В первой половине ХХ века канторское пение приобрело широкую популярность, а талантливые канторы превратились в богатых знаменитостей. Мелодии молитв вышли за стены синагог и зазвучали со сцены. Остаются ли они при этом настоящими молитвами либо же стали частью эстрадного представления? Как кантор Сирота сделал великим Энрико Карузо, Звулун Квартин получил годовое жалование за шесть часов пения, а предавший концертирующих канторов анафеме Пинхас Минковский мечтал выпустить свою пластинку.
Около 100 лет назад из пострадавших от погромов европейских общин потянулись в США еврейские иммигранты, а среди них многие звезды канторского пения. Благодаря этому потоку талантов первая половина ХХ столетия стала золотым веком канторского пения, и произведения, сочиненные в то время, звучат до сих пор как в синагогах, так и на концертах канторов.
Со времен существования Иерусалимского Храма музыка играла важную роль в богослужении. После разрушения Храма коллективная молитва в синагогах стала общепринятой, и в нее были добавлены специально сочиненные пиютим (литургические поэмы). В Талмуде обсуждается вопрос, кто достоин вести молитвенную службу. Мудрецы Талмуда установили, что, кроме приятного голоса, ведущий богослужение обязан обладать дополнительными качествами, способствующими направленности мыслей и сердца при молитве.
Раби Йегуда говорит: «Не чуждый трудов полевых, чей дом пуст, а имя не запятнано, смиренный, любезный людям, знаток напевов и обладатель красивого голоса, начитанный в Пятикнижии, Пророках и писаниях, сведущий в толкованиях, Алахе и Агаде, знаток всех без исключения благословений» (Вавилонский Талмуд, Трактат Таанит, 16А).
К ведущим богослужение начали предъявлять строгие требования, но не все канторы могли им соответствовать. В Средневековье шли дискуссии о расстановке приоритетов в списке этих требований, но в итоге достаточным условием для канторского пения всё же оказался приятный голос.
В ходе эмансипации евреев христианское общество раскрыло перед ними свои двери, таким образом, евреи ознакомились с развитой музыкальной культурой Европы, и это историческое событие придало канторскому пению особенную изысканность.
В XIX веке родоначальники современного канторского пения представляли вниманию слушателей искусные хоровые произведения. Среди выдающихся канторов и композиторов были Соломон (Шломо) Зульцер из Вены, Самуил (Шмуэль) Наумбург из Парижа, Луи Левандовский из Берлина и Давид Новаковский из Одессы. Представителям нового канторского искусства удалось сохранить традиционные мелодии молитв, при этом соблюдая музыкальные стандарты мировой культуры. Произведения новых канторов и композиторов стали частью постоянной программы в тех больших ашкеназских синагогах, в которых был хор. Раньше тот, кто хотел стать кантором, учился этому искусству лишь у своих предшественников, но с конца XIX века появились канторы, которые профессионально обучали музыке, оркестровке и пению.
Искусство быть кантором
В XIX веке в местах компактного проживания евреев в Европе, в том числе в Вильне (Вильнюсе), Вене, Варшаве и в Одессе, были построены огромные синагоги, подобные христианским кафедральным соборам. Эти синагоги назывались хоральными, и в них, кроме кантора, был большой хор, состоящий из мужчин и мальчиков-подростков. Когда наступили тяжелые времена и многие евреи отправились искать счастья за океан, канторы также последовали за своими слушателями в Соединенные Штаты, в страну неограниченных возможностей.
В Нью-Йорке и в других больших городах общины боролись между собой за лучших канторов, прельщая их большими гонорарами и сопутствующими льготами. Канторы из Европы пели не хуже итальянских оперных теноров. Оперная звезда Энрико Карузо, по слухам, считал своим везением то, что известный варшавский кантор Гершон Сирота предпочел петь в синагогах, а не в опере и тем самым не стал соперничать с тенором Карузо.
Кантор Сирота прославился умением брать высокие ноты, при этом идеально владея своим голосом. Считается, что он родился в 1874 году в Подолье и уже в 18 лет начал работать кантором в Одессе. Благодаря потрясающему диапазону голоса он был назначен кантором огромной синагоги Вильны, до него эту почетную должность занимали величайшие канторы Европы. В 1905 году Сирота стал оберкантором самой знаменитой синагоги Варшавы. В этой синагоге молились 2 000 прихожан, и среди них элита процветающей еврейской общины города. С 1927 года Гершон Сирота в основном посвящал свое время международным турне. В отличие от всех остальных звезд канторского пения, Сирота отказался иммигрировать в США и остался в Европе. В период Холокоста он оказался в Варшавском гетто, где и погиб вместе со свой семьей в 1943 году. Даже в Варшавском гетто кантор Сирота участвовал в импровизированных молитвенных службах. По рассказам немногих уцелевших свидетелей, последняя служба Сироты состоялась в Судный день, выпавший в 1941 году на 1 ноября, в стенах заброшенной фабрики на территории Варшавского гетто.
В период расцвета канторского искусства на его небосклоне зажглась еще одна звезда — Звулун (Завель) Квартин. Родившийся в 1874 году на юге Российской империи Квартин славился чудесным и выразительным баритоном, многие из его эмоциональных мелодий известны до сих пор. Он был кантором в синагогах Вены, Петербурга и Будапешта, а в 1919 году иммигрировал в США. В 1926 и 1929 годах он посещал Израиль, а с 1931 по 1937 год жил там и даже стал одним из основателей района Ахва в Тель-Авиве. Впоследствии Квартин вернулся в США, где и оставался до самой своей смерти в 1952 году.
Еще один великий кантор, Мордехай Гершман, родился в 1888 году в черте оседлости в Российской империи. Он был тенором, обладал поразительной вариативностью голоса. С 1913 года служил кантором Главной синагоги Вильны. В 1920 году Гершман переехал в Нью-Йорк и около 10 лет работал оберкантором в известной бруклинской синагоге «Бейт-Эль». Мордехай Гершман ездил с концертами канторского пения по Соединенным Штатам, а также очаровывал публику исполнением народных песен на идише.
Однако самым известным кантором синагоги «Бейт-Эль» был, похоже, Моше Кусевицкий. Он родился в Белоруссии в 1899 году и обладал мощным и в то же время изящным теноровым голосом. После отъезда Мордехая Гершмана в США Кусевицкий заменил его на должности кантора Главной синагоги Вильны, а в 1927 году Кусевицкий отправился в Варшаву, в ту синагогу, где раньше служил кантором Гершон Сирота. Когда началась Вторая мировая война, Кусевицкий бежал в СССР и работал там оперным певцом. В 1947 году он тоже иммигрировал в США и стал одним из знаменитейших канторов послевоенного периода.
Публика также очень любила кантора Йоселе Розенблата, который, как и многие выдающиеся канторы, был уроженцем Российской империи. Розенблат служил кантором в синагогах разных городов Европы, а в 1911 году нью-йоркская община «Охев Цедек» пригласила его на должность кантора в своей синагоге, которая тогда находилась в Гарлеме, считавшемся еврейским модным районом. По субботам и праздникам, когда молитву вел Розенблат, полиции приходилось стоять на страже у ворот, чтобы сдерживать массы народа, стремившиеся в переполненную синагогу.
Несравненный голос Розенблата был чистым и мощным. Приятное звучание и широкий диапазон вместе с особенным вибрато, ставшим его фирменным знаком, волновали сердца слушателей и в синагогах, и в концертных залах. У Розенблата был абсолютный музыкальный слух: он мог петь сложнейшие композиции с листа. В его репертуар входило большое количество произведений собственного сочинения, в их звучании слышится вдохновение, черпаемое им преимущественно из хасидской традиции.
Помимо канторской деятельности, Розенблат выступал на разных сценах перед евреями и неевреями, и ни один из гигантов канторского искусства не удостоился такой пылкой любви публики, какая выпала на долю Йоселе Розенблата. В его жизни было множество взлетов и падений. Он остался евреем, строго соблюдавшим все предписания Торы, и неизменно отклонял заманчивые предложения, поступавшие от оперных импресарио и голливудских продюсеров. Сделав неудачное вложение, Розенблат оказался на грани нищеты, и ему пришлось отправиться в водевильное турне, чтобы расплатиться с долгами. Он скончался внезапно, в возрасте 51 года, в Иерусалиме. Там Йоселе Розенблат работал над фильмом, где по сценарию должен был петь в разных местах Израиля.
Билеты на концерт канторского пения
Когда был снят запрет на выступления канторов за пределами синагог и производство музыкальных пластинок начало приносить финансовую выгоду, настал звездный час современного канторского искусства. Лучшие канторы прославились, участвуя в концертах и записывая пластинки, благодаря этим каналам количество их слушателей быстро росло даже за пределами еврейских общин.
Гершон Сирота одним из первых начал выступать не только в синагогах. Некоторые члены общины ужасались, узнав, что молитвы и псалмы звучат в концертных залах вместе со светской музыкой. Поэтому для того, чтобы провести грань между синагогой и концертным залом, попечительский совет синагоги постановил, что одеяния кантора, особый головной убор и мантия, не будут покидать пределов синагоги.
Колоссальный успех Гершона Сироты позволял ему выступать где угодно, в сущности, вне зависимости от мнения попечительского совета синагоги. Слухи о его выдающемся таланте быстро распространились в высшем свете и в среде влиятельных людей. Его даже приглашали в Петербург для выступлений перед царем Николаем II и его семьей, впоследствии эти концерты стали ежегодными.
В некоторых еврейских кругах концерты канторов всё еще воспринимались с неодобрением. Когда в 1912 году Сироту пригласили выступить с концертами в Англии, в еврейской газете было опубликовано письмо протеста:
Позорен тот факт, что наши святые и прекрасные молитвы должны распеваться на эстрадных подмостках, и я надеюсь, что еврейская публика этого не поддержит (A. Lissack, «Chazanim on the Concert Platform: A Protest», The Jewish Chronicle, 17.3.1912, p. 35).
В конце письма от редакции было добавлено: «Мы солидарны с протестом автора <…> и отказались дать разрешение на размещение рекламы эстрадных выступлений в нашей газете».
В другом выпуске той же газеты редакция предупреждала:
Если мы не выступим против подобных инициатив, синагога и эстрадная сцена будут синонимичными понятиями. Нам придется относиться к кантору как к эстрадному певцу в одеяниях раввина, а к его молитве в синагоге исключительно как к демонстрации его певческого таланта («Cantors on the Concert Platform», The Jewish Chronicle, 31.5.1912, p. 7).
Атмосфера резкой критики канторских концертов царила в английской еврейской общине и во время турне Йоселе Розенблата в 1923 году. Даже когда в 40-х годах прошлого века из России в Лондон прибыл Моше Кусевицкий, обнаружилось, что на канторов налагаются слишком строгие ограничения. Кусевицкий же желал свободно заниматься канторским искусством, поэтому в скором времени переехал в США.
Несмотря на протесты, знаменитые канторы продолжали успешно выступать с концертами, в основном в Соединенных Штатах, и постепенно возмущение утихло. Пластинки расходились большими тиражами, слава канторов гремела повсюду, и все билеты на концерты канторского пения с легкостью продавались.
Позорная машина криков
Несмотря на то что Томас Алва Эдисон изобрел фонограф в 1877 году, записи звука стали массовым явлением только после появления граммофона в 1889 году. На рубеже веков пластинки начали расходиться миллионными тиражами на общем рынке, и звукозаписывающие компании предлагали знаменитым канторам солидные контракты.
Первыми канторами, выпустившими пластинки, стали Гершон Сирота и уроженец Королевства Польского Сельмар Серини (Хаим Штайфман), бывший и кантором, и оперным певцом. Буквально за несколько лет продали десятки тысяч пластинок канторского пения, а ведущие компании звукозаписи — Victor Records, Columbia Records и Pathé-Marconi Records — выпустили каталоги еврейской музыки. Евреи были рады принести в дом пластинку с канторскими напевами издалека и познакомиться с мелодиями, которых иначе никогда не услышали бы.
В автобиографии Звулун Квартин вспоминал, что в 1906 году, когда он был оберкантором Большой синагоги в Вене, ему предложили контракт на пять лет, в рамках которого надо было записывать 20 произведений в год, получая по 3 000 крон ежегодно:
Мое сознание помутилось, мое сердце екнуло. 3 000 крон! Такую сумму платила мне община за целый год работы кантором. А тут мне надо было петь в течение каких-то шести часов (Завель [Звулун] Квартин, «Моя жизнь», стр. 285).
Как и в случае с концертами канторского пения, не все восприняли новшество с радостью. Звукозаписи канторов вызывали немалое негодование. Во главе борьбы с новомодным явлением стоял Пинхас Минковский, талантливый кантор и композитор, а также знаток Торы. Он родился в 1859 году в черте оседлости в Российской империи. Минковский был категорически против записи канторского пения, опасаясь, что эти пластинки будут звучать там, где им не место, например, в кабаках и трактирах. Поэтому он отказывался делать звукозапись сочиненных им произведений.
Минковский опубликовал много статей на тему еврейской музыки. В 1910 году он создал 200-страничный труд на идише под названием «Современные священные мелодии в наших синагогах в России», в нем он выразил протест против записи пластинок с канторским пением, задав вопрос:
Как можно осквернять наши святые песни, помещая их в машину, не ведающую ни места, ни времени <…> и играющую их людям из разных эпох и разных мест? (James Loeffler, «The Lust Machine: Recording and Settling the Jewish Nation in the Late Russian Empire», Polin: Studies in Polish Jewry, vol.32, p. 268).
Минковский красочно описывал, в каких именно условиях звучит канторское пение в барах и ресторанах, более того, он называл граммофон «позорной машиной криков». Он даже составил список правил поведения для канторов, и 11-е правило гласило:
Не записывайте сочинения из синагоги на граммофон. Отдаляйтесь от этого ужасного изобретения. Поклянитесь себе не использовать во время молитвы произведения, которые звучат из этого современного аппарата скверны (Wayne Allen, The Cantor: From the Mishnah to Modernity, p. 185).
Гнев Минковского в основном был обращен против Гершона Сироты и Завеля Квартина, пластинки которых расходились стотысячными тиражами. Сирота и Квартин отвечали, что они получают письма с комплиментами и благодарностями от евреев всего мира. Также приходят весточки от евреев, призванных на долгую службу в Российскую армию, для них пластинки канторского пения — это дорогое сердцу напоминание о далеком доме и утерянных традициях.
Однако интересы Минковского не ограничивались одной синагогой. Он не был законченным консерватором, обладал определенной гибкостью мышления и не чурался контактов с европейской культурой. Минковский владел русским и немецким языками, читал философские книги по-немецки, был приверженцем сионизма и учился у лучших венских музыкантов. Когда Пинхас Минковский был кантором, а Давид Новаковский — дирижером хора в Бродской синагоге в Одессе, они даже согласились на то, чтобы обряды бракосочетания (хупа) проходили под звуки органа, хотя это было существенным отклонением от устоявшейся традиции.
В 1889 году Минковский завершил канторскую деятельность в Одессе, так как в синагоге на Элдридж-стрит в Нью-Йорке ему было обещано весьма солидное жалование. Однако уже через три года он вернулся в Европу, объяснив свое решение тем, что лишь тут его ценят по достоинству.
В 1922 году, когда молодое советское государство начало проводить антиеврейскую политику, Минковский снова уехал в Соединенные Штаты. Расцвет его славы был уже позади, и он не смог достичь того статуса, которым обладал в Европе. Минковский скончался в 1924 году в относительной безвестности, хотя коллеги по канторскому цеху всё еще высоко ценили его искусство. Ирония его судьбы в том, что в последние годы жизни Минковский отчаянно пытался подписать контракт с компаниями звукозаписи, чтобы хоть как-то заработать на пропитание. К сожалению, у него ничего не вышло, поэтому никаких записей его легендарного голоса у потомков не осталось.
Молитва или развлечение?
Во многих больших европейских синагогах кантор и певцы его хора были обязаны соблюдать очень строгие правила. Например, руководство синагоги в Гамбурге требовало от своего кантора Йоселе Розенблата не импровизировать во время службы, а петь только устоявшиеся мелодии молитв. Возможно, именно налагаемые синагогой ограничения и подтолкнули талантливых канторов к выступлениям на сцене и к записи пластинок, ведь только там они могли в полной мере проявить свою виртуозность и дать волю фантазии.
Широкое распространение канторской музыки оказало неизбежное влияние и на синагоги. Четкая граница между молитвой и культурно-развлекательной сферой стерлась, канторы сочиняли сдобренные голосовой акробатикой мелодии, которые никогда не предназначались для исполнения в молитвах, однако стали известными творениями канторского пения. Со временем эти произведения заново оказались частью молитвенной службы в синагогах. Учитель и известный импресарио канторской музыки Раймонд Гольдштейн писал:
Как ни странно, зачастую бывало, что репертуар, впервые прозвучавший на концерте канторского пения, каким-то образом доходил до синагоги, а не наоборот (Raymond Goldstein, «Ashkenazi Liturgical Music in Israel», Musical Performance, 1997, vol. 1, p. 57).
Согласно некоторым источникам, Звулун Квартин утверждал, что никогда не пел в синагоге те произведения, которые исполнял на сцене или записывал на студии звукозаписи. В это сложно поверить, будучи знакомым с его великолепными мелодиями. Однако четкое разграничение между молитвой в синагоге и песней на эстраде оправданно и необходимо. В итоге впечатляющий успех концертов канторской музыки в XX веке стал, к сожалению, одной из причин существенного понижения статуса канторского пения в синагогах в XXI веке.
