Я родился в Ташкенте в 1951 году в семье потомственных хасидов. В нашем доме соблюдалось буквально все, не отходя от «Шульхан аруха» ни на йоту. Родным языком в доме был идиш. По материнской линии большинство родственников были хабадниками. Брата моего деда – Моше Гольдшмидта –Пятый Любавический Ребе Рашабом (рабби Шаломом-Довбером Шнеерсон) послал в Хеврон, там он и погиб в 1929 году в том самом печально известном Хевронском погроме.
А папа был родом из Бессарабии, из-под Кишинева. Учился в большой кишиневской ешиве. Слыл большим знатоком Торы, и уже с 18 лет начал преподавать в ешиве, а к 20 годам получил раввинскую смиху. Во время войны папа скитался – работал на бомбовом заводе, в колхозе, прошел через многое, прежде чем оказаться в Самарканде. Его родители, братья и сестры были убиты немцами. В живых остались только двое – мой папа и его сестра.
С мамой папа познакомился в Самарканде, там же они сыграли свадьбу, а за две недели до моего появления на свет переехали в Ташкент.
Самаркандский раввин, рав Элияу Левин, был «хойзером» ребе Рашаба, тем, кто воспроизводит по памяти всю речь Ребе сразу же после ее произнесения. Он был большим знатоком Торы. (Я застал его, когда он был уже в преклонных летах.) Он изучал с папой всю книгу «Тания» до свадьбы. А поскольку память у отца была великолепная, он всегда мог без труда процитировать «Танию».
И в Самарканде, и в Ташкенте жило много эвакуированных евреев. В этих городах они нашли своего рода убежище. Хабадники оказались единственными, кто образовал религиозную еврейскую общину. К примеру, мамин дядя учился в ешиве «Мир», стал мудрецом Торы. Но в «Мире» не готовили к тому, как следует вести еврейский дом в условиях советской власти, не обучали и такому важному понятию, как «самопожертвование».
По субботам хабадники устраивали подпольные миньяны, назначая каждому свое время прихода: «Ты придешь без десяти восемь, ты – в восемь, а ты – в десять минут девятого». Это делалось для того, чтобы участковый не заметил, что собиралось вместе столько человек. И, конечно, каждый шаббат собирались в каком-то другом доме. Чтобы особо не выделяться. Но существует закон, не позволяющий переносить Свиток Торы, если по нему не читали три раза. Поэтому Тору читали утром на шахарит, потом на минху, а потом в понедельник специально собирались на молитву в этом же доме, чтобы уже после можно было перенести Свиток в другой дом. Когда я стал старше, я клал этот Свиток в большую сумку, в целях все той же конспирации, и был тем самым человеком, кто носил его из дома в дом. Иногда, правда, я его вез на велосипеде.
Мы всегда знали, что мы – другие, что живем иначе. Даже евреи вокруг про нас не знают, а если и знают, то только смеются. Хорошо помню, как к нам в Ташкент приехал мой двоюродный брат, ровесник отца. В детстве они вместе ходили в хедер, но потом, с приходом в Бессарабию советской власти, он от всего отошел, стал ученым, работал на Советский Союз, и потом уже уехал в Нью-Йорк. В тот приезд он хотел заварить себе чай и спросил меня, где стакан и где ложка. Я показал ему, где мясная, а где молочная ложечки. Он накинулся на отца: «Молочная ложка, мясная ложка?! Ты что, с ума сошел? Ты не знаешь, где ты живешь?!» – все это было сказано на идише.
В ешиву – с завязанными глазами
Главные знания я получил от отца. Он был потрясающим преподавателем. Когда у кого-то из ребят возникали проблемы с пониманием Талмуда, Талмуд заворачивали в газетную бумагу, клали в сетку и шли за объяснениями к моему отцу. Пятикнижие с комментарием Раши мы с ним прошли больше двух раз с начала и до конца. Сегодня, когда я учу с кем-то Пятикнижие, мне даже не нужно заглядывать в текст – я все помню с тех пор. Папа умел вбить в голову так, чтобы ни слова не забывалось. Потому что он сам в хедере основательно изучал Талмуд.
В девять лет меня отослали к дяде в Самарканд. Тогда каждый год стучали в дом: «У вас есть мальчик, которому уже семь лет! Пора отправлять его в школу!» И мама каждый раз говорила, что мы собираемся переезжать в другой район, из чего следовало, что меня определят уже в школу нового района. Так можно было протянуть года два.
Урок хасидизма у рав Авраама Пресмана
После того, как все отговорки оказались исчерпаны, было принято решение отослать меня к дяде. Тогда в Ташкенте сказали, что я в Самарканде, а в Самарканде не знали, что я уже здесь. У дяди я пробыл год. Одни учителя приходили к нам, к другим я приходил сам. Потом я вернулся домой и уже после бар-мицвы – снова в Самарканд. На этот раз уже не с целью избежать школы, а чтобы попасть в подпольную самаркандскую ешиву «Томхей тмимим».
Мы ходили столоваться по семьям. И не учились все вместе: двое в одном погребе, двое в другом, кто-то – в чулане, кто-то – в сарае. Иногда бывали общие мероприятия, но, как правило, посреди ночи, да и туда нас приводили с завязанными глазами, чтобы нам нечего было сказать, даже если бы нас поймали и начали пытать.
Когда папа подал документы на выезд, нужно было указать, кто и чем занимается – или работает, или учится. Ведь если человек не работает и не учится, то он тунеядец, и его нужно отправить в тюрьму. Так я пошел в 7-8-й ускоренный класс рабочей молодежной школы. Вы, наверное, слышали про покойного раввина Ицхака Зильбера? У него был знакомый директор школы, бухарский еврей – Борис Давидович Аксакалов, и мы вместе с сыном р. Ицхака Бенционом ходили в эту школу.
Раввин Зильбер был совершенно потрясающим человеком. Про него наши старые хасиды, ташкентцы, самаркандцы говорили, что «он без хасидизма ведет себя, как хасид». Мой отец был одним из самых близких ему людей: на еврейские темы мало кто мог вести беседу с реб Ицхаком на равных. Он же весь Талмуд помнил наизусть!.. Так что не проходило и трех дней, чтобы реб Ицхак не появлялся у нас дома.
Они вместе с папой работали в одном полуофициальном цеху, который закрывали на субботу. За час обеденного перерыва раввин Зильбер обегал весь город: одному парализованному нужно надеть тфилин, другому еврею – принести в больницу кошерную пищу. Когда я стал постарше, он меня тоже включил в эту работу: «Скажи маме, чтобы она сварила кашу, и отнеси эту кашу по такому-то адресу: там живет один еврей, которого дочка кормит трефным, а он это не ест».
Цицит наружу
Тут наступило время армии, мне нужно было идти в военкомат. Папа договорился с главврачом психдиспансера о справке, в которой будет указано, что я не совсем полноценный. Стоило это папе пару золотых часов, которые были вручены двум полковникам. И вот когда мне исполнилось девятнадцать лет, 18-го элуля 5731 (1971) года – на знаменитый хасидский праздник, день рождения Бааль Шем Това и Алтер ребе, мы приехали в Израиль.
Выезжали из Шереметьево. Самолет приземлился в Вене, а до самого аэропорта нужно было идти пешком. Только тут я осознал, что мы выехали из Советского Союза и подумал: «Что я могу такого сделать, чего не мог делать там?» У меня было все – борода, шляпа, «Шма Исраэль» я говорил каждый день. Чем же таким особенным мне ознаменовать мой выход из Советского Союза? И тут я взял и вытащил цицит из брюк наружу.
В день нашего приезда нас пригласили в Лод, и, увидев там на здании вывеску «Томхей Тмимим – Любавич», я инстинктивно вздрогнул: «Как они не боятся писать такое открытым текстом?» Я записался в хабадскую ешиву в Иерусалиме. Учился со сверстниками, начинать с азов не понадобилось, у меня был достаточный уровень.
Когда в 80-м году открылась первая в мире ешива для русскоговорящих евреев – «Шамир» в Иерусалиме, я там был первым преподавателем. И когда в 90-м открылась Кунцевская ешива в Москве, я сразу поехал туда на год, от Песаха до Песаха. Советский Союз еще не распался. По воскресеньям было полно народу, в субботу приходило 60-70 человек. Такой аудитории у меня больше никогда и нигде не было. С другой стороны, мне посоветовали периодически говорить «спасибо» партии и правительству, потому что микрофоны в потолке еще имелись.
В Кунцево все проходило на уровне азов. Я учил с народом алфавит, огласовки, чтение. Однажды к нам прислали двух религиозных учительниц иврита от Сохнута, из Израиля. Одна из них говорит: «Я всю ночь не сомкнула глаз – такая увлекательная беседа была у меня с твоей ученицей!» Русского она не знала, и всю беседу вели на иврите. «Я ее спросила: откуда у тебя такой иврит?! А она мне отвечает: учу на уроках по «Шульхан аруху»!»
В нашем колеле в Марьиной роще, который действует уже девять лет, я с самого начала поставил себе цель никому не читать никаких лекций. Кто хочет узнать общие сведения об иудаизме, есть много информации в интернете. Тем, кто приходит ко мне, вводные лекции уже не нужны.
От алфавита до Талмуда
Сначала я спрашиваю, умеет ли человек читать на иврите. Если нет, будем учиться читать. Я пять лет преподавал в хедере в Иерусалиме. У меня трех-четырехлетние мальчики уже начинали читать Пятикнижие. Так что опыт у меня имелся. Если ребенку для того, чтобы выучить алфавит, потребуется полгода-год, то у взрослого вызубрить алфавит и огласовки и начать складывать слова не займет времени больше. Если человек говорит, что умеет читать, мы садимся, берем книгу и… читаем. Если я вижу, что так оно и есть, можно браться за Пятикнижие. Берем книгу «Берешит» и начинаем. Сначала просто текст, потом – с комментариями Раши.
Чтобы иметь какой-то словарный запас, необходимо записывать новые слова. Но я не хочу, чтобы их записывали по-русски, поэтому ученики сразу привыкают писать на иврите. При этом подчеркну: в мою задачу не входит обучать ивриту, мы не ульпан, мы – колель. Моя задача – научить читать еврейские источники в оригинале. Если по ходу дела изучается и язык, я не против.
Я перехожу к обучению Талмуда только после того, как ученик может прочитать целые отрывки из Пятикнижия без необходимости записывать новые слова в тетрадку. Нужен какой-то минимальный уровень. Другое дело, что для Талмуда необходима отдельная тетрадка с арамейскими словами. Был у меня ученик, с которым мы начали изучать Талмуд и только потом перешли к Пятикнижию с комментариями Раши. Потому что я увидел, что у него неплохой словарный запас, он хорошо разбирается в логике Талмуда, но когда там упоминается какая-то цитата из Пятикнижия – ноль, ничего не знает. И я предложил ему отложить изучение Талмуда и взяться за Пятикнижие с комментариями Раши. До сих пор он благодарен мне. Это основа основ. И для Мишны, и для Талмуда. А я в свою очередь – благодарен отцу за то, что он закалил меня.
Комментарий Раши мы всегда изучаем записанный шрифтом Раши, а не обычным квадратным шрифтом. Чтобы это не служило камнем преткновения в будущем. И для изучения Талмуда я не возьму Талмуд в адаптированном издании Шотенштейна, а возьму Талмуд без огласовок и без знаков препинания. И со шрифтом Раши по бокам.
Отличие Хабада от остального хасидизма, что Алтер ребе (а затем и его преемники) хотел, чтобы все это учение Бааль Шем Това и Магида каким-то образом затрагивало не только красоту святых фраз, но и наши мозги, нашу логику, объясняя высшие материи доходчивым языком. Все знают, что Хабад – это те, кто справляет 19-е кислева, устраивает повсеместные шествия на Лаг ба-Омер, но мало кто знает, на чем все это строится, что представляет собой учение Хабад. А Любавический Ребе каждого поколения всегда занимался теми конкретными проблемами, которые были актуальны для его поколения. Во времена Алтер ребе не требовалось накладывать людям на улице тфилин. Были времена, когда основные силы направлялись против Просвещения, социализма, сионизма, коммунизма – сил, отрывавших куски от еврейского народа, когда молодежь шла в революцию.
Сегодня же требуется пробуждение еврейского самосознания в душе каждого еврея. Слава Б-гу, у нас в Москве это делается не только в рамках массовых мероприятий. Одна из проблем Хабада во всем мире: после того, как человек уже приблизился, его некуда дальше отправить учиться. В Иерусалиме до недавнего времени не было почти ни одной хабадской ешивы для баалей тшува. А в Москве есть! И я горд и рад, что могу предоставить свои «векселя и заслуги» за каждый год преподавания в нашем колеле. И пусть Всевышний поможет, чтобы это все продолжалось и дальше до прихода Машиаха.
