– Этот номер журнала выйдет в годовщину чернобыльской трагедии. Расскажите, как случилось, что именно вы стали вывозить еврейских детей из зараженной зоны?
В 1990 году ко мне обратилась голландская организация «Ноев ковчег» во главе с Ури Коэном. Ури – сам бывший узник концлагеря, и он написал мне, что надо принять 226 детей из чернобыльской зоны и что финансовое обеспечение есть. Но у меня никаких инструментов для этого не было – ни помещений, ни какого-то медицинского сопровождения. Я написал Любавическому Ребе, что ко мне поступила такая просьба, ее нельзя оставить без внимания, но я не знаю, что делать. Ребе мне отвечает на иврите: нельзя принимать решения, которые касаются этой страны– так он называл СССР, – если ты сам там не находишься. А дальше пишет, что нужно взять директора школы мальчиков, директора школы девочек и с ними поехать в Советский Союз. Тогда между Израилем и СССР не было дипломатических отношений, мы получили визы по приглашению Совета мира в Белоруссии и летели через Вену. Скажу честно, я, возможно, не самый трусливый человек, но полет из Вены в Москву был самым тяжелым в моей жизни. Я возвращался в страну, выезд из которой занял у меня 14 лет! Тем не менее, за 36 часов мы посетили практически все намеченные места в Белоруссии, потому что как раз там пострадало наибольшее количество людей, больше, чем на Украине. Визу нам дали только на неделю, и мы срочно связались с Ребе, сказали, что проехали по всем городам, там действительно еврейские дети, но нет ни одной организации, которая была бы реально заинтересована их вывезти, – всё только разговоры. Ребе тут же ответил: возьмите на себя всю ответственность и везите их в Израиль. Но виза у нас уже кончилась, и мы вернулись обратно без детей.
Раввин, проявивший особое мужество
Раввин Ицхак Коган. Председатель религиозной общины любавических хасидов «Агудас Хасидей Хабад», раввин синагоги на Большой Бронной. Родился в 1946 г. в Ленинграде в религиозной семье. Его дед по материнской линии Иосиф Тамарин был сподвижником Любавического Ребе. Ицхак брал уроки иудаизма, к шести годам говорил и писал на идише.
1959 г. — прошел обряд бар-мицвы.
1961 г. — пошел работать на завод учеником токаря. Поступил в вечернюю школу, а затем в Ленинградский электротехнический институт. По окончании занимался разработкой систем управления атомных подводных лодок, возглавлял конструкторское бюро. 1967 г. — женился.
1974 г. — получил отказ на выезд в Израиль. Ушел с оборонного предприятия, занимался ремонтом холодильников и неквалифицированной работой. Открыл в Ленинграде подпольную ешиву шойхетов.
1986 г. — получил разрешение на выезд и репатриировался в Израиль.
1990 г. — по поручению Ребе вывозил еврейских детей из Чернобыльской зоны в Израиль. Включился в кампанию по возвращению Хабаду библиотеки Любавических Ребе и в борьбу за возвращение еврейской общине старой синагоги Полякова на Большой Бронной, назначен ее раввином.
2006 г. — вместе с прихожанами синагоги стал жертвой вооруженного нападения, получил ножевое ранение, но обезвредил преступника собственными силами. «За заслуги в развитии духовной культуры, мужество и самоотверженность, проявленные в экстремальных условиях» награжден орденом Почета.
Об Ицхаке Когане сняты фильмы: «Чернобыльские дети», «Белая ворона», «Хасиды зажигают огни», «Раввин». Историю своей жизни он изложил в биографической книге «Горит и не сгорает», интереснейшем документе эпохи.
– Даже сложно представить логистику всей этой операции. Да и агонизирующая советская власть наверняка чинила препоны?
Мы собрали детей в двух местах. Большая часть из 226 детей была собрана в Гомеле, а меньшая – в районе Мозыря и Калинковичей. Не у всех детей были оба родителя, потому что много людей погибло, поражение было очень сильное. Одна бабушка привела своего внука лет семи, наверное, и сказала: «Как же вы его не возьмете?! Его родители умерли. Посмотрите на меня, сколько мне лет. Я же его не подниму». Мы взяли этого мальчика. А потом, значительно позже, я видел книгу про Песах, и в ней была фотография: этот самый мальчик сидит на коленях у хасида, тот рассказывает ему Агаду. Когда все дети были собраны и документы проверены, нам назначили день вылета из Минска – 31 июля 1990 года. То есть девятое ава. Я спросил у Ребе: может, надо попробовать поменять дату, потому что этот день с очень печальным прошлым? Ребе сказал: нет, не менять, но не делать ничего, что противоречило бы сути этого дня. То есть без музыки и тому подобного. В Гомеле я остановился у одного влиятельного человека – Льва Моисеевича Шапиро. И вот он мне говорит: есть негласное распоряжение КГБ запретить выезд ваших автобусов. Что делать?! Нам 300 километров до Минска. Той группе тоже 300 километров. Лев Моисеевич спрашивает: у тебя деньги есть? Есть, отвечаю. Он говорит: давай, я пойду закажу поезд на четыре часа утра, пока все спят. То есть наши автобусы должны подать к пяти утра, мы сделаем вид, будто их ждем, а сами сядем на поезд. Как сейчас помню: квитанцию на 2 880 рублей за четыре вагона по маршруту Гомель–Минск, отправление 04:00, прибытие 12:00. А время уже позднее, мне надо ехать в Мозырь, чтобы всё проверить. Приезжаю уже ночью и боюсь спросить, как у них дела. Оказывается, у них всё в порядке! У меня есть фотография, как мы выезжаем из Мозыря на автобусах в сопровождении ПМГ – патрульно-моторизованной группы МВД. Они нас до самого аэропорта сопровождали. Правая рука не знала, что делает левая.
– Неужели и до Израиля вас сопровождали самолеты воздушной милиции?
Мы собрались в аэропорту Минска – 226 детей и как минимум 400 родителей, которые пришли попрощаться. И вдруг нам объявляют: задержка рейса. А через час или полтора говорят, что я вообще никаких самолетов не заказывал, а просто собрал деньги, и сейчас поданы автобусы, чтобы всех отвезти обратно. Но я нахожусь на связи с Израилем, и Аронов – руководитель молодежной организации евреев Израиля – сообщает мне, что самолетам не дают пройти воздушные ворота: два Ил-18 были зафрахтованы в Румынии. Он говорит: держись! Я начинаю объяснять людям, что, если они сейчас заберут детей, то уже никогда их не вывезут, что я вместе с ними, никуда не убегаю, самолеты заказаны и это просто какое-то недопонимание властей и авиадиспетчеров. Мы двое суток жили в аэропорту. Спали кто на скамейках, кто на полу, подстелив газету. Аэропорт был закрыт. Я спать не мог и говорю людям: это как исход из Египта, давайте вместе «Шма Исраэль» читать. Мы стали одеваться – ко мне еще ребята приехали из Ленинграда помочь, большой миньян получился. И вдруг подходит ко мне пожилой человек и просит дать ему помолиться. Я говорю: пожалуйста! А он в ответ: а что вы меня не спрашиваете, почему я хочу молиться? Я говорю: я никого не спрашиваю, почему он хочет молиться. И тогда он рассказал такую историю: «Я окончил ешиву здесь, в Белоруссии. У меня была семья. Пришли немцы, убили семью. Я чудом уцелел и после войны женился снова. Здесь мой внук, которого вы увозите по указанию Любавического Ребе, и я хочу молиться». Все годы после войны, а это 45 лет, он не молился. Он вел у нас молитву и молился прекрасно.
– Это было девятое ава, то есть все эти злоключения вы переносили, еще и соблюдая пост?
Пост – самое легкое, что было. Дело в том, что они закрыли все пункты питания. И я ездил на такси по окрестным буфетам, собирал черный хлеб, вареные яйца, рыбные консервы, чтобы дать людям. 400 взрослых и 226 детей прокормить в таких условиях очень непросто. В середине вторых суток наконец звонит Аронов и сообщает, что есть разрешение на пролет и в течение семи часов самолеты будут. Я спрашиваю: «Это точно? Тогда я поеду в город, привезу еды». Он говорит: «Точно, можешь ехать». Я беру такси, едем на центральный рынок и накупаем фруктов, всего, что только можно купить, полную машину. Приезжаем и видим на табло наш рейс. Только он летит не в Израиль, а в Лондон. Почему? Началась война в Персидском заливе.
– Это похоже на готовый сценарий для фильма.
Нам сказали, что в Лондоне нас заберет «джамбо» (Боинг 747 – прим. ред.) из Кувейта и доставит в Израиль. Нас 226 детей, я 227-й. Два ИЛ-18 могут забирать 216 человек. Получается, 10 детей надо оставить. Я как хитрый еврей отправляю в первом самолете 108 детей. Отбирал тех, кто покрупнее, а помладше оставил с собой. Грузимся. Занимаем все 108 мест, и нам говорят, что остальные должны остаться. Тогда, заявляю, я остаюсь вместе с ними и никакие бумаги на перевозку подписывать не буду. Они: «Что же делать, ведь мест нет?!» Я говорю: «Ребята, которые постарше, возьмут по одному маленькому под один ремень безопасности, а мне места не надо, я буду в команде стюардов». Это же 1990 год, румынская команда – конечно, договорились, и мы все долетели до Лондона. До сих пор храню фотографию тех летчиков.
– Думаю, многие ребята не выезжали дальше своего райцентра, а здесь такой «экшн», да и здоровье их наверняка было ослаблено радиацией. Ведь могли случиться какие угодно проблемы по медицинской части, вплоть до психических срывов.
Нет слов, как тяжело ребята пережили этот перелет. Они были очень ослаблены, все зелено-желтого цвета. В Гомеле радиация была чудовищной, на улицах висела информация, сколько времени можно находиться в данном месте. Поэтому в Лондоне нас сразу поместили в специальную карантинную зону. Рав Фогель привез нам много-много еды. Тем временем со мной связался Роберт Максвелл, британский магнат. Он сообщил, что никакого «джамбо» не будет, его захватили иракцы в Кувейте, и мы должны на этих же Ил-18 лететь в Израиль. Но команда, которая нас везла, уже не может туда лететь. Максвелл послал в Бухарест свой личный самолет, чтобы привезти новых летчиков, и утром можно будет лететь. Я ответил, что никуда детей не повезу, потому что они очень тяжело пережили этот перелет. Если Ребе скажет везти – повезу, не скажет – останусь здесь, пока они не придут в себя. Через два часа Ребе передал, чтобы мы летели. В пять часов утра мы вылетели в Израиль. В полете все спали. Только потом выяснилось, что, Ребе общался с двумя очень влиятельными евреями в мире – Амандом Хаммером из Лос-Анджелеса и Робертом Максвеллом из Лондона – и попросил их одновременно обратиться к Горбачёву с единственным вопросом: «Есть ли у еврейских детей из чернобыльской зоны право на жизнь?». И воздушные ворота открылись. Я ни минуты не сомневался, что всё получится. Есть такое понятие: если ты посланник, то действуешь не своими силами. Это было противостояние всей советской власти. Я сам, конечно же, не мог справится!
– Но, насколько мне известно, вами было вывезено гораздо больше, чем 226 детей?
Когда я привез первую группу, Ребе немедленно потребовал вторую. Мое расставание с теми, кто меня сопровождал от белорусского Совета мира, было очень неприятное. Когда я передавал им благодарность от израильской стороны, они открытым текстом сказали: в следующий раз по 30 долларов за каждую детскую головку. Я вспылил и сказал, что ничего им не будет. На что мой собеседник тихо и спокойно сказал: ты еще пожалеешь. Может, и надо было мне быть сдержаннее, но я же не знал, что Ребе немедленно потребует вторую группу. Я еще отчего так вспылил: дело в том, что мою родную тетушку, которая воспитала моего отца, в Витебске живьем закопали с шестью детьми, потому что у нее отнялись ноги во время бомбежки. Заставили соседей выкопать яму прямо во дворе и туда сбросили. Рассказывали, что потом еще три дня земля шевелилась. И вот теперь у меня прямым текстом требуют деньги за жизнь еврейских детей! Так или иначе, я должен был опять начать переписку с Советом мира. Ответ был великолепен: конечно, вы делаете замечательное благородное дело, но мы хотели бы, чтобы родители тех, кто уехал в первой группе, посетили Израиль и убедились, что дети окружены заботой, также мы хотим, чтобы наши врачи увидели, насколько хорошее медицинское обеспечение получают дети. Я прекрасно понимаю, что стоит за этим. Ничего не отвечаю, не знаю, что делать, хожу ужасно разбитый, ни с кем не могу поделиться, это же секретная миссия всё-таки. И вдруг Саша Фейгин, с которым мы очень близкие друзья еще со времен отказа, спрашивает: Изька, что такое, на тебе лица нет? Я отвечаю: Саша, не знаю, что делать, от Ребе указание немедленно вывозить вторую группу, а меня туда не пускают, ставят препоны. Он говорит: знаешь, по-моему, тут есть твоя родственница, тоже Коган, которая сможет тебе помочь, она первая привезла лицей из Советского Союза в Израиль. И он дает мне координаты кибуца. Еду туда. Женщина лет пятидесяти, на каблуках, в пляжной одежде, но мне это до лампочки, рассказываю, в чем дело. Она говорит: ничего не обещаю, но вернусь в Москву, попробую помочь. И вот дней через десять, а то и меньше, после своего возвращения она сообщает мне, что решила все вопросы. Только отправлять надо будет через Москву. Оказывается, поскольку ей все выездные документы оформлял КГБ СССР, она пришла к ним, рассказала всю историю и спросила, хотят ли они продолжить эту акцию? Они ответили: конечно! Те румынские самолеты нам обошлись в $ 162 000. А самолеты, которые дал Советский Союз через КГБ, Ту-154, стоили $ 18 000. Вывезли 152 ребенка и еще тонн десять кошерных продуктов для общины в Марьиной роще обратным рейсом провезли без таможни.
– Правда, что в спасении детей участвовала практически вся ваша семья?
Да. Можно сказать, что это уже был семейный подряд. Потому что и моя средняя дочка вывозила, и младшая помогала. Меня направили в Советский Союз уже в составе группы из четырех посланников. Со мной были Аронов, Кунин и Левинсон. Мы уже боролись за «библиотеку Шнеерсона», а я параллельно собирал третью группу. Но сам уехать не мог, Ребе сказал: не уезжай, пока книги не отдадут. Тогда я позвал свою 15-летнюю дочку Симону. Симона и в лагере работала с детьми. Мы делали для них 8-10-дневную подготовку, чтобы в нее обязательно вошел шаббат. Мы устраивали полную кошерную неделю. Говорили, что вот так в Израиле живут, чтобы для детей это не стало неожиданностью. Мы предлагали посмотреть, подходит им это или не подходит. Не было ни одного, кому не подошло бы. А с первой группой мы намучились. В Израиле они попали в другой мир — где нельзя мясное с молочным смешивать, где соблюдаются субботы, А вторая группа потом даже влияла на первую. Третью группу вывезла моя 15-летняя дочь Симона рейсом № 612 27 декабря 1990 года. Рейс № 612 летает и сейчас. А 6 ноября 1990 года он летел с нашей второй группой в первый раз. Правда, на табло написали не Тель-Авив, а Ларнака.
– С какими сложностями, кроме адаптации детей к новой реальности, вы столкнулись в Израиле?
В Израиле у нас была только одна проблема – с врачами. Государство не хотело давать детям статус олим, потому что они без родителей и им нет 18 лет. Но Всевышний правит всем миром. Один из моих любимых учеников еще со времен отказа – доктор Шейнин. Когда я уезжал собирать первую группу, попросил его организовать детям медицинское обеспечение. Он пошел к главному врачу отделения радиологии медцентра «Хадасса» и изложил суть дела. Главврач Зеев Вешлер встает и говорит: «Вы не знаете, к кому вы пришли. Я единственный из еврейских детей, который выжил в детском лагере Саласпилс под Ригой. Я сделаю всё, что в моих силах, и больше». От меня он попросил только автобус, а сам обеспечил его аппаратурой и еще давал 10-12 врачей.
Меня он тоже спас. Он сказал: «Изя, ты не знаешь, куда ты едешь. Ты попадешь туда из благополучной в радиоактивном плане зоны. Для организма это шок. У тебя нет даже радиометра. Я тебе скажу одно: как только увидишь, что у тебя рубашка прилипает к телу, уезжай из зоны. Отдохни, как перестанет прилипать, возвращайся». Я сначала на это не обращал внимания – мы же здоровые евреи! Но однажды, когда раздевался в гостинице Гомеля, увидел широченную ленту электрических искр, она тянулась от тела к рубашке. И я уехал к старшей дочке в Одессу. Когда рубашка перестала прилипать, вернулся в Гомель, собрал детей и вывез.
– Как складывалась дальнейшая судьба спасенных детей?
По-разному. Например, в нашей семье есть усыновленный мальчик – Ашер Гольдман. Он из чернобыльских детей. Я собирал в Киеве новую группу. Ко мне приходит женщина, не еврейка, кстати, и сообщает, что у них три сироты остались, некому их даже покормить. Говорю, расскажите подробнее. А она: чего рассказывать, приходите, сами всё увидите. Я послал людей. Оказалось, у сирот уже все документы в Израиль оформлены. Их маму убили в поезде, когда она возвращалась из посольства в Москве. Я привез ребят – двух девочек и мальчика – в Израиль. Но потом выяснилось, что в документах что-то не так, нужно было вернуться в Союз. Ашер никого в Москве не знает, только папу Изю. Приехал к нам. Я спросил у раввина Лазара: что делать? Он говорит, пусть в ешиве учится, потом посмотрим и сделаем гиюр. Вот Ашер учится в ешиве, хорошо учится. Дело идет к Песаху. Я спрашиваю рава Лазара: что мешает сделать ему гиюр? Понимаешь, говорит, ему 15 лет. Мы сделаем гиюр, а где семья, в которой он будет жить, кто поможет ему всё соблюдать? Я не знал, что ответить. Прихожу домой и рассказываю всё Софе светлой памяти. А она мне: «Ты что не мог сразу сказать? Мы будем той семьей!». Возвращаюсь к раву Лазару, говорю: мы будем та семья. Назавтра рав окунул Ашера в микве. Но самые главные плоды этого дела были впереди. Сказано: «Кто мудрый? Тот, кто видит то, что зарождается». А за всем этим стоял Ребе. Сколько спасенных душ! Лейдикеры – это же чернобыльцы оба, и Нохум и Эстер. Дан Лакшин, который руководит ешивой в Москве, – из чернобыльских детей. Раввин Баренбаум – из чернобыльских детей. Слуцкие – из чернобыльских детей. Девид Ройтман – из чернобыльских детей. Ребе видел, насколько необходимо протянуть руку этим детям. Это он протянул. Мы просто, что называется инструменты, которыми он это делал. Мне бы такое в голову не пришло.
– Я слышал, как о вас говорил один израильтянин. Формулировка «цадик ми-Ленинград» была самой скромной. Известно, что про вас ходит много легенд. Что для вас как для посланника Ребе и человека, живущего своей миссией, является главным? Что делает человека человеком?
Я думаю, что верить – это самое первое и необходимое. Верить, что есть Хозяин у этого мира. Я читал где-то, что самому мощному компьютеру задали вопрос: что было раньше, курица или яйцо? Он ответил, что курица раньше. Вот и всё. Не обезьяна наш предок, у нас есть Создатель, к Нему надо искать дорогу, и это заложено внутри каждого из нас. Когда есть настрой, человек всегда это ощутит. Надо только попробовать. Всевышний сказал: попробуйте Меня, Я хорош. Кто по-настоящему попробовал? Я рассказывал вам историю про человека, который окончил ешиву в Белоруссии, пережил войну, и у него погибла семья. Конечно, его можно понять. Он столько выстрадал, и у него не хватило сил верить. Но когда он увидел, откуда приходит спасение для его внука, он сказал: я хочу молиться. Подобная история произошла и в Польше. Людей вели на расстрел. И такого же выпускника ешивы, у которого были ребенок и прекрасная жена, их тоже вели на расстрел. В какой-то момент ребенок бежит в сторону. По нему начинают стрелять, он падает, за ним бежит мать, ее тоже расстреливают. А сам этот парень каким-то образом выжил в этом аду. Прошли многие годы. Он летит в самолете и оказывается рядом с посланником Ребе из Рима по фамилии Хазан. Раввин интересуется, кто он такой. Тот рассказывает, что еврей, окончил ешиву, пережил Холокост. Раввин видит, что этому человеку подают некошерную пищу, и предлагает свою. Тот отказывается и говорит: у меня с Ним свои счеты. С таким человеком трудно наладить контакт, в общем, они долетели и расстались. Прошло еще много лет. Раввин Хазан молится в центральной синагоге Иерусалима в Йом-Кипур. У него родители живы, и, когда говорят изкор, он выходит на улицу. Видит, что тот самый человек стоит, курит. Он подходит и говорит: «Я тебе не собираюсь делать замечаний, но прошло столько лет, ты хоть раз говорил изкор по своей жене, по сыну?» Больше ничего не сказал и вернулся в синагогу. Тот человек пошел следом и подал ему имена жены и сына на изкор. Хазан прочитал, поворачивается к нему и говорит: папа! Хазан оказался его сыном. Он тогда, в Польше, притворился, что его убили. А мать накрыла его своим телом.
На следующий день после Пурима мы созвонились с раввином Ицхаком. Взволнованным голосом он рассказал мне историю, которая могла произойти только в этот праздник:
«Мой сын Йоси проводил в Реховоте фарбренген для «русских». И рассказывая об Амане, упомянул историю семьи моей тети Эстер, которую вместе с детьми фашисты закопали живыми. После этого рассказа встает парень и говорит: «Так моя бабушка была ее соседкой! Ей удалось убежать к партизанам и пройти всю войну». И рассказывает все те подробности, которые мы знали в семье. Уточняет, что произошло всё это в Витебске, и оказывается, что его бабушка Рахель – моя двоюродная сестра, чудом выжившая в той бойне! Ее уже, к сожалению, нет в живых, но мы нашли ее детей и внуков, и чудо Пурима нас соединило! Есть у этого мира Хозяин!
