События 18–21 августа 1991 года стали поворотной точкой в истории новой России. Именно поэтому неудавшийся путч запомнился во всех деталях: внезапное «Лебединое озеро», трясущиеся руки Янаева, угрюмые танки на московских улицах, вдохновенный Ростропович у Дома советов… Где были и что испытывали в те дни активисты зарождавшейся еврейской общины столицы? Перед вами — попытка собрать воедино живые свидетельства и подвести итоги борьбы за свободу. Свободу личности и, конечно же, веры.
Ицхак Коган, раввин синагоги на Бронной
Хорошо помню этот день. Я тогда был в синагоге на Бронной. По телевизору заиграло «Лебединое озеро» и объявили, что руководство страной принял на себя Геннадий Янаев. Стало понятно, что происходит что-то серьезное, в городе появились танки. Паники как таковой не было, я тогда еще съездил в детский лагерь, чтобы покормить детей. Как раз было время лагерей, и мы переживали за детей и вожатых, потому что было непонятно, чем все закончится и смогут ли поступать в лагерь питание и финансирование.
В тот день мы связались с Любавическим ребе и спросили его, что нам делать, на что он ответил: «Не меняйте свои планы».
Мы пришли в Белый дом во время его осады. Там были совсем игрушечные проволочные ограждения, поэтому прошли мы без проблем. У Белого дома увидели много ребят, среди которых были казаки, как ни странно, с цицит. Они нам сказали: «Если нас убьют, мы хотим, чтобы нас считали евреями». Когда мы прошли, то встретили Льва Евгеньевича Суханова, помощника Ельцина, и сказали, что хотим с Борисом Николаевичем переговорить. Он ответил, что Ельцин нас принять не может. Тогда мы передали Суханову слова Любавического ребе, чтобы никто не менял своих планов, на что Суханов сказал нам, что мы не знаем силу Крючкова и войск ГКЧП. В общем, мы ушли, а на следующий день все закончилось. Погибли трое ребят.
Я помню, что, когда мы снова пошли в Белый дом, чтобы обратиться по вопросу возвращения библиотеки Ребе, Суханов встретил нас словами: «Ваш Ребе — великий человек».
Кстати, когда сторонники Ельцина окончательно победили, мы на митинге оказались рядом с Борисом Николаевичем и снова обратились к нему с вопросом про книги. Он ответил: «Скоро, скоро отдадим». Но это «скоро» тянется уже 25 лет.
Пинхас Гольдшмидт, главный раввин Москвы
Начиная с 1989 года я работал в Москве. Во время августовских событий я уже был московским раввином и председателем раввинского суда. В этот день, 18 августа 1991 года, я находился в отпуске в Америке. Узнал о происходящем из новостей. Нельзя сказать, что это стало для меня полной неожиданностью. Очень непростое время, тяжелая экономическая ситуация, на прилавках пусто — поэтому, конечно, было очень много людей, недовольных реформами Горбачева и выбранным им курсом развития страны. Появлялась новая страна, но появлялись и люди, не желавшие двигаться в одном с ней направлении.
Несмотря на то что обстановка в стране предвещала определенные события, узнав, что происходит, большинство людей, в том числе и я, слегка запаниковали. Я очень переживал за своих знакомых, за общину, за возможные волнения или погромы. Основным страхом еврейского мира было потенциальное возвращение в СССР времен «до Горбачева», закрытие границ и невозможность эмиграции.
Путч, несмотря на то что был оперативно погашен, стал финальной точкой для СССР, ускорив его распад; и отправной точкой для новой страны. События августа 1991 года стали решающими для изменения истории России.
В каждом поколении появляются люди, которые пытаются повернуть историю вспять. Иногда они терпят неудачу, иногда им частично удается осуществить задуманное. Но так или иначе мир развивается и жизнь идет дальше.
раввин Александр Борода, президент ФЕОР
В тот период я учился, работал, посещал синагогу и всем этим был сильно увлечен, поэтому мне, честно говоря, было не до этих событий. Также, во-первых, живя при Советском Союзе, отслужив в армии, я особо не боялся никаких перемен ни в ту ни в другую сторону. Потому что, в принципе, был готов к любому развитию событий.
Во-вторых, тогда было существенно меньше информационных потоков, не было интернета, телефонов, поэтому, чтобы узнавать новости, нужно было или находиться в гуще событий, или все время смотреть телевизор либо слушать радио. А я тогда так увлекался интересными для меня вещами, что мне было совершенно без разницы.
И в-третьих, могу сказать: поскольку страна была уже почти развалившаяся, ни в какой ГКЧП я не верил.
Так что для меня события, начавшиеся 18 августа 1991 года, прошли более и менее незаметно. Дело еще и в том, что тогда я не понимал, чем это может кончится — плохим или хорошим. Максимум, что могло тогда произойти для меня, — нас бы вернули в тот Советский Союз, который мы знали. А чем он отличался от того, где я жил?
Конечно, если бы я тогда уже был раввином или активно участвовал в общинной жизни, то меня бы все это коснулось больше. Все же перестройка дала позитивные изменения для евреев, и любая другая концепция могла оказаться потенциально хуже, чем есть. Поэтому я бы, наверное, активнее выступал против ГКЧП и находился в гуще событий.
Но у истории нет сослагательного наклонения, поэтому, оглядываясь назад, могу сказать, что события августовского путча стали некой точка невозврата. Попытка переворота — это, конечно, плохо. Но, с другой стороны, она стала точкой в истории Советского Союза, разделительной линией между СССР и новой страной.
Адольф Шаевич, главный раввин России
В день путча я оказался в синагоге. Тогда я был главным раввином Советского Союза. Собственно, и был им до распада СССР. Какие у меня в тот момент появились мысли? Конечно, было не спокойно, но не до паники. Тогда было меньше информации: только по радио «Эхо Москвы» мы могли слушать новости, а больше ничего не удавалось поймать. В синагогу постоянно приходили разные люди, говорили, что идут разговоры про то, что синагогу будут громить. А у нас даже охраны тогда не было никакой, просто сидел дежурный. Тем не менее синагога эти несколько дней все-таки работала. Состояние, конечно, непонятное — никто не мог предположить, что будет дальше. Узнать новую информацию обо всем происходящем невозможно.
Люди боялись, естественно, опасались погромов, ведь случится могло все что угодно. Не только у меня, но и у всех евреев тогда была тревога, и всех посещали мрачные мысли — во что все может вылиться?
Но таких глобальных изменений, как развал Союза, конечно, никто не мог предположить. Было ли произошедшее неожиданностью? Нет. Все шло к тому, что что-то должно произойти. Разговоров ходило много и разных. Но, даже понимая, что грядут какие-то события, трудно было предположить, чем именно это кончится. В итоге все происходило спонтанно и никто не был к этому готов. Впереди у страны и у народа были непростые девяностые. Но эти события дали начало новому историческому витку. Сегодня мы живем уже в другой стране, не в Советском Союзе. Что касается религиозных конфессий — мы все получили широкие возможности для возрождения и развития, причем при поддержке государства, в отличие от советского периода.
Зиновий Коган, КЕРООР
Уже после путча, в пятницу, раздался звонок от Руцкого: завтра, то есть в субботу, будут похороны погибших трех молодых людей, и они просят сопроводить религиозной службой траурный митинг. Мне сказали, что, если я не буду присутствовать, Илью Кричевского похоронят так же, как и остальных, то есть по православному обряду. Из мусульманского духовенства ведь никто не пришел, и двоих отпевали в православной часовне. Такая же участь могла постичь и Илью, если бы я отказался принять участие.
Я дал согласие. Сам Илья был у меня в синагоге на Большой Бронной, мы там арендовали помещение. Такой очень запоминающийся, активный, стихи писал, участвовал в театральной самодеятельности. В субботу на митинге я спрашиваю Лужкова: «Нужно что-то еще сказать?» Он ответил: «Да скажи что-то по-человечески».
Я сказал, что своей смертью эти трое как бы освятили рождение новой России. И начал читать поминальную молитву. Я понимал, что впервые так громко и публично читается кадиш.
Мы шли пешком до Ваганьковского кладбища за машинами с гробами. А там нас поджидала достаточно большая группа крикунов из общества «Память». Они стали кричать что-то типа «евреям здесь не место», но воины-афганцы, сопровождавшие Руцкого, буквально перебросили двоих из них через ограду, а остальные сразу разбежались.
Я по сей день поддерживаю дружеские отношения с сестрой Ильи Мариной Кричевской и его отцом Маратом. Каждый год мы собираемся на месте их гибели, на пересечении Нового Арбата с Садовым кольцом. Там установлен монумент, и я каждый год 20 числа в 20 часов произношу молитву.
