— Вы представитель известного рода в Дагестане…
Мне повезло, я родился в семье, в которой знания и человеческое развитие ставились на самый высший уровень. В семье учителей. Более того, не только мои родители были учителями, а и деды, бабушки, тети, дяди, весь род – учительский. Дед, Борис Гаврилович Гаврилов, был директором школы, первым учителем родного языка горских евреев – джуури. Он автор первых учебников, основатель письменности джуури дербентского диалекта. Есть два основных диалекта: дербентский и кубинский. Дербент в Дагестане, относится к России, там пишут на кириллице. Куба, Баку – это Азербайджан, там пишут на латинице. Язык один, но письменность разная.
Кроме всего прочего, и дед, и папа занимались литературой. Дед писал стихи и прозу на родном языке, собирал фольклор, писал пьесы для горско-еврейского театра, работал в газете. Папа продолжил.
Биографическая справка
Семен Гаврилов (1952 года рождения) – горский еврей, имеет высшее образование.
Женат, трое детей и восемь внуков.
Занимается литературой со школы. Пишет стихи, рассказы, сказки. Печатается в периодической прессе, различных альманахах.
Издано семь книг, в том числе книга стихов для детей. Лауреат многих литературных конкурсов.
Подготовил к изданию неопубликованные произведения отца – Михаила Гаврилова – на горско-еврейском языке джуури.
Книга Михаила Гаврилова «Фикиргьо» («Раздумья») издана в мае 2020 года. Сейчас готовит к выпуску «Словарь забытых и труднопроизносимых слов» Михаила Гаврилова на языке джуури.
— Папа тоже стал директором школы?
Нет, он был учителем истории, но продолжил в том смысле, что писал, издавал книги, работал в театре и даже одно время был директором народного театра. Это всё в Дербенте. Понимаете, родиться в такой семье и не заниматься литературой практически невозможно. Обычно итог подводится так: если в семье учителей родился ребенок, первая перспектива – в учителя. Моей дочке, когда она поступала в университет в Тель-Авиве, сразу сказали: «У вас, видимо, в крови это учительство».
Но школа, вероятно, не мое. Я стал работать на хлебозаводе рабочим, поступил заочно в Краснодарский политехнический институт на факультет «технология хлеба, кондитерских и макаронных изделий». Начинал на хлебозаводе рабочим, а через 18 лет уехал оттуда в Израиль старшим инженером-технологом.
— В семье, наверное, были недовольны вашей сменой поприща?
У нас в семье всегда было так: желание не подавлялось. Можно посоветовать, высказать свое мнение. Даже сейчас, когда дети приходят за советом, я делюсь своими мыслями, своим мнением и добавляю: «Но решать вам, это ваша жизнь». Насаждать, заставлять, а потом видеть, как твой ребенок мучается? Смысл?!
— Против отъезда в Израиль родители тоже не возражали?
Мне было 40 лет. Как положено еврею, 40 лет я прошагал по своей пустыне. Ровно 40 лет и три месяца мне было, когда мы приехали в Израиль. В 1967 году мне было 15 лет, и я впервые подумал, что нужно уезжать. Шла Шестидневная война, и я сказал папе: «Давай уедем». Я настаивал, пятнадцатилетний мальчишка. Что я тогда мог понимать? Не знаю. Но факт остается фактом. Папа был коммунистом, и, естественно, никто никуда не поехал. Жизнь продолжалась, время шло, появилась семья, работа, вроде всё хорошо, но желание уехать с каждым годом становилось всё сильнее, и мы уехали в 1992 году. Из нашего рода мы приехали самые первые. А потом встречали всех. Мой брат приехал через полгода, потом через год сестра, родичи жены, потихоньку вся семья оказалась здесь.
— Тяжело приезжать на новое место в 40 лет, языка, наверное, не было?
Никакого языка не было. Было трое детей. Старшему 13 лет, дочери 11, младшему не исполнилось и 7. Мне повезло. Когда в 90-х стали возрождаться национальные языки, папе поручили восстановить горско-еврейскую газету. Он это сделал, работал один. Я ему помогал. Мы в редакции получали прессу из Израиля, и однажды мне попался журнал о развивающихся городах. Не знаю почему, мне запал в голову город Кирьят-Малахи. Я заранее знал, что мы поедем именно туда. Заместитель мэра Кирьят-Малахи был грузинским евреем. Еще живя в Дербенте, я с ним списался, и, когда мы приехали, он нам очень помог. На пятый день у нас уже была съемная квартира, нам организовали банк, больничную кассу. Никогда этого не забуду. Нам помогали даже незнакомые: мы с женой ходили по раскаленным улицам, искали квартиру, а люди выносили нам бутылки воды, мы не знали языка, но видели это отношение. И сегодня оно не ушло. Люди всегда готовы прийти на помощь. Но все-таки Кирьят-Малахи – немного закрытый город, детям было тяжеловато, и мы переехали в Хадеру.
— Как чувствуют себя дети в Израиле?
Мы приехали 20 августа, и дети сразу пошли в школу. На третий день дочка сказала: «Я в школу не пойду. У учительницы короткая юбка, она спокойно сидит на столе». Это я к тому, как дети были воспитаны. И мы отвели ее в религиозную хабадскую школу. Старший сын окончил школу в Холоне «Микве Исраэль» и пошел служить в бригаду «Голани». Он офицер. И тоже пишет. Он пишет на русском, сам занимался русским языком и сейчас прекрасно им владеет. У него есть интернет-страницы. В прошлом году вышла первая книжка стихов моего старшего сына Владислава.
Младший тоже служил в боевой части механиком вертолетов. И тоже пишет, но пишет на иврите и тоже имеет свои интернет-страницы.
Дочка проходила альтернативную службу. У меня восемь внуков. Слава Б-гу, и пусть будет как можно больше.
Семен Гаврилов
— Как воспитывать детей в Израиле?
Во-первых, надо учить добру, но учить не словами. Дети смотрят на родителей и так учатся. У меня в Дербенте был друг, азербайджанец, работал со мной на хлебозаводе. Его сын, кстати, чемпион мира по тяжелой атлетике, Абы Джавадов пришел к нам работать. Он не пошел к отцу в бригаду, а пошел ко мне. Спрашиваю: «Почему?» – «Потому что у тебя не такой подход, как у всех. Всем дай план, а ты создаешь условия, чтобы было хорошо работать, и тогда тебе дают сверх плана». Так и было. Больше двух лет наша бригада не сходила с Доски почета. Когда я уехал, он сам стал бригадиром, и не таким, как папа. Нужно думать о людях, а потом уже о работе. Люди делают работу. Если им будет хорошо, комфортно работать, то они сделают работу хорошо.
— И все-таки, в Израиле были сложности с детьми? Есть некая стигма горских евреев?
Да, бывает, когда приходишь устраиваться на работу, думают: горские евреи, они такие, что не будут работать. Это неправда. Сейчас ашкеназские девочки выходят за горских евреев, потому что знают, что те всё сделают для дома. А горские мальчики женятся на ашкеназских девочках, потому что у тех уровень образования и культуры выше. Сейчас очень много смешанных семей, и я считаю, что это хорошо. В конце концов из всех общин должен образоваться один народ, который будет как евреи, которые вышли после разрушения Храма.
— Но те женились четко на своих.
Правильно, свое колено на своем колене. Но тогда ментальность была схожая. А сейчас ментальность разных общин отличается.
— И ваш старший сын женился на ашкеназке?
Да. Дочка замужем за горским. Младший сын женат на девочке, у которой мама из Венгрии, а папа из Ливии, – на израильтянке, будем так говорить.
Но, отвечая на вопрос про клеймо горских. Да, когда приехали, отношение было именно такое. Однако я приходил на работу, работал, и отношение ко мне становилось таким, какое я заслуживал. Когда мы переехали, хозяин кондитерской в Хадере позвонил в Кирьят-Малахи и спросил, как я работал. И ему хозяин той кондитерской ответил: «Если бы они даже уехали в Тель-Авив, я был бы готов платить ему за дорогу туда-обратно, лишь бы он продолжал у меня работать». А ведь я горский, и на мне клеймо. Но нет никакого клейма. Клеймо человек сам зарабатывает. Меня так учили, и я своих детей так учил.
— Каким вы помните еврейский Дербент?
Мой отец был коммунистом, воевал, дед тоже был на фронте. Дед демобилизовался в 1945 году. Папа – в 1947-м. Сам я был председателем партийной комиссии горкома по предприятиям пищевой промышленности. Но традиции у нас соблюдались беспрекословно. Никогда не забуду, как мы садились на Пасхальном седере, и папа всё время рассказывал. Тогда для меня это было нечто сказочное. Я многого не понимал, но по рассказам папы учился этому. Так было во всём еврейском Дербенте, соблюдали строго. Когда мы с мамой ходили резать курицу в синагогу, там была огромная толпа людей. Все жили дружно. В городе было где-то 50-52 % евреев. Процентов 30-35 – азербайджанцев. Было много русских, были дагестанцы. Не было такого, чтобы на еврейском празднике не сидели азербайджанские друзья. И наоборот. Спустя много лет я встречал своих друзей, они говорили: «Вы были нашими братьями, а теперь наш дом опустел». Это говорили азербайджанцы. Сейчас город изменился очень сильно.
— Творчество для вас – это самовыражение?
Это моя жизнь. Я живу этим. Первое стихотворение написано лет в девять. В 12-13 лет я всегда клал возле кровати тетрадь и ручку, чтобы среди ночи записывать мысли. Однажды утром просыпаюсь, а надо мной стоит папа: «Это ты написал? Хорошо!». Папа всегда хвалил. Он указывал на промахи и ошибки, но при этом всегда хвалил. Он считал, что похвала вызывает желание стать лучше. Так и живу. Если меня ругают, у меня опускаются руки. Когда меня хвалят, мне хочется сделать еще лучше. Пишу много, правда, не всё публикую. Я никогда не учился литературе. Папа занимался литературой, у нас в доме часто бывали поэты, писатели, музыканты, певцы. Ну, представьте, мальчишка растет среди этого. Что из него получится?
— У вас бывают какие-то выступления, концерты?
Часто выступаю в госпиталях, в домах престарелых, на благотворительных концертах. Езжу по разным городам – меня приглашают на литературные вечера. Это моя отдушина, я этим живу.
— А прозу пишете?
Да, пишу – зарисовки, рассказы, сказки. Пишу сказки для детей и взрослых, обычные, взятые из жизни. У меня есть цикл «Сказки гончарного круга»: слепой дед-гончар рассказывает внуку истории. За этот цикл сказок я награжден Грамотой Международного союза писателей «Новый современник».
— У вас есть любимые писатели и поэты?
Нет, но есть любимые произведения. До сих пор с удовольствием читаю сказки, перечитываю «Алые паруса» Грина, «Графа Монте-Кристо» Дюма, «Детей капитана Гранта» Жюля Верна. Считаю, что нельзя судить о писателе в общем, потому что даже посредственный писатель может выдать что-то особенное.
— Какой вы видите свою жизнь?
У меня в жизни есть всё, чего я хотел. Я счастливый человек, у меня получилось. Самое главное – у меня хорошие дети, которым за родителей не стыдно, и за которых родителям тоже не стыдно. Это смысл жизни.
Порою нужно одному остаться Порою нужно одному остаться, подумать обо всём и ни о чём, чтоб радоваться или огорчаться тому, кем стали мы и чем живем... Чтобы в себе, быть может, разобраться, что в нас сильней – мы «жертва» иль «палач», и чтоб в Душе своей порой прибраться – где смех сдержать внутри, где спрятать плач... Порою нужно одному остаться, увидеть то, что страшно потерять, и чтоб порой к истокам возвращаться и путь свой мысленно пройти опять... Чтобы узреть, где промахи-ошибки и где, быть может, не туда свернул, где день как жизнь и где он лишь попытка, и в нем себя, наверно, обманул... Порою нужно одному остаться, чтобы найти себя в потоке дней и чтоб до сути собственной добраться, что спрятана под ворохом страстей... Чтоб сердцем видеть, кто любим и любит, кто примет нас такими, как мы есть, кто правду нам в глаза и не осудит, и не рассыплет сладостную лесть... Чтоб перестать «как все» куда-то мчаться и чтобы «преуспеть» в забеге лет, порою нужно одному остаться и на вопрос – «кто я?» – найти ответ...
Сказки гончарного круга. Свеча и мотылек
«Почему мотылек летит на огонь и почему со свечи, когда она горит, воск стекает каплями?» – спросил меня дед, раскручивая старый гончарный круг. Я поспешил поудобнее устроиться возле своего деда и приготовился слушать новую сказку. «Давным-давно жила свеча. Стояла она на узорном, ручной работы столике в красивом серебряном подсвечнике. Спокойным ровным светом она освещала небольшое пространство вокруг себя. По вечерам собиралась возле нее вся семья; дети затевали нешумные игры, отец читал газету, а мать садилась со штопкой или рукоделием. Так было и, казалось, так будет. Но однажды залетел в открытое окно мотылек. Летал вокруг свечи и смеялся. «Что ты смеешься?» – спросила свеча. «Потому и смеюсь, что ты слепа и не видишь ничего». – «Да, но я даю свет». – «Свет? Да разве это свет? Ты сама ничего не видишь в этом свете. Ты даже не знаешь, что в комнате есть еще большой деревянный стол со стульями, стеклянный шкаф с красивой посудой и массивный резной комод для белья. А ты говоришь – свет», – мотылек снова засмеялся. «А что, бывает свет, который может осветить всё сразу?» – удивленно спросила свеча. И добавила: «Как будто ты сам можешь дать такой свет». Мотылек застыл в воздухе. И вдруг… Яркая вспышка света, осветившая и стол, и шкаф, и комод в дальнем углу комнаты, ослепила всех. Неожиданно наступила темнота. После небольшой заминки удалось зажечь светильник. И все увидели… …Мотылька нигде не было, свеча погасла. И только на самом краю подсвечника застыла капелька воска». Дед замолчал, вытирая руки о фартук. Перед ним на доске застыли стол, шкаф, комод, расположенные в большой комнате, небольшой узорный столик с подсвечником, на котором застыла слезинка воска. Много лет прошло с тех пор. Никто не знает, что лучше – короткая яркая вспышка или пусть тусклый, но ровный свет. Или может… Но до сих пор свеча плачет и свет ее дрожит от слез, а мотылек летит на огонь и сгорает в нем, вспыхивая ярким светом.
Мой народ... Какая странная судьба – народ-избранник, без Родины через века – народ-изгнанник... но где бы ни был, он всегда во всём был первым и избран был, чтобы нести народам Веру... Какая страшная судьба – всегда виновен, на эшафот ли, в печи шел – всегда безмолвен... но он живуч и поднимался вновь из пепла, и сквозь века народа сила только крепла... Какая трудная судьба – года скитаний, но возвращается всегда в страну преданий, и новый Храм, и новый мир назло всем бедам, ведь это Свыше суждено – всегда победа... Какая славная судьба – весь мир был против, «они такие же как все, из крови-плоти», да, мы как все, но Вера наша – это сила, она над Родиною флаг вновь водрузила... Какая светлая судьба – народ-избранник, через века несет он в мир любви послание, и в добрый мир, и в новый день, в рассвет безбрежный... какая светлая судьба – народ-Надежда...
