Евгений Маргулис: «Если среди евреев попадаются идиоты, то идиоты самые выдающиеся»

В первый день лета по одной из улиц Москвы двигалась весьма разношерстная компания. Большой, неспортивного вида бородач в кипе и с цицит, миниатюрная девушка с большим рюкзаком и еще одна особа высокого роста, без рюкзака, но с раскаленным телефоном в руке. Да, это были мы — надежда и опора иудейской журналистики. Небезызвестный Шломо Полонский, фотограф Женя Потах и я, Оля Есаулова. Мы шли на встречу с Евгением Маргулисом, дабы взять у него интервью. У известного российского рок-музыканта, который, помимо всего прочего, еще и еврей. Итак, мы оказались в студии, высокие светлые стены которой увешаны экзотическими музыкальными инструментами, керамическими фигурками и какими-то доселе необычными изделиями из виниловых пластинок. В общем — очень атмосферно. Евгений Шулимович строго нас предупредил, что у него для нас ровно час. Я не возражала. Но, услышав за своей спиной восторженный шепот Шломо: «О, пластиночки», мне стало ясно, что сложиться все может совсем непредсказуемо… 

А пока, заняв удобную позицию в центре зала, мы начали беседу с маэстро. 

Ольга Есаулова: Именно здесь, судя по всему, и проходят те самые «Квартирники у Маргулиса», которые транслирует телеканал «Че»?

Евгений Маргулис: Да, именно. Это самое подходящее место, которое мы смогли найти в Москве. Важно было сохранить атмосферу. Самим обставить все, иметь возможность приехать тогда, когда захотим. С клубами так не получится. Там столы, стулья, буфет этот, никому на фиг не нужный. Это уже не квартирник. 

О. Е.: Как пришла идея создать проект?

Сама программа получилась довольно случайно, и мотивацией к ее созданию стало чувство ностальгии. Когда я был маленький, мы жили у метро «Аэропорт», которое всегда славилось тем, что там были кооперативы писателей, режиссеров, киношников и прочих. И, естественно, люди были обладателями квартир чуть больше, чем это было принято в советское время. На таких квартирах и случались квартирники. Так как все между собой были знакомы, я шести лет от роду попал на концерт Александра Галича, куда меня притащила двоюродная сестрица. 

Шломо Полонский: Понравилось?

Мне было шесть лет. Пел он на «запрещенном русском языке». 

Я не чикался на курсах, не зубрил сопромат, 
Я вполне в научном мире личность лишняя. Но вот чего я усек: 
Газированной водой торговал автомат, 
За копейку — без сиропа, за три — с вишнею.

Я ничего не понял, но понравилось страшно. И знаете, он меня зацепил по-настоящему. Вообще я хочу сказать, что те вещи, которые поразили в детстве, идут с тобой всю жизнь. Также меня когда-то зацепили «Битлз», Галич, Владимир Трошин. Я до сих пор все это безумно люблю. Так вот, возвращаясь к проекту. Мне захотелось создать такую программу — воспоминания о квартирниках 70–80-х гг. Телеканал «Че» идею поддержал. Сегодня уже показано 28 передач, снято 44. Говорят, получается все успешно. Во всяком случае, меня начали узнавать охранники в «Ашане». 

О. Е.: То есть наконец-то пришел успех?

Да, наконец-то (смеется).

Ш. П.: По какому принципу вы выбираете выступающих?

«Пожилых бойцов» мы, конечно, в первую очередь зовем, потому что они, скажем так, состоявшиеся и все это прошли. Тот же Боря Гребенщиков. Они с большим удовольствием в эту историю вписываются. Все по-честному, без компьютеров. Насколько ты хорош — докажи.

Ш. П.: А попасть можно? Это я так, любопытствую.

Можно, но сложно (улыбается). Сначала мы сделали закрытую группу в «Фейсбуке», но очень быстро там оказалось больше 1000 человек, и мы эту группу закрыли. Теперь тихушничаем: только сарафанное радио. Больше 50 человек в лофте — смерть. А так — комфортно, народ сидит, музыку слушает, виски пьет, получает удовольствие. Среди гостей в основном люди, которых пригласили артисты, либо я, либо канал «Че».

О. Е.: Вы выступаете в качестве ведущего квартирника?

Я такой talking head. Сам тоже выступаю, по желанию и обстоятельствам. 

О. Е.: Молодые артисты тоже участвуют?

Я в принципе за молодежь. То есть, например, мы снимаем два концерта в день: первый — какой-нибудь старый перец типа меня, а второй пускай будет какая-нибудь «Айова». Другое дело, что мы поставлены в определенные рамки, потому что канал борется за рейтинги. В идеале хотелось бы, чтобы играл только тот, кто нравится мне, но есть еще люди, которые говорят: нет, это не пойдет. И это для меня, конечно, непросто. Я отвык, что надо мной стоит кто-то и решает. А сейчас приходится все согласовывать с телевизионным начальством.

О. Е.: Почему сложно работать с начальством? Тяжелый характер? 

Проблема в другом. Я безусловная скотина в том, что занимаюсь только тем, что нравится мне. Если мне что-то не нравится, я этим не занимаюсь. 

О. Е.: С этим ли связана частая смена коллективов?

Да, когда мне что-то надоедает и не приносит личное удовольствие, я ухожу. И деньги тут уже не играют роли.

Ш. П.: То есть вам просто становится скучно. И дело не в конфликтах?

А я вообще неконфликтный человек, достаточно толерантен ко всему. Когда я решил перейти на сольный проект, это мне было гораздо интереснее, чем коллективы, в которых я работал. В результате сольная карьера перетянула на себя абсолютно все. Были оставлены и «Машина времени», и «Воскресение», и я прекрасно себя чувствую по этому поводу. 

О. Е.: Своими песнями и музыкой вы пытаетесь что-то донести до слушателя или сделать его, скажем, лучше?

Песни пишут для того, чтобы передать свои ощущения. А уж каждый воспринимает это в меру своей образованности, испорченности и иже с ними. Поэтому я просто делюсь своим отношением, а как это воспринято — вопрос к слушателю. Люди приходят тебя послушать, это значит, что ты им интересен. Если бы вы меня спросили, почему я хожу на концерты Эрика Клэптона, я бы ответил: просто потому, что мне нравится музыка Эрика Клэптона. И мне абсолютно все равно, меняет она мир или нет.

О. Е.: Было ли в жизни нечто такое, что стало переломным моментом в музыкальной карьере, задало направление? 

Естественно. Первое нервное потрясение, конечно же, от «Битлз».

Ш. П.: О, Битлз! А какой песней они вас тогда сразили?

Это была песня Can’t buy my love, услышал по радио. Я помню, у нас был воскресный обед. Помню даже наш приемник — «Рига-6». И вот сидим мы, едим какую-то там картошку с селедкой, и тут звучит эта песня. И она меня по темечку как шарахнула! Просто по-настоящему шарахнула, не могу сказать иначе.Это был действительно переломный момент.

А поскольку мой школьный класс был очень непростой и школа у меня тоже была непростая, то со мной учились дети всяческих дипломатических работников. Если на каникулы я уезжал в пионерский лагерь «Холщевники», то они уезжали кто куда — в Америку, Танзанию. И первого сентября я приносил с собой комариные укусы, а они — пластиночки. Поэтому все, что выходило, всегда оказывалось у нас у первых. Мне тогда было восемь лет. 

О. Е.: Вы в начале разговора сказали, что те вещи, которые цепляют в детстве, остаются с тобой на всю жизнь. Вы имели в виду музыку или вообще все? 

Абсолютно все! И книжки какие-то, и просто детские ощущения. Я даже помню первую книжку, которую я прочитал. Она называлась «Артемка». Мне было четыре года. А возвращаясь к музыке, могу сказать, что музыка того периода меня не обламывает никакая: ни советская, ни антисоветская. Я могу слушать любую музыку начиная с 60-х годов. Когда путешествую где-нибудь за кордоном, где не работает, к счастью, наше радио, я обычно записываю флешку с подборкой советских песен часов на 15 и слушаю их с превеликим удовольствием.

Ш. П.: А когда вы вообще стали музыку писать? У вас есть музыкальное образование?

Когда я начинал, никакого отношения к музыке не имел.

О. Е.: Я помню историю о том, как ваша бабушка выкинула скрипку. Не задалось со скрипкой?

И правильно сделала. Это отличная история. Со скрипкой совсем не задалось. Гитару я взял в руки только для того, чтобы нравиться девчонкам. Было это в 15 лет, я быстро научился играть и стал героем двора. Естественно, я никогда не помышлял о том, что стану музыкантом. Само как-то так вышло. 

О. Е.: Вы учились на врача, стали музыкантом. А кем еще хотелось стать в детстве?

О, там было много всего. Пожарный, таксист, космонавт…

Ш. П.: …Водитель катка?

О. Е.: Шломо, я так понимаю, это что-то из твоего, нереализованного?

 Нет, водителем катка я быть точно не хотел (смеется). Я жил недалеко от Музея космонавтики. Естественно, хотел стать космонавтом. Потом приоритеты стали меняться, мне ужасно нравились машины такси с зелеными глазками. И да, пожарным. Мне казалось, что это очень волнительно и что мне очень идет красный костюм.

О. Е.: Были попытки вернуться в медицинский. Зачем? Были сомнения в призвании? 

На самом деле это чисто бабушкина история. Заниматься ты можешь чем угодно, но должен получить высшее медицинское образование. Это самая востребованная профессия в тюрьме, а тебя точно посадят за все, что ты делаешь.

О. Е.: Что же вы делали такого?

74-й год, я косматый, у меня рок-н-ролл… Для бабушки этого было достаточно. А бросил медициной заниматься в общем-то потому, что у нас были концерты, я на лекции не ходил. И последнее, что меня окончательно добило, это когда на практике в роддоме были какие-то тяжелые роды, а я вернулся только в семь утра, мы всю ночь играли и пили. Около этого ложа меня и накрыло, я грохнулся в обморок. Причем точно не от увиденного, я все же в морге работал уже на тот момент и не особо был впечатлительным. Тогда я понял, что все, нужно уходить.

О. Е.: Не первый раз слышу, что многие успешные люди начинали свою карьеру в морге. Это что, хороший старт? 

Да уж, наверное (смеется). Кстати, Билли Новик (Billy’s Band) — бывший патологоанатом. 

Ш. П.: А давайте вернемся к детству. Я понял, что хорошей музыки в нем было выше крыши. А что было еврейского?

Бабушка. Именно она в нашей семье соблюдала какие-то традиции. Белла Баруховна ходила в синагогу на Архипова, а мы, конечно, уже были рожденные в Москве и совсем светские. Я помню историю, какой же это был год? Наверное, где-то начало 60-х. В Москву приезжала израильская команда играть то ли в баскетбол, то ли в волейбол, и наши братья евреи выиграли. Бабушка вскочила и орала как резаная: «Наши! Наши!»

Ш. П.: Я вот знаю, что некоторых из «наших» в те времена смущало их происхождение, другие считали, что оно им мешает. Лично мне мое еврейство не делало ни тепло, ни холодно. Ваше отношение каким было? 

Я никогда не скрывал, что я еврей. Тем более что у меня это написано на лице. Украшайся длинными волосами не украшайся, стригись наголо — породу не скроешь. 

О. Е.: И ваше отношение к своему еврейству не менялось со временем?

Я как был евреем, так им и остаюсь. Как к этому может меняться отношение? Это данность.

Ш. П.: А как вы понимаете свое еврейство?

Просто я всегда чувствовал принадлежность к нашей замечательной еврейской нации, к народу.

О. Е.: Но что-то отличает нас от остальных?

Сейчас, с высоты своего возраста, я могу ответить: очень хороший ум, хорошая аналитика. Но надо сказать, что если среди нас попадаются идиоты, то идиоты тоже самые выдающиеся. 

Ш. П.: Как мне сказал один раввин, если еврей сволочь, то он исключительная сволочь.

О. Е.: То есть троечников-середнячков нет?

Вот именно. Моя бабушка шутила, что таких евреев обычно называют «одиннадцатый». Десять нормальных, а одиннадцатый — ну полный идиот. 

О. Е.: Сейчас в Москве еврейская жизнь проходит очень активно. Вы частый гость еврейских тусовок?

Нет, далеко не везде появляюсь. На самом деле, по мере возможностей. Если я в Москве, ничем не занят, то почему бы не прийти, не повидаться со своими друзьями, которых я давно не видел? Каждый же занят своим делом, у всех не хватает времени.

Ш. П.: Мероприятия, на которые вы ходите, больше культурные или вас на религиозные тоже приглашают?

На религиозные, по-моему, меня не звали еще ни разу. Хотя, подождите, вроде были…

О. Е.: Это такие мероприятия, где много мужчин, похожих на коллегу Полонского. 

Да, да, звали, звали. Но не довелось. 

О. Е.: Какое у вас отношение к религии?

Нас всех делали атеистами. На самом деле я не люблю людей, которые распространяются об отношении к Б-гу. Ужасно не люблю. Мне кажется, что это должно быть глубоко в тебе. Зачем об этом говорить? Тут по аналогии с политикой — разговор о политике должен вестись людьми, которые понимают, о чем говорят. Это должен быть узкий круг людей. Вообще очень интересно, что многие бывшие наркоманы и алкоголики или сидевшие, например, становятся религиозными фанатиками. Очень многие из нашего брата, которые соскочили со всяких глупостей, превратились, конечно, совершенно в других людей. 

Я же считаю, что если ты медийное лицо и тебя показывают где-то, и у тебя берут интервью, которое, я надеюсь, прочитает больше пяти человек…

О. Е.: Пять мы вам гарантируем, это наш штат. 

Отлично (смеется). Вот поэтому я всегда тактично ухожу от этого вопроса, особенно в интервью. 

О. Е.: Как вы относитесь к Израилю? Чувствуете ли Святую землю домом?

В некотором плане да. Хотя, конечно, количество евреев зашкаливает (улыбается).

Ш. П.: Знаете, мне в начале 90-х в Израиле довелось ехать в машине с Зиновием Гердтом на его концерт. Мы вышли около какого-то дома культуры. И тут какая-то женщина, увидев Гердта, кому-то начала кричать громко: «Тамара! Давай сюда! Он уже здесь!» И Гердт такой, тихонечко, в сторону: «Жидов много здесь, конечно, много…»

Вот-вот…Я последний раз был в Израиле с концертом года четыре назад и понял, что лучше буду играть в России. Вот все там на уровне Московской областной филармонии 1975 года. Едем с устроителем концерта, а он не знает, где концерт. У него написано какое-то дацзыбао, он ничего там не понимает, его брат сидит сзади. Он говорит: «Боря, ты знаешь, где дорога, куда мы едем?» Он говорит: «Нет, не знаю. Позвони папе». Он звонит папе, папа тоже не знает: «Роза сказала, знает…» Ужас, в общем.

О. Е.: А вы вообще туда часто ездите? Отдыхать, скажем.

Отдыхать — нет. Отдыхать есть места похолоднее. На самом деле больше всего я люблю Испанию. 

Ш. П.: А если еще похолоднее? Например, Скандинавия? 

О. Е.: Мурманская область.

Не-не, избавь Г-сподь (смеется.)

О. Е.: Я читала в интервью с вами, что вы в принципе никогда не сталкивались с какими-то проявлениями антисемитизма…

Верно, никогда. Опять же мне, конечно, повезло в том, что социальный слой, в котором я рос, не предполагал таких вещей. Вот если бы я родился в каком-нибудь неблагополучном районе, возможно, было бы иначе. Замечательная публика окружала меня всю жизнь. И именно это позволило мне, как бы лучше сказать…

О. Е.: С быдлом не сталкиваться.

Именно. Многое зависит от окружения и от условий, где рос. У меня ребенок окончил 57-ю математическую школу, окончил мехмат МГУ, окончил Бостонский университет. Вот если бы мы жили, ну, например, где-нибудь в Южном Бутове, то, наверное, его жизнь сложилась бы иначе. 

О. Е.: А как ваш сын относится к своему еврейству? 

Он к нему намного ближе, чем я. Начал учить иврит. Кстати, это его четвертый язык, что радует. 

О. Е.: Вас радует, потому что это четвертый или потому что иврит?

Именно потому что иврит, естественно. Недавно он, как настоящий яппи, сгонял в Израиль пообщаться и повысить свой культурный уровень. То есть ему это все интересно, он больше об этом знает. Когда он был маленьким, ему было лет пять, он вдруг неожиданно начал читать все подряд, в том числе и про историю евреев. Он, как настоящий математик, во все очень серьезно углублялся. В нашу историю и в свое еврейство тоже. 

Ш. П.: У меня есть вопрос, если позволите. Вот вам 60 лет. Есть ли что-то такое, чего вам не хватает как творцу, как артисту? Что еще не сделано?

Не сделано много чего. Возможно, в музыке, а может, стоит освоить что-то новое. Например, я никогда не был ведущим. А тут как-то раз — и стало получаться. Мне даже это нравится. Единственное, конечно, что обламывает, это то, что я уже не юн. 

Ш. П.: А что именно обламывает? Самочувствие?

Старость, однако! Помню случай. 1980 год, я пришел в Театр Ленинского комсомола, попал на репетицию. И идет Татьяна Ивановна Пельтцер через зал, немножко скрючившись, держась за спину. Марк Захаров говорит: «Татьяна Ивановна, что случилось?» Она на него посмотрела и ответила: «Да старость случилась, @би ее мать». С возрастом можешь, конечно, меньше. Не можешь так стремительно на все реагировать, как в молодости. 

Ш. П.: Я продолжу свой вопрос. Итак, вы — часть еврейского народа…

Да, часть нашего еврейского умного народа. И красивого.

О. Е.: Последнее про меня, Шломо.

Ш. П.: Нет, про меня. Так вот. Чувствуете ли вы необходимость сделать что-то уже не как артист, а как еврей?

     О. Е.: Бороду отрастить, например, как у Шломо…

Как я уже сказал, я считаю себя неучем в этом плане. Многое еще не сделано, не прочитано, не изучено. И конечно, хотелось бы заполнить все пробелы, в том числе в знаниях нашей истории и религии. Но вот насчет бороды, откровенно говоря, не уверен. 

О. Е.: А ваша супруга еврейка?

Да, конечно. Но это как-то само так получилось. Опять же, гениальное слово — location. Она тоже аэропортовская. Даже провожая ее до дома в другой стороне от моего, я до ее квартиры доходил за 10 минут.

О. Е.: Вы вместе уже больше 30 лет. Что надо делать, чтобы так долго?

Не перечить. Никогда. Не нужно спорить с женщиной.