Илья Штейнгарт: «В синагоге мне сказали: каждый второй тут стучит»

– У вас очень необычная биография. В отличие от многих активистов еврейского подполья вы выросли в традиционной семье. Впрочем, не будем забегать вперед. Где вы родились?

В Москве, в марте 1939-го, в районе ВДНХ, где течет река Яуза. Называлось это место Ростокино. В тот период там жило много евреев, в основном из Украины. В каждом втором-третьем доме жила еврейская семья.

Дома с дедушкой и бабушкой мы разговаривали на идише, поэтому этим языком я владею свободно. Меня назвали Пинхас-Элиягу, в честь прадеда. Но в советском паспорте я был записан Ильей, а в подпольной ктубе, о которой я еще расскажу, – как положено, «Пинхас-Элиягу, сын Йехезкеля».

Вообще-то наша фамилия – Шапиро. Абрам, дедушка со стороны отца, родился в царское время, был вторым в семье. Поэтому наша фамилия изменилась. Хотя и среди Штейнгартов были большие раввины. Курьез: Осип Штейнгарт, первый секретарь Саратовского обкома партии, похоронен у Кремлевской стены.

Дедушка так боялся советской власти, что скрывал от нас свое прошлое и ничего никогда не рассказывал. Я даже не знаю, в какой ешиве он учился, могу только предполагать. В наследство мне осталась фотография: стоят пять молодых ребят, мой дедушка и будущий раввин Меир Шапиро, который основал традицию «даф йоми», ежедневного изучения страницы Талмуда.

– Кем были родственники со стороны матери?

Дедушка Арон Грузман активно занимался еврейской деятельностью, был резником, кантором, читал Тору. Во время войны, в эвакуации, он был раввином самаркандской синагоги. Власти за ним следили, его четыре раза арестовывали.

Помню, 1949 год, пасхальный седер, дедушка за столом, и вдруг крики на идише: «Тоте, антлойф!» («Папа, убегай!»). Оказалось, пришли из органов арестовывать дедушку. Но им были нужны два понятых и домоуправ. А у нас домоуправом была женщина, мужа которой в 1937 году расстреляли. Советскую власть она, мягко говоря, недолюбливала, и когда милиционеры потребовали, чтобы она привела их к дедушке, она направилась не к нему напрямую, а в нашу с родителями часть дома. Моя мама поняла, кто и зачем пришел, и поэтому она закричала. 

– Дедушке удалось избежать ареста?

Да. У него прямо над столом был такой огромный люк. В Суккот крышку люка отодвигали в сторону, клали ветки – «схах», получался импровизированный шалаш. Дедушка отодвинул стул, вылез на крышу и оттуда спрыгнул прямо в снег. Почти до самого утра в снегу и пролежал. Рыцари плаща и кинжала пришли, спрашивают: «Где дед?» Посидели часа два и ушли. А дедушка убежал, сначала в Перловку, там жил его друг Рогачевский. Потом уехал жить в Пушкино, а потом убрался куда-то подальше от Москвы. И вернулся дедушка только после смерти Сталина. Как раз в этот период у меня наступала бар-мицва, но в дедушкино отсутствие некому ее было организовать. 

Подменить курицу

– Какая атмосфера царила дома в будни? 

Отмечались все еврейские праздники. Шаббат не было возможности соблюдать – это обычный рабочий день, если ты не приходил на работу, могло возникнуть очень много проблем, вплоть до ареста. Кашрут – не как у дедушки с бабушкой, у которых он был на 100 %. 

К дедушке Арону приходили резать кур. Что значит в то время купить живую курицу? Надо было ехать на птичий рынок, который был за Таганкой. Причем нужно было успеть до шести утра, потому что, если приедешь после шести, уже нечего будет покупать. Потом через всю Москву ехать к нам, на север, в Ростокино, чтобы дедушка сделал шхиту, а бабушка вычистила внутренности. 

Основным контингентом были вдовы, которые собирали по копейке, чтобы купить эту курицу. Она была в несколько раз дороже магазинной. В подвале у дедушки Арона было пять-шесть наших личных кур. И между дедушкой и бабушкой был договор: если он, после того как зарезал курицу, зовет бабушку «Эстер!», это означает, что курица трефная, и надо вместо нее принести птицу из нашего курятника. 

– Вашим еврейским воспитанием занимался дедушка?

У меня был меламед, Хаим-Аарон Гильденгорн, ешиботник, который бежал из Польши в СССР. Дедушка Арон нанял его для нас, троих внуков, чтобы он нам преподавал. 2-3 раза в неделю Гильденгорн обучал нас молитвам – и читать, и наизусть заучивать. В 1956 году выходцам из Польши разрешили уехать обратно, и наш меламед в результате смог попасть в Израиль. Жил в религиозном районе Санхедрия, умер в 90-е.

– Параллельно вы, наверное, вели обычную жизнь советского ребенка, пусть и с типичной еврейской фамилией?

В школе я учился хорошо, участвовал в олимпиадах. Первым я никогда не был, но всегда входил в десятку. Районные, городские, республиканские, по математике, по физике, по химии. В первый раз с государственным антисемитизмом я столкнулся в десятом классе, перед тем, как мы начали сдавать выпускные. Вызывает меня завуч: «Илья, ты, конечно, заслуживаешь золотую медаль, но, скажу честно, тебя не пропустят. Давай мы тебе поставим по какому-нибудь предмету четверку? Получишь серебряную медаль, а потом в вуз досдашь один-единственный экзамен». 

1956 год, я решил поступить на энергетический факультет железнодорожного института, МИИТ им. Сталина. Пошел сдавать экзамен по математике. Без подготовки ответил на все 55 вопросов. В институте и на работе приходилось жить как бы разделенным на две части: дома и за его пределами. Я был и замсекретаря комитета комсомола, и на хорошем счету – с одной стороны. Я по профессии – инженер-проектировщик космических аппаратов, работал в команде генерального конструктора. У меня есть семь наградных удостоверений, за луноход, за доставку с Луны грунта, за «Венеру-4», за военные спутники. 

– В чем заключалась ваша «вторая часть» жизни?

Мой дядя, Меир Розенблит, занимался еврейской деятельностью. Меня никуда не пускал, но в моем доме хранил книги израильского издательства «Библиотека-Алия», самиздат, документы. С 1977 года я стал искать возможности уйти от работы, связанной с секретами государства, чтобы подать заявление на выезд в Израиль.

Я устроился в «Союзхимпромэнерго», на предприятие, где никто в жизни не хотел работать. Вредная для здоровья работа, но меня взяли начальником группы. Уже работая там, я подал заявление на выезд. И – отказ на десять лет. В те времена за сам факт подачи заявления людей выгоняли. Но директор понимал, что, если он меня выгонит, у него вообще будет некому работать. Директор меня вызвал: «Партком говорит – раз ты хочешь уехать в Израиль, вот тебе недоверие как руководителю, и я должен перевести тебя в инженеры третьей категории». «Но, – продолжает он – делай то, что делал раньше». И я десять лет работал как инженер-технолог третьей категории на 140 рублей, но не уходил с работы.  

Обрезание не понадобилось

– Вы к тому времени обзавелись семьей?

Моя жена родилась на Украине, а выросла на Урале, в эвакуации. Одного ее дедушку расстреляли в конце 30-х, у нас есть письмо из органов: мы вашего Моше-Гедалью убили, извините, пожалуйста. Второго дедушку пытали, потом из тюрьмы отпустили умирать домой.

Познакомились мы с женой следующим образом. Наш дом был №58, а рядом был дом №56. Я же говорил, что в нашем районе жило немало евреев. Бабушка ее приехала к родственникам, увидела меня и решила познакомить с внучкой – студенткой мединститута. Я в первый раз в жизни пошел на свидание, в первый же день знакомства предложил девушке выйти за меня замуж, и она, что интересно, сразу же согласилась. Мы уже 57 лет вместе.

В январе 1962 года мы поженились. Причем мой дедушка Арон организовал нам хупу. Его друзья написали нам ктубу. Понятно, что бланка готового не было, они сделали фотокопию старой ктубы, вписав наши имена.

– Как супруга восприняла секретный и небезопасный обычай?

Жена моя была комсомолкой. Она сказала: «Ладно, на хупу я согласна, но если у нас родится мальчик, никакого обрезания!» Я ей сказал: «А если будут девочки?» Так и случилось.

Мы дружили семьями с другом моего детства, Ефимом Слободинским. Его супругу звали Валя (Яэль), она создала вокруг себя группу людей, которые начали интересоваться еврейством. Были из московского университета профессора, советская интеллигенция. На выходных мы ставили на стол фрукты, пироги и приглашали кого-нибудь, кто лучше нас всё знал. Никакого разделения не было – лекции читали и литваки, и хабадники, и сионисты. Дома у нас Ури Камышов лекции читал десятки раз, Давид Карпов, Григорий Розенштейн. Сначала с нами очень много занимался Влад Дашевский из организации «Маханаим», близкой к религиозному сионизму. Потом он сказал: «Мне на хвост сел КГБ, я боюсь их вывести на вашу группу».

– Но интересоваться иудаизмом вы не прекратили.

Я в то время познакомился с раввином Элиягу Эссасом. Водил к нему в тайную еврейскую воскресную школу свою младшую дочку. Она с девяти лет прекрасно знала иврит. Когда приезжали из-за границы раввины, переводила их лекции. 

По субботам я ходил в синагогу в Марьиной роще. Приводил туда и жену с дочками, на праздники. Также я ходил в Малый зал Большой синагоги. Один раз меня даже арестовали, продержали два часа, выяснили, кто я такой, и отпустили. Там бухгалтером работал мой однофамилец Штейнгарт, который повторял: «Пожалуйста, ребята, ни слова о политике. Вы пришли сюда молиться – молитесь. Вы пришли сюда учиться – учитесь. Каждый второй тут – стукач». В Марьиной роще такого не было, там царила семейная обстановка. 

– Десять лет отказа прошли, что дальше?

В марте 1989 года мы наконец-то уехали. Меня тут же пригласили в Израильский космический центр, но надо было пройти проверку, а также предоставить рекомендации. Раввин Ицхак Перец, министр абсорбции, лично дал мне рекомендацию, еще трое руководителей израильских ешив меня порекомендовали. На работе кричали: «Хватит рекомендации от раввинов приносить!»

Тем временем по линии религиозной партии «Агудат Исраэль» меня попросили провести в Москве еврейский семинар. Я начал ездить туда, назад. Так в результате и не попал в этот космический центр. Потом я получил диплом по специальности «инженер-технолог по огранке бриллиантов», учился в Антверпене и 12 лет проработал на бирже. Сейчас я на пенсии, возле дома есть маленькая синагога, туда я постоянно и хожу.

Напоследок вспомнил еще одну историю про дедушку Арона. Ему сообщили, что нашли человека, у которого есть все доказательства, что он происходит от царя Давида. Дедушка собрал знающих, авторитетных евреев из Москвы у себя дома. Привели молодого паренька в кепочке, в сереньком костюмчике и начали расспрашивать. Мы тогда детьми были, но я помню происходящее четко. Этим пареньком был легендарный раввин Ицхак Зильбер. Уже в Израиле мы с ним встречались – вот фотография.