В Тулу, к цыганам
— Недавно вы выложили на ютьюб видеозапись нью-йоркского концерта легендарного исполнителя Алеши Димитриевича. Среди приглашенных певцов был и Алик Ошмянский (Фарбер), известный по подпольным магнитофонным записям еврейских и одесских песен. На том вечере Ошмянский исполнил «Отцвели уж давно хризантемы в саду». Не был ли этот эпизод показательным: советские евреи на Западе стали ощущать себя русскими?
У Яна Бала в альбоме «Брайтонштат» есть строчка: «Кто там был жид, здесь русским стал». Автор никого не хотел оскорблять, он просто подметил тенденцию. При всех минусах Советского Союза населяющие его народы были приобщены к русской культуре. Алик Ошмянский принадлежал к поколению артистов, которые не просто выходили на сцену зарабатывать: они интересовались жанрами, в которых работали.
Определенные еврейские песни были запрещены к исполнению даже в ресторанах Одессы. Алика за нарушение этих правил однажды поймали проверяющие из Одесского объединения музыкальных ансамблей. Они ходили с магнитофончиками и записывали репертуар. Ошмянский получил один выговор, другой, а потом его сослали в Тульскую филармонию руководить цыганским ансамблем.
— Ничего себе метаморфозы.
Да. Еврейский музыкант за исполнение еврейских песен ссылается в качестве наказания руководить цыганским ансамблем в Тульскую филармонию. Поэтому взаимопроникновение культур в СССР было неизбежным.
Увидев Алика на той записи, я, честно говоря, не удивился. Первую пластинку он записал в Торонто, называется «От Алика с любовью». Там был микс из русских и одесских песен. Но мало кто знает, что в Торонто у Алика состоялся концерт цыганских романсов. У коллекционеров эта кассета есть, но официально она никогда не выходила.
— Получается, тульский опыт не пропал даром. Что происходило с репертуаром других эмигрантских артистов?
Многие люди, которые ехали на Запад, поначалу просто не понимали, как там всё устроено. Все-таки Советский Союз был закрытым обществом, есть масса примеров, когда эмигранты в прямом смысле испытывали разочарование. Допустим, рижанин Лев Пильщик уехал одним из первых в начале 70-х. Известный артист, сотрудничал с ВИА «Самоцветы», «Поющими гитарами», был солистом ансамбля Эдди Рознера. Сначала Пильщик поехал в Израиль и попытался там закрепиться, обладая шикарным голосом. Он даже получил премию на Фестивале хасидской песни. Но израильская аудитория маленькая, к тому же для многих выходцев из СССР стало откровением, что идиш эту аудиторию интересовал мало.
Такое же разочарование постигло и Михаила Александровича, и Эмиля Горовца, и Анну Гузик. Немало артистов, которые искренне стремились попасть в Израиль, осознавали, что их советский и идишский репертуар никому не нужен. Они вынуждены были ехать дальше, в Америку, к эмигрантской публике, которая ценит русский и идиш. Эмиль Горовец свой американский репертуар в значительной части выстраивал на еврейских песнях. Майя Розова перед тем, как выпустить два альбома по-русски, записала альбом на идише. Была такая певица Ирина Фогельсон, она выпустила пластинку, где в равной мере представлены русские и еврейские песни. Люди искали себя, пытались понять, что в эмиграции наиболее востребовано.
— Почему у Шуфутинского немало песен на еврейские темы, включая «Скрипача Моню», а Гулько предпочитал тюремную и белогвардейскую тематику?
Михаил Гулько, в отличие от многих коллег, не был артистом советской эстрады в прямом смысле слова. Он был именно ресторанным музыкантом и поэтому лучше всех нащупал и уловил запросы публики. Михаил Шуфутинский и Анатолий Могилевский впоследствии записывали свои альбомы, ориентируясь на репертуар Гулько. Первый альбом Шуфутинского «Побег» похож на «Синее небо России» Гулько и в плане репертуара, и с точки зрения подачи.
Во время интервью Шуфутинский хорошо мне это описал: люди приехали из страны, где многое было под запретом. Кому чего не хватало в Советском Союзе, то они и пытались восполнить. Кто мечтал о красивой мебели, покупал мебель, кто 10 лет стоял в очереди за «жигулями», покупал подержанный «кадиллак». А кто любил одесскую музыку и хотел слушать ее в хорошем качестве, шел в кабак и заказывал эти песни.
— Вилли Токарев, предки которого были из кубанских казаков, выпустил кассету «Золото», которая состоит из песен про евреев и от лица евреев: гардеробщик Юзик, тетя Хая, Сара-Сара-Сарочка моя. Социальный заказ?
«Золото» вышло в 1984 году, к тому моменту Токарев поет в ресторанах уже лет шесть, понимает, что востребовано публикой, которая заказывает то «Семь-сорок», то «Хава нагилу». После Шестидневной войны еврейская песня в СССР оказалась в полном загоне. Если раньше тот же Эмиль Горовец, Нина Бродская и другие во время эстрадных выступлений вкрапляли отдельные песни (разумеется, ни по радио, ни по телевидению их услышать было нельзя), то после 1967 года это приравнивалось к сионистской пропаганде. Но люди хотели слушать еврейские песни, это часть их культуры. Токарев хорошо знал свою публику и ее вкусы. Кстати, потом он даже выпустил альбом «Шалом, Израиль».
— Складывается ощущение, что многие «нащупывали» очень долго. Первая пластинка Анатолия Могилевского — это обычные эстрадные песни на музыку Анатолия Днепрова.
Более того, даже такой корифей, как Вилли Токарев, через год после Могилевского наступил на те же грабли с альбомом «А жизнь — она всегда прекрасна». У советских артистов на психологическом уровне был барьер: как это можно взять и запеть во весь голос «низкий» блатной репертуар, запрещенный на советской сцене? Они исполняли такие песни в юности, но под гитарку. Никому в голову не приходило, что можно аранжировать «Мурку» и записать на профессиональной студии.
Могилевский записал пластинку с Днепровым благодаря тому, что композитору удалось вывезти минусовки, записанные оркестром Юрия Силантьева. Марк Грушко тоже выпустил кассету с песнями Днепрова. Эстрада в советском стиле никого на Брайтоне не интересовала. Скорее наоборот: она напоминала о прошлых реалиях, и люди избегали ее. Многие сумели перестроиться, тот же Анатолий Могилевский записал целую серию блестящих альбомов с жанровыми песнями. А кто-то так и не смог найти своего слушателя.
Плясать как в последний раз
— Особняком стоял Ян Бал (Балясный). Как я понимаю, до конца 80-х его кассеты провозить боялись, поскольку Бал записал два альбома антисоветских пародий. Первый — про антисемитизм и отказников…
Ян Бал — уникальное явление, которое мало известно. Он пришел в межсезонье — уже были и Токарев, и Гулько, и Шуфутинский с Могилевским. Бала не расслышали, а потом он рано умер. Кроме него песенной антисоветской сатирой никто не занимался. Ну, может быть, Альберт Корабельников. Тема отказников звучала в известной пластинке Теодора Бикеля «Не могу молчать», но чаще всего такие произведения записывали на английском или иврите. А Ян Бал взял и сделал это по-русски, причем очень метко, ярко, с большим юмором. Вдова Яна Бала Эстер вспоминала, что на первой кассете, которая называлась «Брайтонштат», ее муж предусмотрительно не разместил свою фотографию и настоящее имя. Когда альбом вышел, по Брайтону начали шнырять люди в одинаковых серых костюмах — сотрудники советского посольства, которые искали автора. Есть версия, что ранняя смерть Бала от инфаркта была неслучайной.
— Кто ему аккомпанировал? По звучанию это живой, хотя и маленький ансамбль.
Был коллектив, который назывался Exodus. Одно время Бал гастролировал по США, ему аккомпанировал оркестр Зиновия Шершера. Это известный музыкант, в Союзе он работал в оркестре Полада Бюль-Бюль Оглы. Сейчас живет в Лос-Анджелесе. Шершер, кстати, однажды вышел в финал премии «Грэмми». Не выиграл, но стал голосующим академиком.
В эмиграции были эстрадные группы, например Five Russkis, ее организовали рижские музыканты братья Ковнаторы. Альберт Корабельников записал с ними альбом «Русский акцент». Ковнаторы делали аранжировки Гулько для «Синего неба России», но он остался недоволен и пошел к Шуфутинскому.
— Почему не было ироничных брайтонских бардов уровня Тимура Шаова?
Были. Отчасти Корабельников: он выпустил одну кассету, но его репертуар был значительно шире, это рассказывают те, кто был на его концертах. Отчасти Бал, отчасти Виктор Шульман — у него есть вкрапления, брайтонские зарисовки. Некоторые песни проникали на эстраду. В Лос-Анджелесе живет бард Александр Быстрицкий, врач по специальности. Шуфутинский спел его песню «Ах, Сема, вы были член месткома» на альбоме «Атаман-3». Там же было и произведение барда Валерия Скорова «Прости-прощай, я покидаю зону». Выступлений классических бардов было мало: в ресторане под гитару не попоешь, туда приходят плясать.
— Как вообще выглядела эта ресторанная субкультура? Насколько эмигрант средней руки мог позволить себе посещать рестораны и слушать Токарева или Шуфутинского?
В первый раз я попал в США в 1990 году и застал брайтонские рестораны в пору их расцвета. Я никогда, ни до того, ни после, не видел, чтобы люди так веселились. Они плясали как в последний раз, не обращая внимания на фигуру и одежду, яростно и при этом со вкусом. Люди, которые долгие годы сидели в клетке, обрели свободу и отрывались.
Дешевыми рестораны, да еще с живой музыкой, не были, но раз в неделю эмигранты могли себе позволить поесть, попить и оторваться. Я работал в пекарне у дяди и получал пять долларов в час. За летние каникулы раза три-четыре я ходил в рестораны, даже в «Одессу» слушать Вилли Токарева.
Что касается брайтонской эстрады, по закону диалектики количество переросло в качество. К началу 1980-х годов в эмиграции оказываются десятки профессиональных артистов — с именами, с консерваторским образованием. Разумеется, демиургом эстрады третьей волны, как я его называю в одной из книг, стал Михаил Захарович Шуфутинский. Он выступил аранжировщиком первых альбомов Гулько, Могилевского, Успенской, Розовой, некоторых песен Яна Бала. Во многом эти артисты состоялись благодаря его аранжировкам.
В СССР Шуфутинский был руководителем большого эстрадного ансамбля «Лейся, песня», работал с Анной Герман и другими корифеями. Все знания и умения он перенес на брайтонскую сцену, собрав ансамбль «Атаман». Там играли музыканты советской школы, которые работали у Лундстрема и Рознера, будь то саксофонист Владимир Ткалич или тромбонист Алик Шабашов.
Появились разные направления эмигрантской эстрады, и к 90-м, когда границы открылись, многие вернулись и составили конкуренцию российским артистам.
— В Израиле звезды Брайтона гастролировали?
Конечно. Токарев был неоднократно, Могилевский, Шуфутинский. Борис Сичкин, Альберт Корабельников, Виктор Шульман — все люди, чьи песни разлетались и пользовались интересом, побывали в Израиле. В конце 80-х или начале 90-х прошел концерт в довольно гремучем составе: Гулько, Кобзон и еще кто-то.
«Миллион алых роз» на идише
— Сегодня для полноценной аранжировки и записи хватает домашнего компьютера. В те годы требовались мультиканальные магнитофоны и другая недешевая техника. Почему у Шуфутинского качество было на высоте, у Токарева чуть пониже, а у того же Григория Диманта — серединка на половинку?
Вопрос денег. У Михаила Захаровича есть жизненное кредо: «Я люблю всё самое лучшее». Он понял, что одного синтезатора, как у позднего Токарева, мало, надо собирать оркестр. Вилли Иванович тоже поначалу записывался с оркестром, но решил, что для его жанра это не столь важно. Он все-таки автор-исполнитель в полном смысле этого слова. Возить оркестр на гастроли накладно, с синтезатором и аккомпаниаторшей Ириной Олой выгоднее. Поэтому он с 1985 года переходит на такой формат. На кассетах у Токарева было написано «One Man Band» — «человек-оркестр».
Шуфутинский пошел по другому пути. Вообще, Михаил Захарович более прозорлив с творческой точки зрения. Почему он успешен до сих пор? Он всегда на шаг-два впереди. Эксперименты с рэпом и техно. Плюс, конечно, живой звук. Его прелесть в том, что он не стареет. Послушайте Петра Лещенко: там другое качество из-за компрессии звука, но звучит будто вчера было записано. Навороченные синтезаторы выхолащивают звук.
Что касается Диманта, Гриша записал альбом «Любимые песни» в 1978 году. Тогда еще не было электроорганов с возможностью имитировать партию ударных. Продавались виниловые пластинки с разными ритмами, Димант купил их и на гитаре сыграл все остальные партии. Для конца 70-х это звучит неплохо. Григорий Димант изначально не пытался закрепиться в качестве певца, он таким и в СССР не был. Он был очень сильным музыкантом, гитаристом. Да, пел в ресторане, но в большей степени был музыкантом. В США он был мегапопулярен: в его карьере работа и с Мадонной, и с Эминемом. Он появлялся на обложке американского журнала «Гитарист».
Кстати, полная 90-минутная версия кассеты «Любимые песни» включала несколько композиций на идише. Вдруг у кого-нибудь из читателей она есть?
— Максим, почему переход количества эмигрантской песни в качество произошел только в Америке?
Прежде всего, потому что аудитория в других странах была маленькая. Во Франции даже в 1980-е властвовали традиции, заложенные первой и второй волнами. Есть известная история о том, как на концерт Высоцкого пришли потомки белой эмиграции и просто не понимали, о чём он поет: какие-то жаргонные слова, советские реалии… Поэтому в парижских ресторанах продолжал властвовать дореволюционный репертуар: «Две гитары», «Отвори потихоньку калитку», «Очи черные».
В 1982 году появился очень яркий автор Валерий Винокуров, который выпустил пластинку «Ностальгия». Но для него музыка была хобби, он работал учителем в школе. Для меня остается загадкой, почему в Израиле не было своих корифеев уровня Токарева. В 1960-е Аркадий Кручиний записывал разные песни по-русски — одесские, фольклорные. В 90-е появился замечательный Самсон Кемельмахер. Он выпустил кассету «Обо всем понемногу», потом был альбом «Я в Израиле и живой». Жанровая авторская песня на злобу дня, интересная, сочная. Самсон из Кишинева, он еще до отъезда выпустил пластинку на идише. Если бы он начал петь, условно говоря, в 1985 году, мы бы знали его больше.
В начале 90-х в Израиль приехал Виктор Березинский. Он больше лирик и сатирик, блатные песни в его репертуаре не звучат. Он очень разноплановый, выпускал альбомы на русском, идише и иврите. В 70-е годы была Женя Фаерман.
— Пела на идише.
В основном на идише, но она и в Париже вместе с Димитриевичем выступала, более-менее была известна. Еще был Давид Эшет, который переводил русские и советские песни на иврит и идиш. Он даже «Миллион алых роз» перевел и спел. Знаю, что перед смертью он планировал выпустить диск, где на идише должна была прозвучать песня Александра Новикова «Вези меня, извозчик». Его предупредили знакомые: «Придется улаживать вопрос с авторскими правами», он как-то сник и не успел выпустить пластинку. Надеюсь, его вдова выпустит этот диск.
Все-таки Израиль — страна небольшая, там трудно петь только по-русски, а на иврите сложно выстрелить, когда сильный акцент.
— Как эмигрантская песня преодолевала железный занавес? Кто ввозил кассеты?
Дипломаты, спортсмены и моряки. Дипломаты в первую очередь. Я дружу с коллекционером, он начал собирать музыку третьей волны, потому что его родители работали в миссии ООН в Нью-Йорке. Спортсмены много везли и всякие там чиновники. У меня еще в советской юности от отца остался знакомый, крупный чиновник в министерстве финансов. У него была гигантская коллекция этих пластинок и записей.
— Рискованное, наверное, было дело.
Дипломатический багаж не обыскивали, моряку на корабле всегда было где притырить, а вот спортсменов ловили. В 1974 году Слава Вольный (Вячеслав Мазур) выпустил пластинку «Песни ГУЛАГа». После Олимпиады в Инсбруке в 1976 году врач одной из советских команд пытался эту пластинку провезти. А там портрет Солженицына, лагерные вышки. Его поймали, срок не дали, правда, но отстранили от работы в сборной и сделали невыездным.
Кассеты шли потоком в Одессу, там был замечательный человек Стас Ерусланов, один из лидеров советского подпольного магнитиздата. Ему моряки пачками все новинки везли. Он их тиражировал, продавал в хорошем качестве на Привозе или на Охотском рынке. Так эти записи разлетались по всему Советскому Союзу.
— Что произошло с музыкальной сценой Брайтона после перестройки?
Во-первых, технологии вытеснили живую музыку. Стало невыгодно содержать музыкантов. Оркестр в ресторане «Россия» прекратил работу в середине 90-х, это был последний живой оркестр на Брайтоне.
Во-вторых, рухнул железный занавес, блатные песни стали звучать из каждого утюга. Куда более востребованной стала перестроечная советская эстрада, все эти «Ягода-малина». На Брайтон поехали советские звезды — кто в эмиграцию, кто на заработки. Они вытеснили традиционный Брайтон. С появлением интернета альбомы стало записывать невыгодно, продать их невозможно.
Песня — отражение жизни. Закончилась третья волна, и вместе с ней ушла ее эстрада.
