Раввин Йосеф Херсонский: «К русскоязычным евреям нужно заходить со стороны головы»

В синагогу или на тусовку

— Что на практике представляет из себя Jewish Point? Классическая община — это приезжает человек, строит синагогу или арендует помещение, где проводятся уроки и молитвы. У вас, кажется, нечто другое.

Нечто среднее между диаспоральным общинным центром и магазином IKEA. Если есть лояльность бренду, это не означает, что я езжу туда каждый день. При этом, когда задумываюсь о покупке, я сначала поищу нужный товар в магазине IKEA. В Jewish Point приходят люди, которые задумываются о смысле Торы, заповедях, молитвах, праздниках, шаббатах. Одни думают об этом постоянно и приходят постоянно, другие — периодически. Такая онлайн-община русскоязычных евреев, которые живут в разных частях мира и «заземляются» в офлайн в тот момент, когда у них возникают еврейские потребности.

Второй момент нашей работы — то, что в диаспоре называется общинными центрами. Это, по сути, посольство еврейского народа, там есть синагога, а также представлены и другие ракурсы жизни человека: наука, бизнес, поиск второй половины, воспитание детей и тому подобное. В Jewish Point есть всё, что может войти в коллаборацию с иудаизмом.

— Физический адрес у вас есть?

Мы как раз занимаемся этой историей, по прошествии трех лет создаем первую русскоязычную синагогу в истории Тель-Авива, если не считать синагог эпохи Жаботинского. До ковида у Jewish Point была штаб-квартира в Сароне, это такой классный модный район. Мы арендовали коворкинг, это была полноценная локация, но без синагоги и собственного пространства: больше образовательный центр.

Я создаю не первую в своей жизни общину. К русскоязычным евреям нужно заходить со стороны головы — уроки важнее синагоги. Но всякий раз я убеждаюсь, что без синагоги это «не то». Когда мы стали проводить мероприятия в дружественной синагоге, у нас удвоилось количество людей на субботнем ужине. Теперь пришло время создать свою.

— В рассказе Брэдбери «Были они смуглые и золотоглазые» пришельцы-земляне превращаются в марсиан под влиянием местного климата. У недавних репатриантов из СНГ появляются дети, они идут в израильские учебные заведения, у родителей завязываются связи с коллегами-сабрами, в телевизоре мало-помалу воцаряется иврит. Вы не боитесь, что русскоязычная еврейская община по определению обречена на недолговечность?

Стабильные форматы лучше всего работают на кладбище, а живые форматы всегда меняются. Поэтому я никогда не фиксирую форматы, ни в «Среди своих» в Москве, ни в Jewish Point в Израиле. Проект и формат ничто — это не цель, а средство для того, чтобы евреи получали знания Торы, соблюдали заповеди и жили общинной жизнью. В тот момент, когда формат устаревает или перестает пользоваться спросом, я без сожаления его заканчиваю. Я сам меняюсь всю жизнь и поэтому ищу людей, которые ценят динамичность.

Всегда хотелось создать такой формат иудаизма, при котором нерелигиозный человек в Москве или в Тель-Авиве, имеющий доступ ко всем кошерным и некошерным удовольствиям, благам и интересам, задался бы вопросом: «Куда пойти вечером, в синагогу или на тусовку?» Чтобы синагога могла заинтересовать и конкурировать на фоне других прелестей и ценностей. Мне всегда было интересно привлечь в синагогу людей, у которых есть богатый и качественный выбор: предпринимателей, молодых профессионалов, тех, кто приходит в синагогу не от плохой жизни, а для расширения горизонтов.

Когда я начинал раввинскую и образовательную деятельность, видел, что форматы, которые предлагаются общинами, — это слишком высокая ступенька для многих. А зачем нам, религиозным, уступать нижние ступеньки околоеврейским организациям? Давайте создадим свои легкие ступеньки. У меня многоступенчатая система: иудаизм в туристическом режиме для любопытных, потом две ступеньки с возрастающей глубиной погружения, а на четвертой — иудаизм для тех, кто хочет вникнуть серьезно. На верхней ступеньке находится процентов 5–10, но благодаря пирамиде мы охватываем много классных людей, которые, возможно, не рассматривают для себя полное погружение в Тору, как в Ноев ковчег.

— Элитарность такого подхода не пугает?

Поскольку я не претендую на то, чтобы быть главным раввином города или мира, мне хватает тех людей, с которыми мне хорошо. Насколько помнится, электрические стеклоподъемники сначала разрабатывались для дорогих марок, как Rolls-Royce, потому что только его цена позволила внедрить эту разработку. Потом уже стеклоподъемники появились и в моделях экономкласса. Если получается привлечь сильных, ярких, харизматичных, влиятельных людей, в долгосрочной перспективе мы поможем всем остальным гораздо больше, чем если бы формирование общины начиналось с более слабых слоев.

Цель — не закрыться в элитарном гетто, а менять окружающий мир, аккумулировав усилия, потому что община — это производная душ. Вместе мы можем больше, чем я один.

Раввин для светских

— Как выглядела ваша личная «еврейская точка», с которой и начался приход к традициям?

Я родился в Днепропетровске в ассимилированной семье. С детства знал разве что про мацу и медовый пирог «леках», которые присылали родственники из Жмеринки. Наша семья оттуда родом — дед в рамках коммунистических передвижений уехал из местечка в «большой город». От бабушки я знал про гефилте фиш и усвоил выражения типа «а зох ун вей» и «вей из мир», которыми она реагировала на мое поведение в детстве. Кстати, была у меня знакомая, которая знала слово «диббук» (злой дух, вселившийся в человека), потому что ее так дед называл.

— Какой добрый дедушка.

Или внучка была особо выдающаяся.

В 13 лет папа привел меня в синагогу — показать, что это. Я тогда впервые это слово услышал. В моем представлении оно стояло в одном ряду с Стокгольмом и Копенгагеном. Потом было празднование Хануки, бар-мицва и все остальные прелести.

Грубо говоря, я из синагоги не выходил с тех пор. А вот к Торе я приходил много раз в жизни, существенно переосмысливая, что для меня значат Тора, Б-г, синагога, евреи. У меня были друзья, которые на похожем этапе прощались с иудаизмом в той или иной мере. Я оставался.

Сейчас я снова прихожу к Торе и для этого перечитываю Танах. Последний раз я его читал в подростковом возрасте, но возникла потребность посмотреть более взрослым взглядом на нашу аксиоматику.

— А раввином вы когда стали?

К раввинству я тоже приходил несколько раз. Учился на раввина в Нью-Йорке с 1997 по 1999 год. Сначала хотел быть эдаким ученым раввином для религиозных людей, потому что с 13 лет рос в этой среде, учился в ешивах, дружил с хасидами и литваками. В 2002 году я закончил учебу и стал искать вакансию.

Я хотел быть преподавателем в ешиве, но раввин Берл Лазар предложил другой вариант: сайт Jewish.ru и преподавание в общинном центре. Именно там у меня сформировалось желание стать «раввином для светских». Первую общину я создал только в 2008 году, когда появились люди, мечтавшие об этом не меньше, чем я. А вторую общину открыл в Израиле, потому что в Москве стал угрозой безопасности Российской Федерации.

— С этого места поподробнее.

У меня закрыт въезд в Россию на 10 лет. Насколько мне известно, по причине неблагонадежности. В компетентных органах считали, что я готов вывести общину на Болотную. На самом же деле я в телефонном разговоре сказал другу: «Мы, раввины, профессиональные евреи, официальные представители еврейского народа, не должны участвовать в политической деятельности в диаспоре. Потом будут по морде бить не раввинов, а наших евреев. Если бы я так не считал, я бы порекомендовал общине идти на Болотную, биться за гражданские права». Последнее предложение взяли и подшили в дело.

— Мы перескочили через пару десятилетий, давайте вернемся к этапам вашей биографии. В Израиль вы приехали уже религиозным?

Мальчиком, которому не было 14 лет, который убегал из советской школы в синагогу и который в школе стеснялся ходить в кипе. Я был уверен, что в Израиле все ходят в кипах, потому что «там мы стеснялись, а здесь все свои». Приехав, я увидел солнечные бойлеры, на которых было написано «Маарив»: реклама одноименной газеты. Но я был полностью уверен, что имеется в виду вечерняя молитва «Маарив». Почему они предпочли ее утренней молитве «Шахарит»?..

Я хотел сразу пойти в ешиву — ну как же, я ж еврей! — а родители не могли этого понять. В Израиле сильна пресловутая антирелигиозность, которая во многих странах давно пошла на спад. В определенных моментах Израиль отстает от всего мира: здесь до сих пор Apple Pay не работает, а еще тут до сих пор воюют с религией.

Родителям сразу напели знакомые, что «ваш сын не вызовет скорую в шаббат, даже если вы будете умирать, а еще у него профессии в руках не будет, он даже сапожником работать не сможет». Мы пришли к компромиссу: я пошел в государственную религиозную школу. Через год понял, что этого недостаточно. Родителям сказал, что еду в летний лагерь, они не были в курсе, что в Израиле нет таких лагерей, как в СССР, в три смены. На самом деле я поступил в ешиву, а потом признался.

Не скажу, что сегодня мои родители стали религиозными людьми, но они увидели, что религия может не противоречить самореализации, статусу в обществе, заработку, в конце концов. То, чего они боялись, не сбылось, поэтому им стало проще.

— В армии вы служили? Это больная тема для израильского общества — мы-де служим, а ешиботники уклоняются.

У меня был друг в ешиве, Сендер Капер, он пошел в армию, и я во многом сформировал свой подход под его влиянием. Я шел в армию для исполнения заповеди — принимать участие в спасении жизней. На том этапе я думал, что из меня плохой раввин, хотел в будущем переквалифицироваться в программисты.

На курсах молодого бойца я не считал, что религиозность — это повод для выпрашивания льгот или преференций. Поэтому мне было совершенно комфортно: подъем в 7:00, тебе нужно на молитву, встань в шесть, помолись, иди вместе со всеми бегать, тренироваться, стрелять. Мне совершенно было безразлично то, что сегодня мы назвали бы токсичными реакциями: «Как так, ты русский, а религиозный?!», «Дай бороду потрогать». У сефардских евреев есть такая тема: потрогать бороду и поцеловать потом пальцы, как после прикосновения к мезузе. Я спокойно отвечал: «Отрасти бороду и целуй сколько тебе нравится».

Я служил не потому, что меня беспокоила реакция общества на этот счет, а потому, что есть такая заповедь у Б-га. Старался быть максимально хорошим солдатом. Мне после курса молодого бойца дали такую характеристику: «Солдат мотивирован, но дерзок и сам об этом не подозревает».

— Меткая характеристика.

Она верна и сейчас.

Плоды тридцатилетнего дерева

— Недавно скончался раввин Адин Штейнзальц, легендарный человек, который активно вкладывался в евреев постсоветской России. На практике результаты оказались довольно скромными: ешива в Кунцеве, какие-то публикации, и всё. Почему у него не получилось?

Раввин Штейнзальц велик не проектами и тем более не менеджерскими функциями, он велик тем, что заразил своими идеями ярких людей. Адин Штейнзальц был нежадный, не создал структуру под себя и не лелеял ее. Вместо этого он разбросал много семян, они восходят и изменяют весь еврейский мир. Штейнзальц любил Россию, ее народ, культуру и литературу. Кроме того, он считал, что русская ментальность близка к Торе.

Думаю, что русскоязычное еврейство — это дерево, плоды которого мы начинаем видеть только сейчас. По сути, русско-
язычное еврейство довольно молодо: ему в больших масштабах от силы лет 30. Я не говорю о том, что было до революции или в СССР, где точечно происходили героические и гениальные вещи.

Возьмем сегодняшние реалии. Русскоязычное еврейство — интеллектуальное. Не хочу сказать, что все русскоязычные евреи интеллектуалы, но для нас очевидно, что быть евреем — это где-то рядом с быть умным. Посмотрите, например, серию «БЕТ» в издательстве «Книжники», переводы классических религиозных текстов на современный язык. Я могу читать Ибн-Эзру и в оригинале, и в переводе «Книжников». В переводе это порой интереснее, чем в оригинале.

Когда мы читаем исследования раввина Исроэля Баренбаума, касающиеся подтверждения еврейства через ДНК, перед нами один из существенных вкладов в общий еврейский мир. Когда мы из года в год видим меценатов, которые спонсируют еврейство во всём мире, например Геннадия Боголюбова, Романа Абрамовича или Михаила Мирилашвили, который спонсирует всё, от «Лимуда» до Открытого университета Израиля, это и есть особый вклад русскоязычного еврейства.

— Это отдельные представители конкретных общин. Сумели ли в общем и целом еврейские организации Москвы и других городов, в которые в 90-х вливались деньги и искусственно поддерживалась жизнь, стать самостоятельными и эффективными?

Мало кто мог подумать в начале этого 30-летнего инвестиционного периода, что появятся такие результаты, как издательство «Книжники» или общинные центры. Прошу прощения, что ссылаюсь на себя самого, но община «Среди своих» была первой вне большой тройки синагог Марьина Роща — Хоралка — Бронная. Мы создали общину практически без помощи больших структур. Мне платили зарплату, а бюджет на синагогу мы с партнерами находили самостоятельно.

Главное наше достижение — не 1047 уникальных участников в 2017-м, когда я уезжал, и не бюджет, порой превышавший миллион долларов. А то, что на момент моего вынужденного отъезда таких самостоятельных общин было в Москве 35, это и есть главное достижение, это и есть переход из количества в качество. Мы сломали лед нерешительности. В России появились люди, которые готовы платить за свое еврейство. Сегодня многие активисты, лидеры в еврейских общинах Европы и США — выходцы из этих общин.

— На протяжении всего интервью мы перескакиваем из страны в страну, от эпохи к эпохе. Почему вы создали Jewish Point в Тель-Авиве, а не в Иерусалиме, который считается духовным центром в Израиле, или не в каком-нибудь городе, где проживает много выходцев из СНГ?

Я верю в элитарность, которая собирает сильных, а потом они вместе помогают слабым. Структура моих общин: должно быть несколько десятков тысяч человек потенциальной аудитории, которым это интересно, чтобы из них возникло несколько десятков или пара сотен, которые будут партнерами-созидателями. Вокруг них будет несколько тысяч, которые будут реальными участниками. Соответственно, нужен большой город и точка, куда удобно съезжаться вот этим многим людям.

Таких точек в Израиле всего две: Тель-Авив и Иерусалим. Приехать в Тель-Авив удобнее, чем в Бат-Ям, где масса русскоязычных. При выборе между Иерусалимом и Тель-Авивом я исходил из того, что, во-первых, я — раввин для светских. Во-вторых, в Иерусалиме, грубо говоря, миллион человек, но из них тысяч 700 — это арабы и ультраортодоксы, то есть реальная аудитория — это 300 тысяч. Это меньше, чем Тель-Авив.

Ну и последнее. Что-нибудь изменить в Иерусалиме — это для меня недостаточно амбициозно по сравнению с тем, чтобы что-нибудь изменить в Тель-Авиве. Прошу прощения за нескромность.

А мне интересно делать неожиданные вещи. Это звучит амбициозно и нагло, но мне хочется прожить жизнь так, чтобы мир до Йосефа Херсонского и после чем-то отличался. Хоть чуть-чуть, но отличался.