Натан Щаранский: «Случайности – совместная работа Г-спода Б-га и каждого из нас»

В тюрьме и в Сохнуте срок одинаковый

– Во многих языках существует поговорка: «с переменой места меняется и судьба». Какой вам представляется жизнь «после жизни»?

– У меня никаких особых изменений не предвидится. Остаются Израиль, еврейский мир, лекции, книги… Организации и титулы могут меняться, а человек остается самим собой.

– Некоторые опасаются изменений.

– Я знал людей, которые очень боялись освобождения из тюрьмы. Другие тяжело переносили прекращение жизни отказника: героизм остается в прошлом и начинается обыденное существование. Мне таких людей всегда жалко: реальную жизнь они подменяют определенной ролью – узника или, наоборот, министра. Но обе эти роли – это просто инструменты, которые тебе даны, чтобы сделать жизнь интереснее.

– Все мы, так или иначе, носим маски и играем роли.

– Знаете, чем московские театры отличаются от бродвейских? На Бродвее успешные спектакли играют по десять лет. Актер каждый день в течение десяти лет играет одну и ту же роль! Кстати, я большой любитель театра, моя кузина до сих пор успешно играет в Театре на Малой Бронной.

– Прекрасная актриса Людмила Хмельницкая.

– Ну да. Так вот, московский актер занят в определенном спектакле два-три раза в месяц. В остальное время играет другие роли. Мне кажется, это намного естественнее и интереснее, иначе ты сам превращаешься в своего бродвейского героя. И я решил: раз продержали меня девять лет в тюрьме, значит, на больший срок не пойду. И в «Сохнуте» девять лет просидел – пора уходить.

«Годами сидел в одиночке и любил ее!»

– Несколько раз обращала внимание на то, что вы поэтизируете годы заключения.

– Людям вообще свойственно поэтизировать свою молодость. Когда я рассказываю, как хорошо провел время в тюрьме, все думают, что я кокетничаю. Но это не от кокетства. Физически, конечно, было тяжело, а морально (если ты не сломался!) легко. Выполнил свои обязательства, сказал «нет» КГБ – и все. Обычная жизнь, вне тюремной камеры, намного труднее. Потому что ты не можешь вот так, сказав одно слово, все решить и соблюсти свой долг. Меня спросил один человек, почему я вышел из тюрьмы такой гордый и веселый. «Я, – говорит, – не так выходил». Значит, и сидел не так.

– А как не сломаться?

– На самом деле все очень просто. КГБ любым способом хочет лишить тебя свободы. Внутренней свободы. И только от тебя зависит, будешь ли ты свободным человеком. Меня арестовали, раздели донага, стали обыскивать, лазить по всем дыркам в теле – пытались унизить, раздавить, показать, что мне ничего не принадлежит. Я тогда себе сказал: «Они не могут меня унизить, только я сам могу себя унизить. И у меня есть только одна вещь, которую я должен сохранить, – внутренняя свобода». После этого отношения с КГБ у меня на все последующие годы сложились очень простые: я наотрез отказывался с ними беседовать. Гэбэшники старались убедить меня, что моя главная цель – выжить. «Ты должен выйти на свободу, поехать к жене в Израиль, у вас родятся дети. Главное – береги здоровье». Если ты им начинаешь верить, то до момента, чтобы сломаться и помогать КГБ, осталось недолго. А я не верил. Орали на меня – не помогло, применяли другие, более изощренные методы, карцер, например, да много чего было, но я не изменил себе.

– Была и одиночная камера…

– О, я годами сидел в одиночке и любил ее! Короче говоря, я был твердо убежден: никто меня унизить не может, главное – не физически выжить, а остаться свободным человеком, а это зависит только от меня. Когда ты это понимаешь, все очень просто. Поэтому вспоминаю то время с большим удовольствием.

Секреты отказа

– А время в отказе тоже вспоминаете с удовольствием? Там же были и провокаторы, и сексоты, и просто слабые люди…

– «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» Да, с удовольствием вспоминаю и отказ, время, когда мы пытались вырваться из рабской советской действительности на свободу. Говорили то, что думали, делали то, во что верили; у нас была цель, путь – то общество, к которому мы хотели принадлежать, связь со всем миром. Я проделал колоссальный путь. Будучи лояльным студентом Московского физико-технического института, я приобщился к великим ценностям Ньютона и Эйнштейна, но чувствовал себя рабом. А находясь в отказе – положил конец своему советскому двоемыслию и обрел внутреннюю свободу. Не любят вспоминать о своем опыте, как правило, те, кто в отказе начал ломаться… Послушайте, жизнь состоит из всего. Я был совершенно уверен, что среди нас существуют провокаторы, некоторых даже разоблачили. В принципе, я исходил из того, что вокруг полно осведомителей. Поэтому нужно было стараться свести к минимуму количество секретов. То, что мы составляем списки отказников, не было тайной. То, что мы выходим на демонстрации, – тоже. Однако время и место встреч держались в секрете, чтобы нас не арестовали до начала мероприятия. Поэтому число демонстрантов мы ограничивали, а о месте и времени встречи сообщали в последний момент. Имена журналистов, через которых мы передавали списки и другие документы для публикаций на Западе, также не разглашались. Но это были относительные секреты: в КГБ все знали. По крайней мере, прекрасно знали распорядок любого моего дня. Кагэбэшники ходили за мной несколько лет.

– Вы их знали в лицо?

– Конечно. Терпеть не мог, когда не обнаруживал слежку: предпочитал контролировать ситуацию. Метро было идеальным местом проверки, следят ли за тобой. Я применял специальный маневр. Всегда существует секунда, когда на перроне пусто: один поезд забрал людей, а второй еще не прибыл. Нужно зайти в вагон, всунуть в двери ногу, услышать: «Осторожно, двери закрываются!» – и в этот момент выйти. Но и топтун не дурак: у другой двери ждет, пока ты выйдешь, и тоже выходит. И мы вдвоем на перроне – остальные только подходят. Ты его приветствуешь и идешь дальше, уже зная свой «хвост» в лицо.

Подработка на мосту

– Недавно режиссер Аркадий Коган завершил работу над документальным фильмом об отказе и отказниках, где вы – главный герой. Ваши ощущения?

– У нас с женой разные реакции. Я люблю бывать в Москве: она мне напоминает, как мы их победили. Здесь была самая успешная наша демонстрация, здесь я убегал от КГБ, здесь, на квартире Слепака, меня арестовали… А вот Авиталь не любит ездить в Москву: город напоминает ей о черных днях, которые, слава Б-гу, позади… Во время съемок я с большим интересом посетил Владимирскую тюрьму, с удовольствием зажег восьмую ханукальную свечу в тридцать шестой зоне (тридцать пятая, где меня держали, превращена в музей). А самым интересным для меня было посещение здания моего суда. Я даже не знал, где он, – меня туда возили в закрытом «воронке». А сейчас, когда мы с Аркадием Коганом туда приехали, там шел ремонт – краска, штукатурка… Рабочие испугались, приняли нас за инспекторов – у них был нескончаемый перекур. Я объяснил, что меня здесь судили сорок лет назад. Продвинутые рабочие проверили истинность моих «показаний» по интернету и успокоились: не проверка. Я смотрю по сторонам и начинаю узнавать: здесь сидели судьи, здесь – представители советской общественности, там – мой брат, которого два стража зажимали и не давали ему ничего записывать. И вдруг эта небольшая комната в моих глазах начинает расширяться. Именно в ней в своем последнем слове я говорил со всем миром! Это было такое сильное ощущение!.. И тут – звонок из канцелярии главы правительства: возникли срочные вопросы. Кафка…

– Фильм, как я понимаю, не о вас, а об отказе как явлении.

– Таким было наше условие. Но там много о нашей с Авиталь истории; больше, чем я бы хотел.

– И Авиталь впервые согласилась дать интервью на русском языке.

– Да. Я ее убедил, что есть вещи, о которых, кроме нее, никто не расскажет. Она согласилась и, надеюсь, не жалеет.

– Еще съемки проходили в Германии. На знаменитом «шпионском» Глиникском мосту, посередине которого проходила граница между ГДР и ФРГ.

– Тоже было смешно. Мы медленно проходим по этому совершенно пустому мосту. А в самом конце его стоит человек среднего возраста с пожилой женщиной, он смотрит в смартфон и что-то ей рассказывает. Потом поднимает глаза и вдруг восклицает по-русски: «Так вы же – Щаранский! Я здесь впервые, приехал к маме в гости из Америки. Как раз сейчас рассказываю, как вас здесь обменяли!» Отвечаю, что подрабатываю: специально здесь хожу и рассказываю туристам свою историю.

Литературный агент

– Все эти истории нужно в книгу собрать!

– Я уже три книжки написал.

– Знаю. Более того, знаю, что Буш-младший – ваш литературный агент.

– Действительно, благодаря ему продано много моих книг. Дело было так. Я написал книгу на английском – русское название «В защиту демократии». Друг Буша, американский издатель, прислал ему один из первых экземпляров. Бушу книга понравилась, он захотел со мной встретиться. А я тогда был министром и как раз находился в поездке по Америке. Срочно изменил маршрут и прилетел в Вашингтон. Встречаюсь по министерским делам с госсекретарем Кондолизой Райс – у нее на столе лежит моя книга. Говорю: «Хорошие книжки читаете!», а она отвечает: «Может быть, эта книжка хорошая, я еще не прочла, но президент Буш велел всем нам читать». Как когда-то «Малую землю» читать всем было велено… А сам Буш мне сказал: «Я всю жизнь чувствовал, что демократия – не американское изобретение, а дар Г-спода человечеству, но не знал, как это объяснить. И вдруг ты так элементарно логически объяснил, что желание быть свободным – естественное состояние души». Было очень приятно, но на этом история не закончилась. Одна журналисткаCNN, держа мою книгу в руке, ехидно спросила президента: «Я слышала, что вы свои идеи о мире черпаете из книги правого сиониста, израильского министра». Он взял у нее эту книжку, показал прямо в камеру и ответил: «Все, желающие понять мое политическое мышление, должны прочитать эту великую книгу». В течение часа после программы в рейтинге продажи книг на Amazon моя книга поднялась с двухсот пятидесятого, что уже было неплохо, на второе место.

– Как вы отблагодарили президента за такую рекламу?

– Своими идеями. Я вхожу в попечительский совет в его институте. Он, кстати, президент, который встретился с наибольшим количеством демократов и диссидентов из разных стран. Вообще же, как правило, президенты не хотят раздражать свои правительства встречами с инакомыслящими. А он встретился более чем со ста диссидентами, и с половиной из них – с моей подачи. Такова плата моему «литературному агенту».

Протестный торт

– Переходим к истории с кампусами – это ведь ваша идея?

– Антисемитизм в кампусах – идея не моя. Израильские посланники – моя. Кампусы, места, где обитают студенты, – площадки, в принципе, очень хорошие. Авиталь в борьбе за мое освобождение часто там выступала. Я всегда воспринимал кампусы как ядро прогрессивной, демократической, свободной мысли. В 2003 году, во время второй интифады, в Иерусалиме чуть ли не каждый день случались теракты, за месяц погибли сто тридцать человек – страшное дело. В это самое время я ездил по кампусам – объездил их целых сто двадцать. Выступаю я в самом первом, в Торонто, рассказываю про демократию, про свободу… Тут один студент и говорит: «Для меня, либерального еврея, было бы лучше, чтобы Израиль не существовал. Каждый день мы слышим о преступлениях, которые совершает израильская военщина. Почему я, еврей, должен за эти преступления отвечать? С одной стороны, не хочу выступать против Израиля, с другой стороны, мне совесть не позволяет поддерживать ваши действия. Так вот, мне было бы намного легче, если бы Израиля не было». Причем, звучит этот монолог в тот момент, когда мы, израильтяне, совершенно четко себе представляем, что защищаем весь мир от террора: если не остановимего здесь, он охватит весь мир. И мы несем потери, хватая террористов практически голыми руками, дабы не нанести ущерб арабскому мирному населению… Естественно, точка зрения того «либерального еврея» была крайне левой. Но я проехал по многим университетам – и с большой симпатией студентов к Израилю сталкивался не часто. Встречается и такое: люди хорошо относятся к Израилю, но для их карьеры в сложившейся обстановке лучше об этом молчать. Я выступал в бизнес-клубе Гарварда (центр свободы!). И одна ученая дама, которая свои три степени уже получила, рассказала, что ей очень хотелось бы подписать письмо против бойкота Израиля, но два профессора, наиболее важные для ее будущего, этого не одобрят. Поэтому сейчас, в критический момент своей карьеры, она не может себе позволить их раздражать. А через несколько лет она опять начнет подписывать письма в защиту Израиля. Г-споди, это происходит не в Советском Союзе, где родители боялись дать детям разрешение на выезд, потому что в этом случае их карьере приходил конец. Это происходит в современном Гарварде, где доктор наук боится подписать письмо… Вернувшись, я написал статью «Путешествие по оккупированным территориям» (я так назвал американские университеты). И тогдашнему руководителю «Сохнута» посоветовал начать посылать в кампусы наших представителей. Когда я возглавил «Сохнут», у нас было двенадцать посланников, сейчас – девяносто. Это, как правило, молодые люди после армии и первой степени, которые проходят небольшую подготовку и едут на год-два в кампусы. Английский нужно знать, как родной; необходимо умение спорить, собрать на месте группу молодых ребят, которые ничего не боятся, уверенно себя чувствуют и могут дать отпор антиизраильским настроениям. Важно выброс эмоций преобразовать в интеллектуальную дискуссию.

– Ладно бы – только «эмоции». Вас однажды чуть не покалечили. Хорошо еще, что не камнем запустили, а куском торта…

– Вкусный торт был, кстати. Шоколадный… Вернувшись в аудиторию после того, как привел себя в порядок, я сказал: «Надеюсь, торт был кошерный: я съел довольно много». А дело было так. Подскочил еврей, глава организации «За свободную Палестину», выкрикнул: «Свободу Палестине!» и метнул в меня торт. Попал. После этого атмосфера возникла абсолютно произраильская. Провокаторы ушли в праведном гневе, зато набежали сочувствующие. Я этого парня хотел использовать в качестве агента влияния и в других кампусах, но он сразу после нашей встречи загремел на пару недель в больницу: мой телохранитель из ШАБАК постарался. Так что в интересах пропаганды Израиля использовать моего оппонента мне не удалось.

Дела семейные

– Как ваша семья воспринимает решение уйти с поста?

– У них возникла проблема, когда я принял решение возглавить «Сохнут», а сейчас никаких проблем нет. Не думаю, что естественно, когда человек отождествляет свою жизнь с занимаемой им должностью. На самом деле я ничего не меняю: продолжаю заниматься тем, чем занимался сорок лет.

– Продолжаете выводить народ из рабства?

– Можно и так сказать. Именно сорок лет назад я пересек черту между советским рабством и свободой. Все время занимаюсь одним и тем же, пишу и говорю про одно и то же: как связать наше желание быть свободными с принадлежностью к нашему народу, как связать евреев диаспоры с Израилем. Как это называется, в каких институтах происходит – не так и важно.

– Принадлежать народу – дело хорошее, но сейчас, как я понимаю, у вас появится больше возможностей принадлежать семье.

– Мы с женой приняли грандиозное решение: между нашими юбилеями, за три года, постепенно, в несколько заходов, обойти пешком весь Израиль, всю тысячу километров границы. Уже в четырех местах по пять-шесть километров пройдено.

– На стене – снимок, где вы в прекрасной компании.

– Шестеро внуков, седьмой – на подходе. За это я беру на себя полную ответственность: правильно дочерей воспитал. Еще когда им было по12-13 лет, я провел серьезную беседу. Объяснил, что у них старые родители – мне было тридцать восемь лет, когда родилась старшая. И нам необходимы внуки. Девицы прислушались, рано вышли замуж – и сейчас у меня нормальный возраст для дедушки. Догнал с помощью правильного образования дочерей.

– Всю свою очаровательную «банду» вы возили в Москву. Каковы впечатления?

– Авиталь была против поездки, мы ее уговорили. Но она возражала против названия «путешествие корней», и мы нашли компромисс: «путешествие веточек». За три дня побывали рядом с «Лефортово», возле синагоги, где мы встретились с женой, около московского вытрезвителя, куда нас привозили после демонстрации; съездили на могилу отца. Короче говоря, три дня – по местам боевой славы. Исключение составили посещение Пушкинского музея и Третьяковки, где Авиталь, кстати, работала: это были места ее боевой славы. В память об одной серьезной демонстрации пришли к Библиотеке им. Ленина. Было это перед Рош ха-Шана. Зять держит шофар, внуки – израильские флаги, я рассказываю. Раздается звонок – поздравляет с праздником человек, арестованный после демонстрации, о которой я в данный момент рассказываю. В жизни бывают интересные совпадения. 

Эпилог

– Вы верите в случайности?

– Случайности – совместная работа Г-спода Б-га и каждого из нас.

– Вы довольны жизнью?

– Очень!