Моше Шамота: «Птичка просто так не вылетит»

Поверженные силы зла на горе Мерон

— Как вы работали над книгой? Использовали ранее опубликованные хасидские рассказы? Самостоятельно собирали фольклор?

И то, и другое. Всё началось с рисунков. В моей книге на каждой странице есть иллюстрации — как минимум два рисунка. Все они сделаны с натуры, с реальных людей. Я живу на Святой земле вот уже десять лет и всё это время не только смотрел, рисовал, фотографировал, но и прислушивался. Соответственно, в книге есть и рассказы, которые полностью записаны мной, и разные хасидские истории, которые я отобрал из большого числа других сборников. Многое почерпнул в книгах рабби Нахмана из Брацлава и историях рабби Исраэля Бааль Шем Това, не обошлось и без Мартина Бубера, он активно занимался хасидским фольклором. Главный принцип — все эти истории строятся на отношении к Святой земле и могут сосуществовать с моими иллюстрациями.

Допустим, возьмем рабби Менахема-Мендла из Витебска. Сколько я живу в Тверии, я хожу в синагогу, которая была основана им 250 лет назад. Он с хасидами прибыл на Святую землю в 1773 году. Сначала они жили в Цфате, потом перебрались в Тверию, где основали хасидскую общину. Я общаюсь с их потомками, которые живут здесь уже десять поколений. Сейчас эта синагога относится к карлин-столинским хасидам, главным преемникам учения рабби Менахема-Мендла.

— Чем вы руководствовались, решая, войдет ли та или иная история в книгу? Первичным был увлекательный сюжет или философский подтекст?

Главный критерий — рассказ должен быть связан со Святой землей. Даже если далеко не все хасиды могли перебраться на Святую землю, они о ней мечтали, упоминали в молитвах и учебе. Поэтому в книге есть разделы «В поисках Святой Земли» и «На Святой Земле».

Одна из моих любимых историй — о том, как Вижницкий ребе изгонял Вельзевула с могилы рабби Шимона бар-Йохая. Знакомый пригласил меня на Мерон, снимать опшерниш, церемонию первой стрижки трехлетнего сына. После съемки я решил походить по комплексу, посмотреть. Вижу, хасиды прибывают один за другим. Ага, что-то интересное. Решил остаться. Оказалось, что приехал Вижницкий ребе, у его внука была бар-мицва. Хасиды стали всех пришлых оттеснять, но я хитрый, потому что часто снимал на Мероне: влип в какую-то стену, и меня оставили в покое. Хасиды набились плотными рядами, так что пошевелиться практически невозможно.

Вдруг на противоположной стене начинает искрить и жужжать огромная лампа. Думаю: с проводкой что-то не в порядке, вдруг всё это сейчас полыхнет?! Оказалось, что это — специальная ловушка для летающих насекомых. Откуда ни возьмись появляется огромное количество мух, все летят к лампе, сгорают и взрываются. Я практически почувствовал запах горелого мяса. А хасиды не обращают внимания.

Я вспомнил: рабби Нахман из Брацлава пишет, что появление большого количества мух символизирует усиление идолопоклонства. Видимо, силы зла решили восстать и помешать проведению этого святого мероприятия. Когда Ребе вошел, последние мухи сдохли, самоуничтожившись, как камикадзе, а Вельзевул — Бааль Звув (повелитель мух), позорно ретировался. Есть и другие истории.

— О чём будет ваша следующая книга?

Вообще-то, запланирована серия. Первая книга, которая уже вышла и имела хорошие отзывы, называется «Евреи Святой Земли. Энциклопедия еврейской жизни Израиля», была написана в соавторстве с Александром Рыбалкой. Это — первый том, посвященный жизни евреев на Святой Земле и созданный на базе моих фотографий. Книга была издана не только в Израиле, но также и в России.

Сейчас в работе продолжение этой серии — книги «Еврейские праздники на Святой земле» и «Колесо еврейской жизни». Книга «В поисках Святой Земли» создавалась параллельно, но тоже вписывается в этот ряд. Кроме того, я постоянно делаю творческие работы, фотографирую, рисую. Сборник рассказов созрел, когда у меня накопилось большое количество работ и рисунков, заготовок. Судя по реакции людей, читатели ее с нетерпением ждут.

— Кто ваша целевая аудитория? Русскоязычные израильтяне? Российские евреи?

На мой взгляд, она достаточно широка. Это ведь не учебник иудаизма и не книга о том, что надо делать. Это просто сборник историй, с мистикой, с юмором, со страшилками, с нравоучением, всё как в жизни. Шаббат, праздники, стремление к обретению Святой земли. Ведь пока что мы все — в пути.

Брать иудаизм там, где он есть

— Вы — и художник, и фотограф. Нет ли противоречия между этими амплуа? Художник должен грунтовать холст, смешивать краски, долго работать над картиной. Фотограф нажимает на кнопку, и вылетает птичка.

Во-первых, птичка просто так не вылетит. Не говоря о технической составляющей, которая не менее сложна, чем грунтовка холстов, надо знать, где и когда нажать на кнопку. У фотографа и художника две противоположные задачи. Фотограф должен уметь уловить момент, который есть сейчас и исчезнет через секунду. Неуловимое движение, смысл, ощущение, взгляд. Делаешь обойму кадров с одного сюжета, и только в одном кадре можно поймать правильный взгляд, выражение, движение, жест, взаимоотношения между людьми. Это не постановка, это момент удачи. Как у музыканта импровизация. Это тоже приходит с долгими годами тренировок и опытом. Учитывая, что я рисую и фотографирую более сорока лет, определенные вещи можно предугадать. Как охотник, который стреляет немного раньше, чем пролетит дичь. Фотограф должен поймать момент, передать такое быстрое ощущение жизни.

Фотография кишит и изобилует подробностями. А художник, наоборот, должен убрать лишнее, отказаться от ненужных деталей, приподнявшись над миром. Посмотреть немного сверху и увидеть главную суть.

Еврейской темой я занимаюсь более 30 лет, с того момента, как впервые пришел в синагогу. У меня немало рисунков, связанных с атмосферой шаббата и Йом-Кипура. С годами я понял, что есть сюжеты, которые нужно рисовать, а есть те, которые надо запечатлевать на камеру.

— Работая в жанре еврейского искусства, легко удариться в китч: старики с пейсами, мальчики со скрипочками.

В том-то и дело! Поэтому я всегда рисовал живых людей. Еще с 90х годов я начал рисовать евреев в Малаховке, которых увидел в синагоге. Они не очень походили на традиционно изображаемых «местечковых» евреев. В те годы я создал цикл картин «Шаббат в Малаховке». И сейчас, после долгого перерыва, я также рисую реальных людей, окружающих меня. Могу назвать по именам практически всех персонажей моих картин. И пейзажи реальные — это виды Тверии, к которой я прикипел душой. Например, площадь, на которой находятся сразу три древние синагоги.

Поэтому мне так нравится шаббат, когда нельзя пользоваться техникой. Я сижу на субботних трапезах и впитываю всё происходящее — все лица, выражения. А потом уже стараюсь это нарисовать.

— Насколько комфортно живется вам, уроженцу Москвы, в Тверии, которая даже по израильским религиозным меркам считается периферийной? Это не Иерусалим, не Цфат, не Бней-Брак.

Всё зависит от конкретного человека. Ничего плохого не скажу о московской еврейской жизни, но мне там не хватало именно атмосферы Святой земли. Я довольно долго соблюдаю традиции, с 1990 года. В течение двадцати лет я старался участвовать в еврейской жизни Москвы и Малаховки, там, где родился и вырос. Сейчас я ощущаю, как мне помогает атмосфера Святой земли.

Жизнь в Тверии более свободна и спокойна по сравнению с Иерусалимом и другими религиозными центрами. Я не принадлежу к конкретной общине. Просто — хожу в синагогу, и не в одну и ту же. Я много времени провел в синагоге раввина Дова Кука, известного каббалиста. Сам он — ашкеназ, но община у него на 90% состоит из евреев марокканского происхождения. Я там учился с хеврутой в течение пяти лет, бываю на многих праздниках. Вообще, куда бы я ни приходил, никто не спрашивал: «Ты откуда, зачем, покажи документы». В будни молюсь в хабадской синагоге, учусь в утреннем колеле (ешиве для женатых). Мы уже много лет изучаем Танах, книгу «Тания» и Алаху.

— То есть ваш личный иудаизм эклектичен.

Это может показаться странным, но я не отождествляю себя с каким-то определенным течением. Как-то я ответил на этот вопрос: «Я — простой еврей». Если бы меня с детства воспитывали в конкретном русле, я бы так и продолжал. Тем не менее я, конечно, причисляю себя к ашкеназскому направлению. Я беру иудаизм там, где его нахожу. Пока жил в России, конечно, в основном проводил время в ХАБАДе, хотя также ходил и к раввину Зильберу в литовскую ешиву «Торат Хаим». Я — человек творческий, мне нравится всё, в чём я ощущаю жизненную силу.

У раввина Кука, конечно, всё на очень высоком уровне. Сам он учился в престижных литовских ешивах, затем переехал в Тверию. И община интересная, в основном — это баалей-тшува, люди, выросшие в нерелигиозном окружении, которые пришли к традициям в сознательном возрасте. Костяк общины р. Кука — такие серьезные товарищи, у которых в прошлом было не очень гладко с законом. Сейчас они уже праведные, дети у них изначально растут в ультраортодоксальной обстановке. Очень интересные люди. Когда устраиваются семейные торжества, меня часто приглашают пофотографировать. Обычно на одного ученика ешивы приходится полтора десятка совершенно светских родственников. И они смотрят на ешиботника с гордостью!

— Тем не менее, почему вы выбрали именно Тверию, а не тот же Цфат, который считается заповедником художников и музыкантов?

Я считаю, что этот выбор сделал Всевышний. Мы жили в Малаховке, у нас, в принципе, всё было хорошо, не было материальных проблем. Дом свой. Сидим мы как-то с женой в субботу на веранде, лето, зелень вокруг, цветы, птички поют. Тут я возьми и скажи: «Представляешь, как здорово было бы жить на берегу Кинерета, ходить на озеро, плавать на лодке, ловить рыбку…» И вот, видно, Всевышний меня за язык поймал.

До этого я несколько раз бывал в Израиле как турист. В целом Тверия меня устраивает как художника. Место тихое, городок маленький. Вот только летом очень уж жарко. В Москве на работу приходилось ездить по полтора часа в один конец. А сейчас я живу в таком провинциальном городишке, где все всех знают. Вот на миньян в шесть часов утра приходит полицейский, вот — директор кладбища, они все такие деловые, быстро помолятся и уходят по своим делам. Атмосфера приятная и провинциальная, как в книжках об американской или европейской глубинке.

Искания без фанатизма

— Как выглядел ваш личный путь к иудаизму?

Поздно началось, но потом сильно вставило. Дома еврейские традиции не поддерживались, у нас была типичная московская интеллигентская семья с книжками Набокова, Цветаевой, Мандельштама, Пастернака, Солженицына. Была, конечно, и Библия на русском языке. Бабушка моя, видимо, боялась привлекать дочерей к еврейской жизни, поэтому ни мама, ни я на идише ни одного слова не знали. Культура была сугубо европейская, с многочисленными альбомами по искусству, отчего мне, видать, и передалась любовь к живописи. Хотя родители мои художниками не были. В плане еврейской «культуры» мы с друзьями любили ходить на еврейское кладбище, знаменитое малаховское, красивое такое, со старинными надгробьями. Черное, серое, всё в деревьях, осенние листья вокруг и смешные фамилии: Бух, Фих, Тух.

В подмосковной электричке я как-то встретил бывшего сокурсника по Училищу памяти 1905 года. Борода, картуз, и представился он еврейским именем — Хаим. Говорит: «А что ты в синагогу не ходишь? Давай приходи». Я говорю: «Ладно!» В неполных 28 лет я пришел в синагогу. Там как раз были молодые хабадские ребята и красивые старики. Они меня, в общем, и привлекли. Это был 1989 год. Потихонечку я начал вливаться, погружаться в традицию. Поначалу я шел к встрече со своими корнями, а мысль о встрече с родиной стала возникать намного позже. У меня медленный такой путь. Говорят, что те, кто очень быстро и сильно погрузились в тшуву, иногда страдают от разочарования. Но у нас этот процесс шел очень неспешно. И вот наконец мы пришли к решению собирать чемоданы. Я ощутил, что сделанного мной в России уже достаточно, можно эту страницу перевернуть и открывать новую.

— Относительно художников существуют стереотипы: они, мол, богема, духовные искания в их среде происходят постоянно. Один в религию ударяется, другой — в восточную эзотерику…

Я никогда не был богемным. Я учился в Государственном академическом художественном училище памяти 1905 года, после тусовок надо было успеть на последнюю электричку до Малаховки, родители в этом плане у меня были строгие, ночевать я обязан был дома! И представьте, телефона у нас тогда еще не было! Десять лет учился искусству. Искания были, но без фанатизма, я перечитал кучу книг, эзотерика на самом деле у всех направлений похожа. Теперь, изучая Каббалу, я это понимаю.

— А ваши дети какое воспитание получают?

Старшим детям уже в районе тридцати. Они окончили хорошие вузы, имеют профессию. Младший ребенок учится в государственной религиозной школе, которая дает неплохое общее образование вкупе с традиционными еврейскими дисциплинами — Тора, Алаха, Гемара.

— Пользуясь вашей же терминологией, простые религиозные евреи.

Да-да-да.

— Хорошо, а какие-нибудь образцы для подражания у вас есть? «Вот — направление или община, на представителей которой я хотел бы быть похожим».

Мне нравятся люди, любящие свою землю и чтущие традиции. Среди любых направлений есть такие. И среди бреслеверов, и других направлений это есть, нравятся религиозные поселенцы. Они истинно верующие, живут, осваивают эту землю, борются. Мне нравится их молодежь. Они все такие сильные, готовые к трудностям, ничего не боятся, пейсы развеваются за ушами. Харедим (ультраортодоксы) — молодцы, поддерживают строгую традицию! Интересно, что среди брацлавских хасидов сейчас много сефардов. Это говорит о том, что времена меняются и есть надежда на объединение разрозненных сейчас групп, чего нам очень не хватает. Для меня идеал — жизнь на своей земле и ее освоение всеми способами.

— Какими?

Г-сподь Б-г дает каждому свой талант. Мне — в сфере изобразительного искусства. jm