференция на тему «Горские евреи: история и современность». Мой тяжелобольной отец попросил меня присутствовать на этом мероприятии. На этой конференции выступил израильский ученый Мордехай Альтшулер со своим докладом и сказал, что он не может найти издававшуюся в Советском Азербайджане газету «Коммунист», в которой работал мой отец. А у нас дома была вся подшивка этой газеты. Выйдя с конференции, я позвонил отцу и спросил, можно ли сообщить израильскому профессору, что все выпуски газеты есть у нас дома. Когда я подошел к Мордехаю Альтшулеру и сказал, что я сын Якова Агарунова, он удивился и стал пересказывать всю его биографию. Затем профессор спешно покинул конференцию, и мы поехали домой к моему отцу. С профессором также была его аспирантка Ноа Ишай. В ходе встречи отец показал им газеты на нашем языке, среди которых были напечатанные с использованием еврейской графики. Когда мы ехали назад на такси, профессор Альтшулер сказал мне: «Вы знаете, я встретился с легендой». Впоследствии в Академии наук я скопировал все выпуски газеты на микрофильм (в то время еще не было сканеров) и передал их Еврейскому университету в Иерусалиме.

Незадолго до этой встречи отец виделся с Ицхаком Давидом, автором двухтомника по истории горских евреев. На этой встрече я стоял рядом с отцом, чтобы подать ему воды или еще как-то помочь, и тогда понял, что абсолютно ничего не знаю об истории еврейского народа. Я не знал ни что такое Первый Храм, ни что такое Второй Храм, и мне было просто стыдно.

— Какую книгу вы издали первой?

При разборе архива отца я обнаружил неизданную книгу «Большая судьба маленького народа», первое название которой было «Как создавалась горско-еврейская интеллигенция». На конференции в Баку я познакомился с ведущими специалистами из Москвы — Михаилом Членовым, Рашидом Каплановым. Тогда мы еще мыслили советскими категориями, что книга должна пройти какую-то цензуру, надо куда-то обращаться. Михаил Членов занимал должность председателя Ваада России, к нему я обратился с просьбой содействовать изданию книги. Он выслушал меня и пригласил выступить на заседании президиума Ваада. С 1992 по 1994 год я занимался подготовкой этой книги. Параллельно изучал историю еврейского народа. Сначала попробовал читать Тору, но быстро понял, что так просто ее не возьмешь. Поэтому начал с «Истории евреев» Дубнова. Как школьник, севший за парту, я начал изучать еврейскую историю. И когда уже изучил эти темы, взялся за работу отца и сумел привести ее в тот вид, в котором она потом была опубликована. На заседании Ваада возник вопрос, как публиковать книгу. В этот момент с задних рядов встал полненький молодой человек и сказал: «Я вашу книгу опубликую». Этим человеком оказался Манашир Шендович Адиньягуев, основатель издательства «Чоро» (рус. — «выход», «решение»). Ко мне приходили иллюстраторы, наборщики, мы обсуждали вопросы оформления, при этом о финансовой стороне вопроса я ничего не знал. Так было положено начало моему вхождению в иудаику.

— Во время изучения истории евреев вы не могли не изучить родословную своей семьи.

Разумеется. Мой отец родился в Еврейской (Красной) Слободе в Кубе. Его родословная очень интересна: семья происходила из коэнов, хотя отец об этом не говорил. Как известно, у горских евреев институт коэнов был утерян, считается, что только у ширванских евреев сохранились его остатки. Основателем нашего рода был Сагай Ирони, еврей при дворе персидского шаха, он бежал от царской немилости к северной границе Ирана, где в бакинской крепости женился на горской еврейке. Затем молодые переехали в Еврейскую Слободу, где у них родился сын Агарун. У Агаруна было четыре сына, двое сначала выращивали морену, а затем переехали в Дербент и стали заниматься виноградарством.

Затем два брата поженили своих детей, что было редкостью в те времена. В этой семье все дети умирали, и первым, кто выжил, был мой отец. По обычаям ему прокололи ухо и вдели серьгу, чтобы, как считалось, обмануть Всевышнего. Выжила еще только одна сестра, а остальные его братья и сестры были от первой и второй мачехи. Они жили в районе Гиляки, где, как считалось, селились евреи — выходцы из иранской провинции Гилян. У нас дома хранилась книга, где записывалась вся история семьи, но, когда после войны мы вернулись из Куйбышева, узнали, что всё пропало, так как родственники продали эти вещи каким-то проходимцам.

— Расскажите, пожалуйста, немного о своем отце, ведь он был незаурядной личностью.

В шесть лет отца послали в хедер, там его учителем был раби Биньямин. Папа учился в хедере шесть лет, что было редкостью в те времена. Одновременно он учился в русской школе, где одно время преподавал будущий первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана Багиров. В 1919 году отец поехал в гимназию в Баку, там впервые столкнулся с ограничениями и процентными нормами для евреев. Однако в 1920 году в Азербайджане была установлена советская власть. Когда я разбирал вещи отца, нашел тфилин в хорошем состоянии, отец возил его из города в город, куда бы мы ни переезжали. Также там была книга 1903 года «Эсрим ве-Арба» («Пророки»), которая как реликвия хранится у нас дома. Отец в Баку также ходил в горско-еврейский клуб. С революционным багажом он вернулся в Красную Слободу и стал секретарем местной комсомольской ячейки. Ему приходилось трудно, так как, помимо партийной работы, было необходимо кормить всю семью. Затем он создал комсомольскую ячейку всей Кубы и занимался воспитанием молодежи. Его усилиями в Красной Слободе был создан детский дом и открыта школа. Тогда же была принята структура партийных органов Кубы, в которой выделили места для представителей еврейской общины. Они также стали издавать газету.

— Как продвигалась работа вашего отца над созданием нового алфавита языка джуури?

Находясь в Баку, отец познакомился с влиятельными людьми, что помогло ему наладить работу по повышению грамотности родного народа. Тогда по всей стране набирало силу движение за латинизацию всех алфавитов. Отец обратился во Всесоюзный центральный комитет нового тюркского алфавита (ВЦК НТА), который возглавлял Самед Ага Агамали оглы. Руководитель организации поддержал идею, что древнееврейский алфавит не подходит для языка горских евреев, так как это все-таки иранский язык. На основе азербайджанского алфавита отец разработал алфавит языка джуури. В сентябре 1927 года прошла конференция под председательством Надежды Крупской, посвященная проблемам повышения уровня грамотности горских евреев, там выступил и мой отец. Однако вопрос о языке был отложен на два года. При ВЦК НТА создали татский комитет, куда входил мой отец, крупные языковеды Азербайджана. В 1929 году на второй конференции в Баку было принято решение внедрять новый алфавит. В 1934 году Якова Михайловича назначили в Баку главным редактором новой республиканской газеты «Коммунист», издававшейся на его родном языке. Одновременно он руководил так называемым татским отделом Азербайджанского государственного издательства, занимавшимся вопросами выпуска книг и учебников на языке джуури. В течение всего лишь трех лет этим отделом было выпущено в свет более 200 наименований различных изданий на родном языке, из них 50 — учебники для горско-еврейских школ. Вся эта литература переводилась на джуури в основном с русского языка, в том числе зарубежная классика.

— Вы продолжили дело отца и создали первый в истории словарь языка джуури. Как продвигалась ваша работа?

Когда стал, скажем так, подготовленным специалистом по всем этим вопросам, я узнал, что уже были словари нашего языка. Например, был такой Михаил Рабинович, он издал свою книгу Biloq doqi (рус. — «горный родник»), в которой было приведено около тысячи слов. Но это был просто перечень слов, без примеров использования. Также перечни слов были у исследователей языка. Чуть позже я узнал, что у моего отца тоже были неизданные словари. Ведь он работал в газете, и для работы нужны были орфографический, терминологический, русско-горский и горско-русский словари. Тогда он начал готовить свой огромнейший словарь. Этот словарь должны были издать в Махачкале, там этими вопросами занимался уже вставший на ноги писатель Хизгил Авшалумов. Тогда же был готов словарь, как я помню, Бориса Гаврилова. Но ни один из словарей не вышел. Я никак не мог понять почему, кто помешал. Во время работы в Институте физики я имел дело со словарями и узнал их очень хорошо. Главный вопрос состоял в том, что нет типографских шрифтов. Тогда только-только появлялась компьютерная техника, я впервые сел за компьютер в 1991 году, когда появилась возможность. Второе — надо было расставить слова по алфавиту. Это была колоссальная, тяжелейшая задача. Те, кто потом издавал словари, не прошли этот путь. Мне еще надо было выбрать алфавит. Я понял, что только латиница подходит для нашего языка. Мне нужно было установить алфавит на компьютер, и я нашел компанию, которая занималась созданием шрифтов. Они мне за плату сделали эти шрифты. Пришлось также для этого шрифта разработать сортировку по алфавиту. Также надо было передать этот шрифт тем, с кем я работал. Словарь отца я сильно пополнил. У него было меньше 5 000 слов, а мне удалось издать словарь, в котором около 7 000 слов. Когда словарь был готов, передо мной возник вопрос: а как воспримет общественность? Ведь на тот момент уже никто не помнил латинскую графику. Когда всё было готово, мне удалось познакомиться с одним из крупнейших меценатов нашей общины. При встрече он сказал, что хорошо знал моего отца и часто гостил у него. Он пообещал издать мою книгу. Осень и декабрь 1995 года я провел в Израиле, там удалось собрать молодых людей, хорошо знавших наш язык. Но когда в начале января я вернулся, узнал, что мецената убили, и так я остался ни с чем. Но в итоге мы с горем пополам смогли сделать словарь. Отмечу: я всю свою работу делал совместно с языковедами Института языкознания в Москве, который мне выделил лексикографа. После моего словаря стали появляться один за другим словари других авторов. Но я призываю: обращайтесь за помощью к специалистам.

— Какой совет вы дали бы тем, кто сегодня занимается созданием словарей, учебной и художественной литературы?

Как научный работник, прошедший хорошую научную школу, я считаю, что везде нужен профессионализм. Надо избегать дилетантства. Человек должен иметь огромный научный опыт. Первое, на что хочу обратить внимание: каждый желает создать свой алфавит. Я прошу всех: не выдумывайте новый алфавит. У нас уже четыре алфавита — выбирайте один из них. Я даже написал статью «А нужен ли пятый алфавит?». Часто идет разговор из серии: «А давай я эту букву введу». В Азербайджане была создана специальная комиссия, которая работала и в Москве, и в Баку. Эти люди установили алфавит, принятый во всесоюзном масштабе. Такого, что один человек вводит свои буквы, не должно быть. Я уже устал с этим бороться. Когда кто-то внедряет изменения, ему нужно дать их на рассмотрение научному сообществу. Ведь твой сосед не знает, какую новую букву ты придумал, как он прочтет твой текст? Хочешь свой алфавит — придумай и сам пользуйся. Я бы назвал всё это воинствующим дилетантством.

— Язык джуури выходит из сферы домашнего общения. Какие меры должны быть приняты для сохранения этого языка «дома»?

Когда хотят в присутствии посторонних что-то скрыть, то всё равно переходят на джуури. Но это, конечно, касается тех, кто вырос в этом языке. Но «вернуть домой» джуури вряд ли получится. Приведу один факт: после революции встал вопрос о ликвидации безграмотности. Горские евреи и другие народы СССР хорошо знали свой родной язык, но было бессмысленно учить их читать и писать на русском языке: они его не знали. Приняли единственно верное решение: обучить их грамоте и письменности на родном языке. Это была колоссальная задача: на более чем 100 языках создать учебники для детей и взрослых. Это были сумасшедшие расходы. Страна пошла по этому пути при одном условии: обучать народы письму на родном языке с параллельным изучением титульных языков республик. К 19371938 годам эта задача была решена: представители малых народов научились читать и писать на родном языке. Тогда приняли решение свернуть программу издания книг на языках малых народов. Если бы это оставили, то и языки жили бы, и авторы могли бы публиковать свои произведения. Сейчас, думаю, к этому вернуться практически невозможно. Но надо стремиться к этому, выпускать литературу. Надо популяризировать издание книг и газет. Тогда будут развиваться и литература, и журналистика на нашем языке.