Андрей и Кирилл Эйхфусы: «Школьного истязателя мы встретили через 40 лет в еврейской общине»

– Давайте начнем сразу с высокой трагичной ноты: родиться в конце 60-х с фамилией Эйхфус в Москве – это же настоящая проблема…

К.: Мы родились с фамилией отца – Машаровы. Эйхфус – фамилия бабушки по маминой линии. Мы сами взяли ее, когда начали взрослеть и понимать, что дань предкам надо отдавать хотя бы таким образом и что половина нашего мозга, наших мыслей и дел – это все-таки еврейская половина. Причем не самая худшая. В честь бабушки мы взяли фамилию, а в честь дедушки Андрей назвал своего сына – Леон.

– То есть вы сознательно обозначили свою принадлежность к многострадальному народу. Вам вообще в жизни много приходилось страдать?

Ан.: Ну, фамилию мы сменили только лет 16 назад. Уже настало время, когда еврейская фамилия стала модной, даже элитной. Она начала помогать. А в детстве мы не понимали своего еврейства и, если страдали, то не на национальной почве.

К.: Например, в первом классе у нас был старший истязатель, он вешал нас за воротник пиджака на вешалку.

Ан.: Зато он научил нас ругаться матом.

К.: Да, мы несли этому чуваку апельсины и хурму, чтобы он научил нас составлять самые нехорошие слова в хорошие конструкции. И что вы думаете?! Мы встретили его через 40 лет в общине «Среди Своих». Мы сейчас лучшие друзья. Это Саша Будянский, он хоккеист. Живет в Германии, приезжает сюда.

– Не возникало желания отомстить ему? Ну, хотя бы чтоб восстановить справедливость во славу миропорядка.

К.: Месть – не еврейская тема. К тому же это было не гопническое издевательство, а такое назидательно-педагогическое. Он был в третьем, мы в первом.

Ан.: Мы ему все простили, когда узнали, что он соблюдающий еврей.

К.: Да, это не было обидно, это было очаровательно. Оно не оставило на сердце никакого рубца. Это было скорее прикольно.

Ан.: Но было и такое, что отомстить очень хотелось. Надо мной в армии издевался один узбек. Замкомвзвода. Причем это нельзя было назвать неуставными взаимоотношениями, он издевался через устав: встать, лечь, смирно! Но он делал это по-звериному. Если бы после того, как демобилизовался, я поймал Золотую рыбку и она могла бы исполнить лишь одно желание, я попросил бы, чтобы эта мразь сдохла и чтоб ее не было на свете. Но потом я понял, что это просто надо вычеркнуть из памяти.

К.: Я тогда даже нашел кусок металлической трубы, обмотал его, и он лежал за казармой. Я только ждал повода… То есть я готов был рискнуть свободой, чтобы избавить Андрея от этих страданий. Вы поняли, что мы служили вместе.

Ан.: Первое, что мы услышали, когда пришли из учебки в полк и зашли в казарму: «Москва, вешайся!».

К.: А первое, что увидели, – в сушилке повесился паренек. У нас были страшные неуставные отношения: Белоруссия, болота, отсеченная от мира агломерация, кавказцы, азиаты…

– А вы были прямо такие москвичи-москвичи?

К.: Да! Класса до 8-9 мы думали, что продукты рождаются в холодильнике сами. О питании заботилась мама. Она окончила с золотой медалью школу и с красным дипломом строительный институт. Работала на производстве, потом стала проректором Бауманки, потом замглавы управы Басманного района. Потом ей все надоело, и она ушла. Отец – профессор, преподавал в строительном вузе высшую математику на французском языке, иностранцам. Он хотел и из нас сделать математиков. Мама нас склоняла к лингвистике.

– После всего пережитого уехать отсюда не хотелось?

К.: Отец уговаривал нас уехать в Канаду, говорил, если мы поедем, то и он поедет. Мама с папой развелись. Мама вышла за мужчину, который старше нее, прошел всю войну, два раза ранен – очень героический и отважный. Мама не хотела оставлять его, оставлять бабушку, считала, что перебираться всем сразу будет сложно, поэтому-де езжайте сами, а мы посмотрим.

Ан.: Но нам, во-первых, надо было окончить вуз – столько лет мы положили на образование! А здесь еще и в стране началась какая-то движуха, можно было заработать денег. Мы думали, заработаем и поедем не с пустыми руками.

– Сегодня можно вслух говорить, чем вы зарабатывали в те времена?

К.: Да. Сначала работали гардеробщиками в ночном клубе «Проспект» в «Олимпийском». Вход стоил два рубля. Мы считали, что это несправедливая цена, и пропускали за рубль. Правда, клали его себе в карман. За два рубля давали стакан пепси-колы. Но были люди, которым пепси была не нужна, а нужна была куча красивых молодых девушек. Мы брали с них рубль, подмигивали человеку на входе, и он пропускал клиента. Потом делили с ним эти деньги.

– За это же хозяева могли голову отвернуть?!

К.: 86-й год! «Хозяева» ходили с комсомольским значком на лацкане. А мы ходили с полными карманами денег.

Ан.: Это была коммерция, а не обман, – государственное учреждение. Мой приятель Марк, который нас туда устроил, он лет на 30 старше нас, очень неохотно встроился в эту схему, но потом ему понравилось. Это был уникальный еврей – кассир на фрилансе. Он ездил по нескольким торговым точкам Москвы со своей кассой, как диджей с пультом. Профессиональный кассир! Сейчас таких нет. Мы с ним познакомились в нашей парикмахерской.

К.: Потом мы торговали матрешками на Арбате. Самый прибыльный бизнес, конечно, был напротив только что открывшегося Макдоналдса. Там стояли столы рыбака, а на них – сигареты, жвачка, пепси-кола и прочее из западного мира. Говорили, что эти столы держал Хирург, который сейчас – главный мотоциклист. Но точно не знаю. А Арбат рекетировали казанские банды. Потом забрали братья Мамиашвили. А затем его разделили на части.

– Вы же каждый день рисковали жизнью!

Ан.: Нет, тогда были очень четкие правила: били до первой крови; здесь мое, здесь твое и так далее. Мы занимались коммерцией, а не криминалом.

– Тогда логично было бы пойти с Арбата в бизнес.

К.: Папа сказал: ребята, идите на производство, на стройку. Сначала с лопатой в сапогах. Это была отрасль, где реально можно было вырасти от мастера до директора главка. Строительство – сильнейший социальный лифт. Наше первое образование – инженерно-строительное. Семь лет учились. Окончили с отличием. И тогда папа сказал: молодцы, принесли диплом, теперь живите как хотите. Тогда я взял факс и написал: «Мы хотим работать на телевидении даже без гонорара». Отправил на канал, который мы тогда с Андреем смотрели.

– Почему телевидение?!

К.: У нас было гипертрофированное тщеславие.

Ан.: И чувство справедливости. Мы хотели изменить мир к лучшему.

– К лучшему – в представлении того, кто кладет комсомольский рубль себе в карман и участвует в разборках на Арбате?

Ан.: Здесь мы шли от противного. Мы понимали, что с такой жизнью либо попадем на цугундер, либо будет еще хуже.

К.: Требовалось срочно все менять. У нас были два старших товарища. Одного посадили на 20 лет, другого убили при выходе из банка на Садовом кольце.

Ан.: Мы понимали, что с нами в итоге случится или то, или другое. Третий вариант был уехать. Мы решили пойти четвертым путем. Спокойный сон дороже любых денег.

– Спокойный сон – это шоу-бизнес?

К.: Никакого шоу! Социальное телевидение.

– И все-таки непонятно, как люди с мороза могли попасть в телевизор? У вас были какие-то особые задатки? Вы умели держаться в кадре?

К.: Мы занимались в театральной студии «На Перовской». Играли в школьном театре. Мы умели работать на публику, знали, что такое драматургия.

Ан.: В школьном спектакле мы играли Чука и Гека. После этого Генриетта Яновская, еще не главреж ТЮЗа, приехала к нам домой.

К.: Она посадила нас рядом и говорит маме: «Они талантища, я забираю их, мы поедем на каникулах в турне по Черноморскому побережью. Отдайте их мне на две недели, они приедут звездами».

Ан.: Мама говорит: «Ну, это вы их спрашивайте». А мы тогда занимались лыжными гонками.

К.: Мы говорим: «Какой театр?! У нас сборы по лыжам, вы что, тетя?!» И поехали на сборы.

Ан.: Тогда мы упустили шанс прославиться. И наш поход на телевидение – это в какой-то мере компенсация за тот упущенный шанс.

– Но на телевидение-то почему вас взяли?! Они что там, знали про этот случай? Яновская про вас в газете написала?

К.: Не Яновская, но в газете писали. Знаете, было два очень мощных мужика: Королёв и Глушко, они сидели вместе в шарашке, занимались космическими разработками и подтянули третьего по фамилии Севрук. Собственно, эти мужики весь космос и сделали. И вот наша бабушка усыновила сына Севрука, одного из братьев-близнецов. Один был хороший, другой был плохой. Один жил с родителями, они гладили его по головке, второго отдали в детдом. Наша бабушка его оттуда забрала.

Ан.: Про это писали в «Литературке», а заодно и про нас.

К.: Но взяли нас не поэтому. У Аркадия Александровича Вайнера был главный режиссер Вилен Визильтер, он наш факс завизировал.

Ан.: Но сначала факс прочитал Виктор Григоренко, он вообще большую роль сыграл в нашей жизни. Виктор познакомил нас с Виленом, Вилен с Вайнером, Вайнер с Наташей Дарьяловой, и все закрутилось-завертелось.

К.: Потом мы ушли с «Дарьяла» на ТВЦ.

Ан.: Мы начали учиться телевизионной журналистике. Окончили институт повышения квалификации работников радио и телевидения, журфак МГУ. Половину за нашу учебу, а второе высшее на журфаке недешево, оплачивал ТВЦ. Такого в истории канала вообще не было.

– Чем отличается сегодняшнее телевидение от того, на которое вы пришли?

Ан.: Сейчас оно свободное. Нас никто ни в чем не ограничивает. Раньше приходила тетка с красным карандашом, а сейчас мы свободны в своей деятельности, такой свободы не было никогда.

К.: Другое дело, что каждый сам понимает, что можно, а что нет. Иными словами, если ты коммунист – идешь на канал КПРФ. Если либерал – идешь на канал ЛДПР и так дальше. Надо понимать, где твоя ниша. Странно работать за государственные деньги и поливать грязью того, кто тебе платит. Например, я работаю на канале «Москва-24». Мне реально нравится, что делает Собянин, и я об этом говорю. А если бы не нравилось, пошел на «Дождь» или еще куда. То, что происходит в центре, мне нравится. От того, что в области, – мне страшно, я хожу и рыдаю. Я с Тверской переехал в область. Сегодня вечером вернусь домой и пойду пешком до «Пятерочки» не по тротуару, а по обочине, не дай Б-г меня собьют. А в Москве мне все нравится. Пробки? А кто виноват? Я за рулем 29 лет. Мои предки лежат на Введенском кладбище с петровских времен. Я имею право гордо называться москвичом. Почему я могу оставить машину на станции и поехать в город на электричке, а кто-то не может?

Ан.: Я за то, чтобы ограничить движение в центре, чтобы сделать его платным и пешеходным. Мне нравится ходить по Камергерскому, и я кайфую от того, что когда-то Юрий Михайлович Лужков закрыл его для транспорта. Но я против коррупции. Мне не нравится, что страну разворовывают.

К.: Вот такая парадигма: в Тель-Авиве есть обалденная набережная Нетании, а в Москве такая набережная – московские переулки. Не лишайте нас набережной!

– По-вашему, на печатные СМИ эта свобода тоже распространяется? Какое ваше любимое издание?

Ан.: «Москва – Ерушалаим» – единственный журнал, который мы читаем.

К.: Единственное СМИ, которое я уважаю, которое всегда лежит в моем санузле.

Ан.: Как раньше в модных заведениях лежал «Птюч», «Эсквайр», так теперь модно класть «Ерушалаим».

К.: Это самое модное издание, и это не комплиментарно.

Ан.: Если мы видим на ресепшене этот журнал, значит мы попали в модное место.

К.: Там все свои, все родные. Других газет и журналов не читаю – все в «телеге».

– В какой момент вы поняли, что все евреи вам родные?

К.: Все началось с очереди в «Ашане». В 2011 году я так познакомился с раввином Херсонским. Я поинтересовался, что раввин может покупать в «Ашане». Он ответил. Потом пригласил приходить в синагогу. Но я пришел только года через два. Это был мой осознанный шаг. Я понимал, что моя жизнь после этого изменится, потому что играть в еврейство и быть евреем – разные вещи. 

Ан.: Со Всевышним не бывает полумер. С ним не договоришься. Он не шутит. Он все понимает всерьез. Если будешь с ним юлить, он тебе в другой раз не поверит. И тогда уже точно договориться будет бессмысленно. Хотя и в том случае можно вымолить.

К.: Это было так, словно я подошел к ледяной воде, потрогал пальцем, чтобы понять, смогу ли я в этой воде искупаться. Меня это затянуло сразу.

– Ваше самое яркое впечатление от новой еврейской жизни?

К.: Шаббат в Подушкино. Огромный особняк снимали неделю ради того, чтобы двадцать с хвостиком человек душевно провели субботу. Эта мощная история держит меня до сих пор. Сколько еврейской души было вложено, чтобы 20 человек могли помолиться. Ради суток работали шесть суток.

– Как вы чувствуете себя «Среди Своих»?

Ан.: Это лучшее место в Москве! Там так вкусно готовят!

К.: Как готовит повар Берл, не готовит никто в Москве. Они сейчас сделали еврейский кейтеринг. Он лучший в городе. Наш рав Мотл Гордон собирается сделать что-то типа колеля или ешивы – ежеутренние образовательные уроки после миньяна.

– И вы будете ходить?

К.: Я раньше ходил практически каждый день, изучал три или четыре предмета: Тора, Тора по-серьезному, еврейская история и два факультатива. А сейчас утренние эфиры. Но я все равно хожу, Андрей не ходит.

Ан.: «Но если в день убийственный падет последний исполин, тогда ваш нежный, ваш единственный, я поведу вас на Берлин!» С каким упоением он говорит «Я»! То есть он один ходит! Я тоже хожу, когда есть возможность. И в шаббат мы всегда вдвоем.

– Неужели канал отнесся с пониманием?

К.: Наши коллеги даже понимают, что значит включать и выключать свет. Иудаизм скоро будет очень модным.

Ан.: В коллекциях от кутюр уже просматриваются элементы еврейской религиозной одежды.

К.: H&M года два назад коллекцию своих шарфов просто передрали с таледов.

– С кем советуетесь по вопросам иудаизма?

К.: Мотл Гордон или рав Херсонский.

Ан.: Для нас Йосеф – очень близкий человек. Мы и с его родителями дружим. Общаемся через сеть. Когда его выдворяли из России, мы с ним были практически на всех заседаниях суда. Мы даже пытались поговорить с судьей, узнать, почему такое решение, ведь он же не гастарбайтер-нелегал.

К.: А Мотл мне давал очень хорошие советы по поводу личной жизни. Он всегда поддержит, расскажет хороший еврейский рецепт, как справиться с ситуацией по Алахе, и даст человеческие рекомендации. Мотл – золотой.

– А что вы можете сказать друг о друге?

К.: Андрей – совестливый и готов исправлять свои ошибки.

Ан.: То, что мы имеем, – на 80% благодаря Кириллу. Что мы это удерживаем – это уже я.

К.: У Андрея есть талант выбираться из любого болота. Он придумывает схему, а я подталкиваю, стимулирую и просто могу быть реализатором.

Ан.: Мы знаем, что мы можем больше, чем имеем. Хотелось бы жить будущим и наслаждаться настоящим.