– Насколько универсальным жанром является карикатура? Может ли американец или француз понять вашего героя Петровича, его ментальность и насущные проблемы?
Когда шутят физики, то понять их шутки могут только люди, знающие физику. Химики их уже с трудом поймут. Бывшие одноклассники или одногруппники шутят друг с другом, повторяя какие-то ключевые слова или фразы, вспоминая какие-то события из школьной или институтской жизни. Но понять их могут только ученики 10-го «Б» класса 188-й школы города Ростова-на-Дону. Юмор — это локальная штука.
Георгиевич, отец Петровича
Андрей Георгиевич Бильжо родился в 1953 году в Москве. Оба его деда были репрессированы и расстреляны. Учился в Московской художественной школе при Дворце пионеров имени В. И. Ленина. В 1976 году окончил 2‐й Московский медицинский институт по специальности «врач‐психиатр». Десять лет работал психиатром в разных психиатрических больницах и в Институте психиатрии АМН СССР. Рисованием Бильжо увлекся в детстве. Вначале занимался графикой. С 1975 года начал печататься как карикатурист в газетах. Пятнадцать лет работал в издательском доме «Коммерсантъ» главным художником‐карикатуристом. Именно в это время появился его известный персонаж Петрович. Имя было выбрано автором за то, что оно единственное несокращаемое при произношении отчество, в котором проговариваются все буквы
В ресторане «Петрович» на посуде изображены разные мои карикатуры. Подходит одна девушка с тарелкой и говорит: «Мне с детства нравятся ваши карикатуры, я их собираю, но вот эту я так и не смогла понять». А на тарелке нарисованы мужчина и медсестра. У нее халат завязан сзади, и она ему говорит: «У вас родилась… елочка». Я спросил эту девушку, где прошло ее детство. Она говорит: «В Нью-Йорке». Оказалось, что она никогда в жизни не слышала песенку про елочку. В случае с этой карикатурой эта девушка выключена из контекста. Она не в ассоциациях, она за скобками целого пласта культуры.
– Но есть же комиксы типа «Дилберта» или «Гарфилда», которые перепечатываются в разных странах.
Шутки, понятные всем, на самом деле понятны только тем, кто хоть как-то следит за тем, что происходит в мире. Выбрали Трампа, например, об этом знает каждый. Если кто-то не знает, то он, наверное, счастлив. Если кто-то не читал «Преступления и наказания» и не знает, кто такой Раскольников, то для него человек с топором — это просто человек с топором, и больше ничего.
— Перефразируя поговорку про художника, которого может обидеть каждый, насколько сильно карикатурист может обидеть своим творчеством?
Мне часто предлагают комментировать карикатуры журнала «Шарли Эбдо», но я всегда отказываюсь. У меня иногда создается ощущение, что в России все выписывают «Шарли Эбдо», особенно депутаты. Они так заточены обижаться на все, что там рисуют художники. А ведь рисуют они это для своей аудитории. Хочешь — читай, хочешь — не читай.
Обижают обычно серьезным словом, сказанным не в шутку. Можно обидеть и шуткой, но показывать и говорить, как ты обиделся, — нехорошо. Это глуповато. Ты можешь обидеться на шутку, но когда ты говоришь, о том, что обиделся на эту шутку и начинаешь муссировать эту тему, ты в любом случае в проигрыше.
— Почему?
Если шутка тонкая, то ты выставляешь себя человеком, не понявшим шутку. Если она грубая, тогда наилучшая стратегия — быть выше этого и не обращать на нее внимания. В крайнем случае можно ответить шуткой, которая будет еще хлеще той, которая тебя обидела.
Из более чем 30 000 карикатур, которые я нарисовал, работая в «Коммерсанте», «Известиях» и других изданиях, сегодня может быть опубликовано процентов 20 от силы. Остальные 80% сегодня нельзя было бы опубликовать, потому что сегодня стало очень модно на все обижаться. Все стали дико обидчивые. В психиатрии это называется сенситивность.
У меня была большая выставка в библиотеке им. Тургенева. Естественно, в карикатурах не раз встречались сюжеты на тему Герасима и Муму. Когда я потом читал книгу отзывов, то увидел такое мнение: «Художник Бильжо ненавидит собак и глухонемых». Или такой отзыв: «Как-то странно в стенах Библиотеки имени Тургенева видеть кощунственную выставку карикатур художника Бильжо».
— Вы намекаете, что на карикатуры обижаются люди, которым можно диагностировать то или иное психическое расстройство?
Никакого диагноза. Есть люди, которые обладают или не обладают абстрактным мышлением. Это не синоним хорошего и плохого человека. Просто у одного есть чувство юмора, у другого нет. И анекдоты ему можно не рассказывать. Когда один такой человек услышал анекдот про летающий напильник, он спросил: «А как это напильник может летать?»
— Может, карикатуристам стоит быть помягче, подобрее?
Если человек не понимает карикатур, пусть он не смотрит их в прессе. Иначе мы рискуем быть загнанными в угол. Получится, что нам ничего нельзя, иначе мы в любом случае можем обидеть кого-то. Допустим, кто-то при мне пошутит про лысых, а я лысый и обидчивый. Я обижусь, но при этом, конечно, буду выглядеть идиотом. Задача художника-карикатуриста в том, чтобы его послание, которое он в рисованном виде направляет аудитории, было все-таки прочитано так, как он хотел. А обижаться на карикатуру вообще нелепо.
— Не страшно ли работать в жанре, который привязан к конкретным временам и событиям?
У карикатур короткая жизнь, как у бабочки, но их много, они берут большим количеством. Этим карикатура отличается как вид журнально-газетной графики от живописи, которая выставляется в музее. Висит, например, картина Брейгеля где-нибудь в Вене или в Брюгге, и ее можно увидеть только на этом месте в этом зале. А журнал расходится. Использовать его «для бытовых целей» уже затруднительно. Сейчас журнальная бумага совсем хорошая, она даже плохо горит.
Помимо моей работы в газете я всегда стремился к такой графике, которая бы смогла прожить дольше. Я хотел удлинить ей жизнь. Когда у художника-карикатуриста к концу какого-то этапа его жизни собирается книжка карикатур, это для него в каком-то смысле достижение. Но для этого они должны быть понятны не только в тот день, когда они нарисованы, но и через несколько лет. Это бывает тогда, когда карикатура затрагивает какие-то глубинные человеческие вещи, а не только узкие темы.
— Чем была вызвана популярность и известность Петровича?
Петрович родился как персонаж перестройки. Когда распался СССР, он одной ногой стоял в Советском Союзе, а другой — в новом мире, который тогда только открывался. Он был городским шутом, скоморохом, клоуном. Петрович постигал новую жизнь и говорил то, что считает нужным, со страниц газеты. В нем было много от Швейка, Ивана-дурака, да и от меня самого. Наверняка в еврейском фольклоре тоже есть такие персонажи, которым позволено говорить все, что они думают.
Накормить семью, когда нет денег
— Насколько еврейской была ваша семья?
Моя мама из Гомеля, она недавно умерла, ей было 92 года. Она была такой классической еврейской мамой. Я не говорю на идише или иврите, но когда я их слышу, они радуют ухо. Моя бабушка Зельда Израилевна Розина научила меня только словам «тухес» и «цимес». И еще готовить этот самый цимес.
— Поделитесь рецептом.
Морковка тушилась в молоке, с изюмом и медом. В «Петровиче» мы делаем селедку под шубой, которая стала советским атрибутом застолья. Она во многом еврейская еда. Еврейская еда — это когда большую семью нужно накормить чем-то вкусным, чтобы было много, а денег нет. Отсюда взялись шейка и гефилте фиш, когда все перерабатывается и смешивается с хлебом. Оттуда же пришел форшмак, то есть селедка, смешанная с яйцом. Селедка под шубой, когда селедка перекладывается картошкой и засыпается свеклой, или свекла, смешанная с чесноком, — продолжение этих же традиций.
Было время, когда меня доставали антисемиты. Звонили на «Радио „Свобода“» с какими-то вопросами и подколками на еврейскую тему. И тогда мне надоело отвечать на глупые вопросы, тем более мы были в эфире. Я спросил у собеседника: «А с чего вы взяли, что я еврей?» — «А у вас фамилия Бильжо».
— А это еврейская фамилия?
Это русская фамилия, доставшаяся от папы. Я говорю своему радиособеседнику: «Вы знаете, что это не фамилия, а аббревиатура?» И тут он спросил, как она расшифровывается. Я тут же придумал: «Бог, истина, любовь, жизнь, Отечество». С этого момента антисемитов вокруг меня как ветром сдуло.
— Но вопросы с подковыркой остались, наверное.
Однажды радиослушательница сказала: «Почему все психиатры евреи, а все душевнобольные — русские?» Это был единственный случай в моей практике, когда, будучи в эфире, я не смог ответить на вопрос. Но с тех пор он меня постоянно мучает. Интересно, что бы ответили на это израильские врачи-психиатры.
— От стереотипов избавиться нелегко.
Представитель «Эль Аль» в России был родом из СССР — полковник ВВС двухметрового роста. Он рассказал такую историю. На построении в советской армии каждому велели выйти из строя, назвать год рождения и национальность. Он вышел, отчитался, как положено: зовут так-то, столько-то лет, еврей. Командир велел ему встать в строй и «нормально» сделать все еще раз. Он все повторил. Командир недоволен и пригрозил гауптвахтой. Когда наш герой повторил все в третий раз, командир сказал: «Вы что, издеваетесь? Запомнить всем. Евреи маленькие и в очках. А этот лоб разве еврей?»
Когда рисуешь карикатуру на религиозные темы (в частности, на православные, где есть Иисус, Тайная вечеря, то в комментариях на сайте или в соцсети всегда будет один и тот же вопрос: «Вы рисуете про нашего Иисуса Христа, так, может быть, что-нибудь про Холокост нарисуете?» Этот вопрос звучит всегда, и меня он всегда удивляет. Во-первых, я никогда не высмеиваю Иисуса. Он является для меня неким знаком для того, чтобы высмеять какие-то человеческие пороки. И я всегда отвечаю так: «Если вам смешно, когда уничтожают и сжигают миллионы людей, — смейтесь, это ваша проблема».
— В Израиле вам довелось бывать?
Я очень люблю Иерусалим, у меня там живут друзья, и я довольно часто там бываю. Считаю Иерусалим одним из самых удивительных, странных и непостижимых городов на Земле. Одна из глав моей книги так и называется: «Иерусалимский синдром». В предисловии я написал, что ее могут не читать те иудеи, христиане и мусульмане, кто считает себя крупными знатоками истории религии. Там я описываю, какое впечатление производит Иерусалим на человека.
У меня был знакомый, немецкий журналист Райнхард Крум. Спустя довольно долгое время знакомства вдруг неожиданно выяснилось, что он говорит на иврите. Мне это показалось странным, и я спросил у него, откуда он знает этот язык. Оказалось, что он, начиная с юношеского возраста, испытывал глубокое чувство вины перед еврейским народом за то, что его дедушка воевал. Поэтому он решил выучить иврит и какое-то время жил и работал в кибуце.
— Цимес готовить умеете, святой город Иерусалим посещали, как насчет еврейских московских тусовок?
Однажды я сидел за одним столом с раввином из подмосковного города. Он знает меня и мои карикатуры. Кончилось тем, что мы под столом разливали и выпивали. Вообще, мероприятия «по национальному признаку» для меня не особо интересны. Но когда меня приглашают на «Лимуд», я всегда езжу. Это придуманный американцами формат — когда собираются евреи из разных городов с целью учебы. На последнем «Лимуде» я был на Клязьме. Там у меня есть знакомые сотрудники дома отдыха, они потом рассказывали: «Мы даже не представляли, что возможно сутками слушать лекции, выпивать, танцевать и непонятно когда спать». Это уникальная штука.
Вся слава — Муму
— Чем вы занимаетесь помимо Петровича и одноименного ресторана?
Пишу книги. Кроме того, у меня много карикатур на тему сказок, фольклора, произведений классиков.В книжке «Мои классики» я собрал иллюстрации персонажей Толстого, Тургенева, Пушкина, Достоевского, Чехова, а также ситуаций, основанных на «классических» книгах. Например, мой персонаж топит щенков, и один из них говорит: «Нас топят, а вся слава — Муму». Или вот известная карикатура — Муму с камнем на шее говорит: «Хватит нас все время мочить!» Внук Егор, третьеклассник, прочитал летом на каникулах мою книжку. И он вернулся к родителям, прекрасно зная, кто такой Герасим, Родион Раскольников, Анна Каренина. Он уже знал, кто все эти персонажи, что заставило его впоследствии прочесть соответствующие произведения.
— Не боитесь, что вас обвинят в профанации, в низведении великой литературы до уровня картинок на злобу дня?
Лет 20 назад я бы сказал, что знакомство с классикой посредством «кратких пересказов» — это беда. Сейчас я так не скажу, потому что беда случилась уже давно, и я даже не считаю это бедой. По классическим произведениям в Европе давно делали комиксы, где серьезные произведения «рассказывались» в картинках. Кстати говоря, преподавание Закона Божьего в старых дореволюционных учебниках было именно так и построено. Первый год — краткое содержание, дальше год за годом все глубже и глубже.
Главное, когда ребенок читает этот краткий пересказ или комикс, чтобы у него не пропал интерес. Тогда потом, когда он подрастет, он сможет к этому вернуться. Всовывать ему в восьмом или девятом классе тома Достоевского или Толстого — это серьезный садизм. Одна смелая учительница литературы в московской школе показала мои рисунки про Герасима и Муму в школе шестиклассникам, как раз тогда, когда проходят Тургенева, и даже попросила ребят написать небольшое сочинение на тему моего творчества.
— Дети прониклись?
После того как я почитал отзывы, я еще раз убедился, что дети умнее, чем взрослые. У детей есть абстрактное мышление, а у многих взрослых оно потом исчезает. К примеру, вот такой отзыв: «Ваши карикатуры очень смешные, они мне очень понравились. Но это помешало бы мне во время изучения произведения „Муму“». Как тонко!
Многие рассказывают, что научились благодаря мне: родители выписывали «Коммерсант», а там каждый день появлялись мои карикатуры. Дети вырезали их, это обычная история, дети любят карикатуры, там смешные человечки. Но «в пузыре» всегда было что-то написано. И дети учились читать по карикатурам, нарисованным для взрослых.
— Ваше медицинское образование и накопившиеся впечатления способствуют творчеству?
Я работал «с психами» с удовольствием, это интересная работа. Но рисовать карикатуры она никак не помогает. Ты лечишь, потом снимаешь халат и становишься художником. Это все-таки очень разные вещи.
— Возвращаясь к Петровичу — у вашего героя довольно активная гражданская позиция. А у вас?
Кажется, что когда есть технический прогресс, интернет, соцсети, десятки тысяч знакомых, ты можешь распространить любые гуманистические идеи и помочь кому угодно. Но этого ни фига не происходит. «Когда пришли за мной, то уже некому было за меня заступиться». Я выходил на митинги, и говорю все, что считаю нужным и правильным. Я не могу спрятаться в свою нишу.
— Хочется закончить интервью на радостной ноте. У вас есть любимый анекдот?
Мама дарит сыну два галстука. Он идет к ней в гости, долго думает, какой из них надеть, и, когда приходит, слышит от мамы: «Так я и знала, что второй таки не понравился».
