Дина Лиснянская: «Россия сделала с исламом то, что Франция и Англия хотят сделать только сейчас»

— Что ни день, то очередное сообщение о теракте, совершенном исламистом в Западной Европе. Иногда речь идет об иммигрантах, иногда — о втором поколении выходцев из мусульманских стран. Чем вызвана нынешняя радикализация? Почему те же евреи, которые переехали из местечек в большой мир, либо ассимилировались, либо остались верными иудаизму, но при этом ведут себя законопослушно?

Сначала необходимо понять, в какой эре ислама мы сейчас живем. В 1928 году Хасан аль-Банна взял на себя миссию по поднятию ислама с колен. Дело в том, что в XIX веке, во времена колониализма, роль ислама в мире очень сильно упала. В эпоху Средневековья были полностью мусульманские части мира. Там, где ислама не было, мир был немусульманским. Смешения не было. Эта ситуация закончилась в конце исламских экспансий.

Мы влетаем в ХХ век с совершенно другими понятиями. Европа колонизирует те части мира, которые ранее были исламскими, статус мусульман резко меняется. 

— Культурный статус?

Экономически мусульманские страны находятся на наиболее низкой ступени, чем Запад. Это вызывает ощущение очень сильной обиды и непонимание произошедшего. Ведь исламское учение, по мнению мусульман, — это самое лучшее из того, что существует в мире. Сама идея ислама заключается в улучшении мира. А на практике — все наоборот.

Именно на этом фоне происходит возрождение ислама. Возникает движение, поначалу философское, а потом политическое, идеологи которого винят не колонизаторов-европейцев в том, что с ними произошло, а самих себя: «Мы отошли от правоверных путей Мухаммеда и первых халифов». 

И тут мы наблюдаем две интересные тенденции: панарабизм ХХ века — вера в то, что только арабы могут вернуть былую славу исламу, и панисламизм — не важно происхождение, главное, что нужно вернуться к истокам. Появляется Хасан аль-Банна и основывает движение, которое сейчас известно под именем «Братьев-мусульман». Он говорит: «Вспомните о том, что нам тоже много чего есть дать миру. Мы должны это возродить».

— Как это возрождение планировалось реализовать на практике?

Хасан аль-Банна часто употреблял термин «да’ва» (дословно — приглашение в ислам). Если ранее, начиная с Х века, ислам перестал быть миссионерской религией, в ХХ веке он опять занимается миссионерством. Поскольку Хасан аль-Банна возродил «да’ва» и привнес в этот термин новый смысл.

В 60-е годы «Братья-мусульмане» становятся нелегальным движением в секулярном Египте. Насер и Садат, которого позднее убили исламисты, религиозную оппозицию прессовали. Теория меняется, от простого «приглашения в ислам» фундаменталисты начинают призывать к джихаду. Человека, который наиболее отличился в этом, звали Сейид Кутб. Он был учеником Хасана аль-Банны. В египетской тюрьме Кутб разработал план по возвращению исламу своих прав. 

Параллельно в середине ХХ века происходит массовая эмиграция мусульман. Вначале из Северной Африки, потом из Ближнего Востока. Мусульмане попадают в Европу. Поначалу речь идет о людях, которые уехали на заработки и планируют вернуться. В 70-е годы мигранты понимают, что о возвращении речь не идет. Они воссоединяются со своими семьями. 

Присоединиться к «умме»

— Бытовые проблемы у иммигрантов худо-бедно были решены. И тогда пришло время подумать о душе?

Подавляющее большинство этих людей поначалу было безыдейным, они не собирались привозить с собой в Европу ислам или как-то влиять на новое окружение. Они приехали на время, в основном были людьми светскими и заботились прежде всего об улучшении своего уровня жизни. Однако, когда к ним приезжали их семьи, желание привить своим детям традиции было очень сильным. 

Тут мы как раз можем провести параллели с еврейскими общинами в диаспоре. Когда речь идет о взрослых людях, они готовы питаться в «Макдоналдсе», смотреть западные фильмы и перенимать чужую культуру. Однако детям они хотят привить ту культуру, которая кажется наиболее важной для них самих. И тут уже речь идет об увековеченных традициях, которых в исламе не меньше, чем в любой другой религии. Но для нерелигиозных иммигрантов было большой проблемой привить детям те традиции, которые они слабо знали. Им был известен локальный ислам, который бытовал в Алжире, Марокко, Египте. Это далеко не тот ислам салафитов, о котором мы сейчас говорим.

— В чем отличия?

Первое поколение иммигрантов не знало, что такое «умма», огромная нация, объединяющая всех мусульман. Для них это не имело большого значения. Но тенденции, которые уже имели место на Ближнем Востоке, продолжили набирать обороты.

В 1979 году происходит исламская революция в Иране. Впервые за много-много лет образуется ближневосточное государство, которое можно назвать халифатом. Оно начало жить по законам шариата шиитского направления. Для Ближнего Востока в целом это явилось катализатором самых разных процессов, включая появление суннитского фундаментализма. Основная цель Исламской Республики Иран заключалась в экспорте исламской революции, совершенно не важно, какого толка, шиитского или суннитского. Главное — показать всем, что можно жить по законам шариата и при этом процветать.

Таким образом Иран начал соревноваться с ваххабитской Саудовской Аравией (ваххабизм — это такое ответвление от салафитов, фундаментализм в определенной форме). Шиизм экспортируется суннитам, ислам — немусульманам. 

— На какие страны был рассчитан этот «революционный экспорт»?

Он происходил во всем мире. И тут как раз начинается война в Афганистане. Война становится полигоном для обучения боевиков с разных сторон. Побеждают те, кто является более религиозными исламистами. То есть «Талибан».

Огромный пласт всей идеологии и теологии «новых исламистов» получает название «учение Абдуллы Азама». Азам вырос среди «Братьев-мусульман», которые не относят себя к салафитам. Они — прототип салафии, которую начал активно развивать Абдулла Азам во время Афганской войны. Он не просто говорит о джихаде, как Сайед Кутб, а считает джихад обязательным для каждого мусульманина. Следующий этап — Усама бен Ладен, который говорил не о противостоянии Запада и ислама, а о войне верных и неверных, в терминологии средневекового ислама. 

— Эта ситуация повлияла и на мусульман, которые иммигрировали на Запад?

Они — второе поколение — понимают, что сохранение традиций в третьем поколении должно базироваться на принципах исламской «уммы». Один за всех, все за одного. Именно этот принцип и продвинул Абдулла Азам. Он приучил мусульман к концепции командира, который указывает, где именно сейчас надо воевать: «Да, Палестина — это важно, но Афганистан в данный момент важнее».

После смерти Азама с подачи бен Ладена удары начали наноситься и по Америке. Чтобы показать, что ислам может стукнуть по самому больному месту западного мира. В экономическом плане мусульмане уступают Западу? Вот давайте и ударим по западной экономике, символом которой являлись башни-близнецы. Поэтому еще до атаки 11 сентября здание Всемирного торгового центра пытались взорвать.

Сейчас в Европе проживает большое число детей и внуков тех самых иммигрантов-мусульман. Они понимают, что, если они хотят стать частью чего-либо исламского, им необходимо присоединиться к мейнстримной «умме». Сегодняшний мейнстрим — это далеко не либеральный ислам, который вообще никто не может внятно определить, а пропаганда салафитов и учение «Братьев-мусульман».

— Насколько религиозные воззрения в исламе централизованы? 

Для сравнения, еврейские общины, которые живут на Западе, без проблем могут закрыться в себе и продолжать жить по указаниям раввина конкретной общины или даже своего личного раввина. Если ты относишься к литовскому направлению, ты не пойдешь к раввину хасидского направления. В исламе такого нет. Ты можешь приходить на уроки определенного имама, но он не скажет тебе ничего другого, что отличалось бы от сказанного другим имамом.

Многие европейские государства задались вопросом, насколько зарубежные, ваххабитские и салафитские имамы влияют на восприятие французских, итальянских и других мусульман. Была выдвинута идея: «Давайте организуем школу французских имамов, чтобы они проповедовали то, что подходит Франции». 

— И? 

Организовали колледж под названием «Европейский институт гуманитарных наук», который в результате стал оплотом французских «Братьев-мусульман». Через это заведение проводятся огромные суммы денег, которые уходят на все что угодно, кроме целей, в которых были заинтересованы сами французы. Это произошло, потому что во Франции главным репрезентативным органом мусульман является UOIF, Объединение исламских организаций во Франции. По сути это филиал «Братьев-мусульман». 

— Где еще провалилась попытка искусственно направить ислам в нужное русло?

В Великобритании была программа Prevent для того, чтобы дети не уходили так уж далеко в салафитский ислам. На втором году ее существования возник ИГИЛ (запрещен в России), и невероятное количество школьников-мусульман не просто стало поддерживать ИГИЛ, но и уехало воевать в Сирию. После этого Дэвид Кэмерон потребовал создать комиссию, чтобы проверить, почему Prevent провалился.

По выводам оказалось, что зацепки надо искать в тех, которые негласно связаны с «Братьями-мусульманами». Есть определенная кучка людей, которая постоянно меняет названия своих организаций для того, чтобы они оставались законными. За этими зачастую крошечными организациями стоят огромные деньги. Хасан аль-Банна писал, что для качественной «да’вы» нужные три вещи: вкладываться в пропаганду, вкладываться в образование, вкладываться в исламские фонды для помощи бедным. 

Гибридная идентичность

— Что Запад должен делать в борьбе с радикализмом и террором?

Чтобы бороться с террором, надо понимать его истоки. Просто закрытие той или иной школы или мечети не поможет. Идеи распространяются везде, тем более в эпоху интернета. Второе поколение мусульман является гибридным.

— То есть? 

Поясню на израильском примере. Люди, которые приехали из СНГ в Израиль подростками в возрасте от 13 лет, обладают так называемой двойной идентичностью. Обе их ментальности дополняют друг друга. Те же, кто приехал в возрасте до 13 лет либо родился здесь и благодаря родителям хорошо владеет русским и русской культурой, обладают гибридной идентичностью. В разных ситуациях они могут ощущать себя по-разному.

Вариантов самоидентификации может быть несколько. Например, человек живет в Англии, но он родился в семье выходцев из Ирака. Он может иногда ощущать себя британцем, иногда — иракцем, иногда — мусульманином. Вопрос: какая часть его «я» выйдет на первый план.

— От каких факторов это зависит?

Дети хорошо интегрированных родителей, как правило, даже не ищут свои корни, если родителям удалось обстоятельно рассказать им о том, что было на «старой земле». Родители экономически независимы и не особенно парятся по поводу того, что их дети — не самые правоверные мусульмане и не часто посещают мечеть. С другой стороны, большая часть людей даже и не думала о передаче традиций. Их дети, которые не ощущают себя до конца французами или британцами, в переходном возрасте начинают искать ту составляющую гибридной идентификации, которую они пока не прочувствовали.

— Можно ли что-нибудь сделать для того, чтобы эти поиски себя не происходили путем посещения радикальных структур? 

Например, вложиться в суфийские центры. Или в обычные суннитские центры, в которых не пропагандируется салафизм. Суфии существуют очень давно. Они говорят, что корень ислама заключается в улучшении человека, а затем — мира. Единение с Б-гом, чтобы улучшить себя и мир. Если продвигать эту идею как корень ислама, она может заменить собой фундаментализм. Но при этом нужно понять, что салафизм является наиболее мейнстримной формой ислама. 

Есть еще и российский вариант, который мне хорошо знаком, поскольку я выросла в Башкирии. Российский вариант ислама — это абсолютно государственная религия, в которую вкладывают не меньше денег, чем в христианство. В России очень мало фундаментализма, потому что у ислама есть огромная история в этой стране, ему не надо ничего доказывать. Россия сделала то, что Франция и Англия хотят сделать только сейчас: она сделала соблюдение ислама возможным только в рамках, определенных государством. Без ваххабизма. У таких течений просто нет шанса выжить.

Агент «Моссада» на Синае

— Каким образом арабский язык и востоковедение стали вашей профессией?

Я люблю языки, постоянно их учу. Интересуюсь культурой других народов, их религией и так далее. В первую очередь меня интересовала своя культура, своя религия. Потом я поняла, что все познается в сравнении. Арабский я начала учить в седьмом классе израильской школы.

— Его там преподают ненамного лучше, чем английский — в советских школах.

Сейчас мы над этим работаем в рамках комитета по улучшению преподавания арабского в израильских учебных заведениях. Очень хочу, чтобы в этой сфере наступили изменения, потому что жалко, когда человек много лет что-либо изучает и в результате владеет предметом слабо.

В армии я поняла, что хочу профессионально заниматься арабским. Самостоятельно освоила литературный язык и два разговорных диалекта. Затем был Еврейский университет. Степень бакалавра по арабскому языку и литературе я получала наравне со студентами-арабами.

— Вы так легко перечисляете успехи на языковом поприще. Что бы вы, базируясь на собственном опыте, порекомендовали тем, кто изучает иврит?

В первую очередь надо пассивно окунуться в языковую среду. Слушать радио, смотреть телевидение. В это же время надо изучать корни, с этого вск и начинается. Еще до изучения новых слов лучше всего начинать с корней. В семитских языках корневая система очень сильно отличается от того, что происходит в европейских языках. Любое слово на иврите легко понять, если ты изначально знаешь его корень. Самех-пей-рейш — что это означает? Какие у него производные? Нарисуйте такое схематичное солнышко с лучами, которые образуют слова «миспара», «сефер». Это помогает также понять, как образовывались слова.

— Арабский для вас — это рабочий инструмент? Попытка понять соседа? Врага?

Я никогда не относилась к этому как к «изучению языка потенциального противника». Мне было интересно понять арабскую культуру и ислам. В университете я занималась сравнительным анализом, посещая курсы по истории и теологии ислама. Параллельно брала уроки Талмуда. У меня есть ощущение, что человек, который не понимает собственную религию или не является религиозным, не сможет понять чужую.

— Как сами арабы относятся к еврейке из России, которая разговаривает на их языке?

Однажды мы поехали дружной компанией на Синай. Общались на иврите, по-русски, по-английски. В какой-то момент я подошла к хозяину мотеля и заговорила с ним на арабском. Его реакция была поразительной — смуглый человек стал абсолютно белым от ужаса. Потом он позвал подчиненных, потом позвонил куда-то. Собралась большая куча людей. Позже, когда хозяин мотеля оттаял и мы его угостили разными ништяками, он признался: «Я был уверен, что ты — агент “Моссада”».

Такое со мной происходит постоянно. Когда иврито- и русскоязычная рыжая девушка начинает говорить по-арабски, самих арабов это сильно напрягает. Если бы у меня был ярко выраженный русский акцент, они бы не так пугались. Но у меня нет акцента. 

Курица на поводке

— Вы сказали, что человек, который не знаком с собственной религией, не сможет понять и чужую. Когда знакомство с иудаизмом состоялось у вас лично?

Наша семья была очень еврейская и сионистская. Когда родители поженились, они уже знали, что уедут в Израиль. Они оба, особенно мой отец, из верующих семей. Передача традиции была важным моментом. Например, дома старались соблюдать кашрут. Только в Израиле я поняла, почему на меня косо смотрели, когда я просила пельмени со сметаной.

Моего прадедушку звали Биньямином. Он был главным бухгалтером авиационного института в Уфе, соблюдал шабат и все, что положено. Представляете себе бухгалтера, который в субботу приходит на работу пешком и ничего не пишет? Мясо он ел только два раза в год, в Песах и Рош-а-Шана. Покупал курицу и нес к единственному в Уфе резнику. Мой папа в детстве этих куриц выгуливал на поводке, а потом удивлялся, куда же они пропадают.

Прадедушка часто рассказывал, что у него есть родственники в Израиле. Уехали они давно, в начале 20-х годов прошлого века. Уже в Израиле моя бабушка заполнила анкету музея «Яд ва-шем», приложила фотографию. Через пару недель раздается звонок. На другом конце человек очень волнуется, что-то пытается рассказать. Бабушка его не понимает и просит: «Позвоните моему сыну». Дает телефон папы, и человек звонит ему: «Я смотрю на фотографии… Кажется, я твой родственник». После чего присылает такие же фотографии, которые у папы хранились дома. На них — прадедушка Биньямин и его родственники, часть из которых погибла в Катастрофе, а часть добралась до Израиля.

— Встреча, наверное, была очень трогательной.

Собеседник приехал, представился: Йоси Дрор. Начал рассказывать: «Когда я был маленьким, мой отец повел меня в книжный магазин “Синай” на улице Алленби в Тель-Авиве. Там мы купили два молитвенника. Обложка оливкового цвета, на ней изображена Стена Плача. Один молитвенник папа подарил мне. Сказал, что второй отошлет любимому племяннику в СССР». Гость демонстрирует молитвенник.

Мой папа в шоке. Идет к книжному шкафу и достает такой же молитвенник. Я его помню, он стоял у нас всю жизнь. Потрепанный, папа его контрабандой провез в 1990 году в шкафу. Потом Йоси Дрор говорит: «Мой папа составил иврит-русский словарь». 

— Его отец — Михаэль Дрор, российский сионист, который в 20-е был лишен советского гражданства и выслан в подмандатную Палестину!

Папа в очередной раз потрясен. Он показывает на полку: «Когда мы приехали в Израиль, тут стояли две книги. Этот молитвенник с обложкой оливкового цвета и словарь Михаэля Дрора». И таких чудесных историй в нашей семье предостаточно.