12 июня (3 тамуз) еврейский народ отмечает день кончины Любавического ребе Менахема-Мендла Шнеерсона. Вопреки пессимистическим прогнозам, движение ХАБАД справилось с духовным кризисом и продолжило активно развиваться, в том числе, и на территории России. Мы обратились к главным хабадникам столицы, чтобы оценить масштабы утраты и восхититься продолжением великого пути.
Главный раввин РФ Б. Лазар: «К советскому еврейству ребе относился особенно тепло»
В первый раз я увидел Ребе, когда был еще ребенком. После этого я десятки, если не сотни раз, посещал его резиденцию, участвовал в традиционном получении долларовых купюр, а также около 10 лет провел в бруклинской ешиве. Разумеется, я находился и продолжаю находиться под влиянием его личности. Буквально каждому Ребе внушал: «У тебя есть силы, инструменты и благословения для того, чтобы преуспеть. Мы – последнее поколение изгнания и первое поколение избавления».
Когда во время фарбренгена Ребе говорил, что каждый из присутствующих должен распространять свет Торы среди евреев в самых удаленных местах, мы не воспринимали это как абстрактную теорию. Все понимали, что речь идет о практических указаниях, которые необходимо выполнять. Было ощущение, что Машиах может прийти в любую минуту, и поэтому надо активно действовать. Ребе однажды сказал: «Машиах может прямо сейчас войти через эту дверь». Все тут же повернулись в нужном направлении: а вдруг это действительно произойдет?
К советскому еврейству Ребе относился особенно тепло, буквально на каждом фарбренгене требовал, чтобы присутствующие сделали «лехаим», то есть выпили за благополучие собратьев за железным занавесом.
Я участвовал в деятельности организации «Эзрат-Ахим», которая переправляла в СССР кошерную пищу и религиозную литературу, организовывала подпольные визиты раввинов. Ребе постоянно требовал новых достижений, принципиально иного количества и качества. Он хотел, чтобы все еврейские дети узнали об иудаизме.
Когда в 1991 году произошел путч, многие еврейские организации прекратили работу. На улицах стояли танки, атмосфера была тревожной. Мы обратились к Ребе за советом и получили однозначный ответ: опасения беспочвенны, всю деятельность, включая работу летних лагерей, надо продолжать в том же объеме.
Через год Ребе перенес инсульт, лишился дара речи. С хасидами он контактировал при помощи жестикуляции. Когда в 1993 году разразился «октябрьский путч», силовое противостояние между Ельциным и Верховным Советом, мы позвонили секретарю Ребе р. Лейбу Гронеру. Он несколько раз задал Ребе вопрос о том, надо ли продолжать нашу деятельность, и всякий раз Ребе утвердительно кивал головой. «Планы не менять?» Энергичный кивок. «Всё будет хорошо?» Кивок.
Весть о смерти Ребе я получил от приятеля, он позвонил из Нью-Йорка на исходе субботы. Я был в шоковом состоянии. У некоторых хабадников, которые поехали на похороны, возникло апокалиптическое ощущение: всё рухнуло, возвращаться смысла нет.
Я тоже полетел в Нью-Йорк. В районе Краун-Хайтс тысячи людей вышли на улицы. Проехал минивэн, меня окликнули. Там уже сидели человек двадцать, но мне удалось втиснуться, и мы отправились на кладбище. На каком-то этапе из машины повалил дым, но водитель продолжил путь.
В те дни продюсер Менахем Даум работал над фильмом A Life Apart о самых разных хасидских дворах. Нашу семью выбрали в качестве представителей Хабада. Меня спросили: «Так что, сейчас ваше движение будет функционировать как Браславский хасидизм № 2, без ребе?» Я ответил, что Хабад не похож на Браслав или какой-либо другой хасидский двор, где основной целью является внутриобщинная активность: «Квинтэссенцией жизни Ребе была деятельность его эмиссаров. Мы продолжаем распространять иудаизм и приближать евреев к традициям. Наша связь с Ребе – это наша деятельность в России».
Раввин синагоги на Б. Бронной И. Коган: «Он заботится обо всех евреях»
Мой отец – родом из хабадской семьи Витебска. Дедушка по маме был учеником великого Хафец Хаима. В 1924 году он переехал в Ленинград и сблизился с шестым Любавическим Ребе Йосефом-Ицхаком. Когда Ребе уезжал из СССР тремя годами позже, он пригласил дедушку в вагон и дал благословение: «Пусть твои дети останутся евреями».
С самого детства мама мне рассказывала, что есть такой ребе – она даже не упоминала слово «любавический» – и он заботится обо всех евреях. Когда я попал в отказ и стал заниматься шхитой, все верующие евреи делились на «хасидише» и «олмише» (всего мира).
В первый раз мы с супругой увидели Ребе в декабре 1986 года. Когда мы встретились взглядами, это было сильнейшим потрясением. Аудиенция длилась 2 часа 10 минут. Перед уходом моя жена сказала: «Ребе, мы делаем всё, что в наших силах». Он улыбнулся: «Хасид может делать больше, чем позволяют его силы». Потому что хасид – посланник Ребе, соответственно, у него есть силы того, кто его послал.
3 тамуза 1994 года в 9 часов утра моей супруге позвонил доктор Эли Розен, который находился возле Ребе, с печальным известием. Жена мне перезвонила, и мы с Борухом Гориным, р. Берлом Лазаром и р. Борухом Шломо Куниным поехали в аэропорт. В 16:00, когда началась процессия, я уже был в Бруклине и бежал со всеми хасидами. На кладбище не пошел, морально было сложно. В последующую ночь никто не спал, а в пять часов утра я попросил, чтобы меня провели на кладбище, до импровизированного ограждения, через которое коэнам переступать нельзя. Стою застывший, и мне слышится голос на идише: «А ты что здесь делаешь?» И я понял, что надо возвращаться. Пошел в фирму Crown Travel и купил билет на рейс в 15:00.
Мы тогда хотели построить микву на Бронной, денег не было совершенно. В конце 1993-го сгорела деревянная синагога в Марьиной роще, и миквы фактически не было. Я прилетел и сразу поехал на бетонный завод. Директор был евреем, я ему пообещал, что не приеду за второй машиной, пока не расплачусь за первую. Через неделю, 12 тамуза, мужчины в этой микве уже окунались.
Главный редактор издательства «Книжники» Борух Горин: «Дальше началась другая жизнь»
Часов в пять утра меня разбудил телефонный звонок. Это был раввин Лазар. Он тихо сказал одно слово. «Всё». Я сразу понял, о чем он. Деталей того самого длинного дня моей жизни я не помню. Откуда у меня была виза? Деньги на билет? Какие-то вспышки вместо памяти. В самолете сломались туалеты, и борт должны были посадить во Франции. Кунин как-то убедил их этого не делать. Показывают кино, а я не могу понять, какое может быть кино, когда такая темень в мире? В аэропорту нас ждут микроавтобусы. К «770» не подойти. Вертолеты над головой. Был ли я в микве? Все эти 20 лет я пытаюсь вспомнить… Открываются двери «770», и оттуда выносят стендер. Сколько раз я видел его… Зачем его выносят? Почему на нем лежит сюртук? И… молния в голове. Неужели? Толпа бросила меня навстречу сюртуку, и я до него дотронулся. Вниз по Истерн-парквей. Кто эти танцующие безумцы? Что выкрикивают какие-то афроамериканцы? Мимо несутся машины, переполненные людьми. А я иду. Иду. Иду. Как я пришел туда пешком? Как оказался внутри и бросил горсть земли? В этот миг меня увидел Эли Йона, фотограф двора. Почему, увидев мое лицо, он разрыдался? Что на нем прочитал? А дальше опять «770», многочасовое сидение на полу. И бежать. Бежать отсюда немедленно! Следующим же утром, за любые деньги. Зачем? Почему? Не знаю, но через Париж я улетел первым рейсом. «Всё». Дальше началась другая жизнь.
Президент ФЕОР раввин Александр Борода: «Он не делил евреев на плохих и хороших»
В Нью-Йорк после смерти Ребе я не поехал, потому что тогда не чувствовал потребности. У Ребе я был за год до этого, в тишрее. Одно дело – поехать на праздники, другое дело – на похороны. В нашей семье ходили на похороны только самых близких людей, с которыми есть особая связь. У меня тогда такой связи с Ребе не было.
Сейчас бы я, конечно же, поехал, поскольку изменилось мое восприятие личности Любавического Ребе. Я человек не легковерный, и масштаб его фигуры увеличивался по мере знакомства с его трудами, лидерскими и человеческими качествами. Из-за советского воспитания я чувствовал настороженность по отношению к тому, кем все дружно восхищаются. Я не хотел быть заложником чужого мнения, даже если речь шла об уважаемых людях.
Потом я начал знакомиться со взглядами Ребе. Он не делил евреев на плохих и хороших, и это мне импонировало. Он совмещал религиозные и общечеловеческие ценности, абсолютно понимая, как устроен этот мир во всём своем многообразии. Это уникальная комбинация. И поэтому Ребе мог дать совет любому человеку. У него не было посетителя, чей внутренний мир был бы ему непонятен, будь то бизнесмен или хиппи.
В странах Европы Хабад логичным образом оказывается на первых позициях. Закрытые общины на лидерство не претендуют, реформисты во втором-третьем поколениях ассимилируются. Хабад умеет работать с несоблюдающими евреями, и это приоритетная для него аудитория.
Мне не хватает Ребе, потому что у меня нет человека, с которым я мог бы посоветоваться. Не факт, что Ребе захотел бы давать мне советы, но всё же.
В 1993 году, когда я был в Нью-Йорке, все советовали остаться. И некоторые так и поступали. Психологически я был не готов остаться, но меня активно уговаривали. Я не знал, что делать, и пришел к секретарю Ребе. Он назначил время после вечерней молитвы. Секретарь вышел: «Ребе сказал – возвращайся».
Что бы я ни делал в рамках деятельности Хабада, мне всё кажется недостаточным. Я, конечно, был бы горд показать Ребе то, чего мы достигли среди евреев России. Но программа-максимум – сделать так, чтобы все евреи вернулись к традициям предков.
