— Как прошло ваше детство на Кавказе?
Я родился в городе Грозном в эвакуации в 1943 году, но прожил там недолго — после войны семья вернулась в Нальчик, где мой дед в 1920-е годы создал первый в истории Советского Союза горско-еврейский исполнительный комитет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Как порядочный еврей он кроме советской власти уважал и свою религию: посещал синагогу, учил детей традиции. Отец мой был учителем истории, мать, родом из Грозного, окончила физмат и тоже преподавала. Так что у нас в семье первым правилом было: учиться, учиться и еще раз учиться.
— Поступать на медицинский — ваше решение?
Не совсем. Изначально я планировал идти в военно-морское училище, где учился мой двоюродный брат, но родственники меня отговорили. Как единственный сын я должен был быть при родителях. В итоге я пошел в медицинское училище, чтобы год не пропадал. Потом остался еще на год. Так и окончил зубоврачебное отделение медучилища.
Затем я начал работать в поликлинике, куда на практику приезжали студенты-стоматологи. По квалификации они были выше меня и поэтому часто указывали мне, что и как делать. Это задевало мое самолюбие, и я решил поступить в медицинский институт. В институте увлекся науками, не только в области стоматологии. Занимался микробиологией, онкологией и хирургией. Уже после института написал несколько научных статей. Затем проходил курс повышения квалификации в стоматологическом институте в Москве. Там я обратился к профессору с предложением: то, что нам преподают, — это материал поликлинической практики, а я хочу заниматься хирургическим делом. Он заинтересовался и пригласил меня в ординатуру на кафедру хирургической стоматологии.
Шалумов с внуком
— И вы остались работать в Москве?
Да, в ГКБ №36, которая считалась самой сложной профильной клиникой в СССР. В моем отделении было 120 коек. Больные поступали с отягощенной патологией. Такую работу я и искал, спокойной жизни мне не хотелось. Ко мне отправляли самых безнадежных пациентов. Могли среди ночи позвонить: «Арнольд Зироевич, примите от нас такого-то больного, у нас реанимации нет, а у вас есть». Никто не хотел смертности в своих отделениях. А я, что делать, принимал. Своим врачам я говорил: «Ребята, нам отступать некуда — позади Москва. Если мы его тут не спасем, то никто не спасет». Я работал семь дней в неделю, из них четыре жил в больнице. За два года я набрал обширный материал исследований, защитил кандидатскую диссертацию, где описал случаи всех тяжелейших больных, которых переводили на меня.
— Как вы стали заведующим отделения челюстно-лицевой хирургии в 36й больнице?
Вскоре после моей защиты главный врач предложил встретиться. Я пришел. Он говорит: «Слушай, Арнольд. Я по профессии травматолог — вашу стоматологию знать не хочу. Давай сделаем особое отделение челюстно-лицевой хирургии, будешь там работать». Я отказываюсь. На вопрос «почему» — отвечаю: «Лучше я в своей деревне буду князем, чем у князей холопом». Он говорит: «Ты не понял. Я тебе даю ключи — будешь там заведующим со всеми полномочиями: набирай врачей, санитарок, делай операционные по своему усмотрению. Даю тебе все права, а ты берешь всю ответственность на себя». Я согласился — поднял всё с нуля. У нас принимали самых тяжелых больных от Магадана до Кишинёва, а также из заграничных стран. Впоследствии мое отделение стало базой Центрального института усовершенствования врачей Минздрава СССР.
— Когда вы начали заниматься восстановительной хирургией?
В 1988 году единственный в стране академик-
стоматолог предложил мне должность главного врача клиники челюстно-лицевой хирургии Первого медицинского института имени Сеченова. Я ответил, что соглашусь только при одном условии: никаких ограничений в области моей практики. Хирург, который не оперирует больше полугода, — импотент. В нашей профессии, как музыканту, важно не забывать пальцами работать. В итоге мое требование выполнили. Уходить из 36й было не очень удобно, все-таки меня туда пригласили, создали все условия. Но главный врач не обиделся, сказал, ты идешь вверх, я тебя держать не буду.
В новой клинике у меня была полная свобода действий. Много больных поступало на реконструкцию — восстанавливать последствия всяких травм, дефектов. Тогда я занялся восстановительной хирургией, стал сотрудничать с кафедрой информатики МГУ. Совместно мы начали на компьютере моделировать те или иные недостающие элементы лица. Затем модели изготавливали из биосовместимого материала, который можно вживлять в организм человека. Такая технология широко распространилась в мире за последние десять лет. Я же занимался этим еще с конца 1980х — начала 1990х. В итоге у меня сформировалось собственное направление: компьютерно-
лазерная технология реконструкции лица и челюсти человека. За экспозиции по реконструктивной хирургии на ВДНХ я получил Золотые медали: первую в 1998 году в павильоне «Здравоохранение» и вторую в 1999-м — «Наука и техника».
— У вас много наград. А с какой из них связана самая интересная история?
В 1999 году Министерство науки и техники собрало всех медалистов ВДНХ и объявило о проведении в следующем году Юбилейного международного салона изобретений — «Миллениум». Экспозицию разделили по двум городам: Женева и Гамбург. Меня спросили: куда поедешь? Я сказал, что к Гамбургу у меня генетическая антипатия, поеду в Женеву. Правда, мой академик меня не хотел отпускать, ревновал. Но в итоге его уговорил ректор института. В день перед вылетом в Женеву нас предупредили, чтобы мы особенно ни на что не рассчитывали, так как к России тогда было настороженное отношение из-за Второй чеченской войны. Когда приземлились, думали, что нас освистают при выходе с самолета. Но ничего, всё прошло мирно, культурно.
Выставка длилась десять дней. Жюри ходило от стенда к стенду. У моего тоже шептались, обсуждали что-то. Потом последний день: награждение. Наш инструктор опять: не ждите и не огорчайтесь. Я и не жду. И тут на весь зал говорят: «Чалумов». Меня сосед толкает: тебя! Я не верю, фамилия-то не совсем моя, но потом выяснилось, что произнесли неправильно. Я только на третий раз поднялся — действительно вручили Золотую медаль — Гран-при Салона. Вернулся на свое место. Через некоторое время опять: «Чалумов». Ошибка, говорю, я уже был. Оказалось, нет. Иду опять, вручили премию от Швейцарского научно-исследовательского центра Battelle.
Вечером представитель России при ООН собрал нашу делегацию у себя. Подходит ко мне и сообщает: «Арнольд, а про вас уже в газетах пишут». И показывает мне свежий номер «Комсомольской правды». Читаю: «Хотя к нам относились прохладно, представитель России чеченец Шалумов получил Гран-при». Я ему говорю: а при чём тут чеченец? А про себя думаю: может, всё это был политический маневр? А посол мне: «Ты по паспорту где родился? В Грозном? Ну, значит чеченец».
— Как вы оказались в Израиле?
После Женевы я планировал защитить докторскую диссертацию, но не сложилось. Научный руководитель, который не хотел меня отпускать на выставку, стал ставить препоны, я уволился из института и поехал на Родину — в Израиль. Полгода посещал ульпан при Тель-Авивском университете для медицинских работников, потом меня направили на работу в медицинский центр Барзилай в Ашкелоне. Параллельно я открыл стоматологическую клинику в Ашдоде. Прожил в Израиле пять лет, а потом неожиданно получил предложение, от которого не смог отказаться…
— Что за предложение?
В 2005 году я поехал в Россию в отпуск на два месяца. В Москве созвонился с приятелем из НИИ трансплантологии и искусственных органов — академиком Анзором Шалвовичем Хубутией. Он говорит: «Где ты был? Я тебя уже давно ищу! Срочно приезжай!» Куда приезжать, спрашиваю. Он отвечает: в институт Склифосовского. Я удивился: что нам там делать? Приезжай, говорит, всё узнаешь. Пришел, захожу в кабинет, обнимаемся. Оказалось, что его назначили директором Склифа и он собирает команду профессионалов. Уже есть специалисты всех профилей, не хватает лишь челюстно-лицевого. Я, говорю, не могу, у меня в Израиле клиника. Даже слушать не стал. Нажал на кнопку, вызвал кадровика и приказал: возьмите у него заявление о приеме на работу. Потом спрашивает: «Месяц-два на улаживание всех дел хватит? Зарплата тебе идет с сегодняшнего дня. Всё, езжай в свой Израиль».
Когда я вернулся, директор Склифа познакомил меня с академиком Владимиром Викторовичем Крыловым, главным нейрохирургом России. Он ему сказал: «Вы мозги на место ставите, а что у человека с лицом, с черепом — вас не касается? Вот вам специалист по профилю». Мы с ним хорошо сработались. Академик Крылов В. В. и академик Робустова Т. Г. стали моими научными консультантами, и я написал докторскую диссертацию на тему «Сочетанная черепно-
лицевая травма: диагностика и лечение».
— С какими экстренными обстоятельствами приходилось сталкиваться на практике в последние годы?
Расскажу несколько случаев. Один человек получил квартиру в новостройке и привел в нее друзей — отметить. Они хорошенько выпили, потом вышли — дверь захлопнулась, замок был английский, а ключи остались в квартире. Хозяин решил попасть в помещение через соседний балкон. Залез на него и упал с восьмого этажа. Я начал оперировать его в восемь вечера, а закончил в пять утра. По кусочкам собрали. Потом этот случай я описал в своей диссертации, он помог мне точнее определить технологию компьютерной томографии черепа в таких нестандартных ситуациях.
Другая история. Арматура толщиной с палец прошла пострадавшему от одного виска до другого. Торчит в голове, словно рога, только в виде прямой линии. Еще два миллиметра, и человек мог бы погибнуть. Чтобы его спасти, нам пришлось выполнить трепанацию черепа, чуть-чуть приподнять мозг и с помощью специальной лопаточки немного опустить глаза. Из образовавшейся щели, как невесту на руках, вынесли арматуру. Просто вытаскивать ее было нельзя — могли задеть жизненно важные органы.
Третий случай, уже не склифосовский. Молодой парень, 25 лет, работал в ГАИ. Сосед у него был пьяница и дебошир. Однажды он этому гаишнику прострелил челюсть, да так, что та у него отлетела — от уха до уха. Но мы его лицо собрали заново. Отец парня меня потом спрашивает: кто вас так научил оперировать? Я отвечаю: «Г-сподь Б-г». — «Как это?!» — «Так ведь Он для того, чтобы создать Еву, вырезал ребро у Адама. А я у вашего сына взял ребро, потом загнул его по форме и посадил на место челюсти». Получается, что первый урок хирургии нам преподал Б-г.
— Мы всё время о работе говорим. А как вы отдыхаете?
Приезжаю в Израиль, я люблю отдыхать здесь. Вот сейчас приехал к дочери — помогать строить дом.
— Нравится в Израиле?
Да, я страну вдоль и поперек проехал, уже везде побывал. Мы здесь современники чуда. Еще ни одна цивилизация, ни одна нация в мире после падения не возрождалась. Древние Рим, Афины и Спарта — растворились, а еврейское государство всё же возродилось через две тысячи лет после разрушения.
— А что не нравится в стране?
Что конституции нет, что суд управляет кнессетом, что люди на руководящих должностях не имеют соответствующей профессиональной компетенции. Когда я работал врачом в Барзилае, министром здравоохранения был сапожник, а теперь, до недавнего времени, раввин. Мне кажется, раввину нужно всё же духовностью управлять, а не здравоохранением. Я говорю даже не о конкретных людях, а о системе, которая позволяет руководить медициной некомпетентным людям.
— Как врач вы бы какой диагноз нашей непростой эпохе поставили?
Естественный ход вещей.
— А как же коронавирус, экономический кризис, безработица? По-вашему, ничего страшного не происходит?
Происходит, но как врач могу сказать, что бывает и намного хуже.
— Вы участвуете в жизни горской еврейской общины Москвы?
Конечно. Все еврейские праздники мы семьей проводим в синагоге на Большой Бронной, еще ходим в Московский еврейский общинный центр. Поддерживаем связи внутри общины.
— У вас есть девиз или личное правило, которому вы всегда следуете?
Кто, если не я?
