Эли Гервиц: «Израильскую юридическую систему надо не идеализировать, а знать»

Вратарь за шахматной доской

Я родился в 1973 году. Мама преподавала английский в рижской мореходке, папа был инженером-строителем. Когда мама рассказывает про мои детские выходки, ее переспрашивают: «У вас два ребенка?» Например, в три с половиной года я попытался уехать в Москву на поезде, чтобы посмотреть на памятник Ленину. Потащил за собой приятеля-детсадовца. Нас поймали на вокзале. Через полгода я залез на третий этаж по внешней стороне перил. Садик был большой, типичный советский завод по производству будущих школьников. Директор вызвала скорую помощь. Но врачи понадобились ей самой — директора увезли с легким сердечным приступом.

В восемь лет папа отдал меня на шахматы. Вообще-то мне гораздо больше нравился футбол, но отец начал уговаривать: «Сдашь на шахматный разряд, переведу в сильную футбольную секцию». Но этого не произошло. Потом мне папа пояснил. У него был приятель-латыш, сын считался перспективным вратарем. Приехала школа олимпийского резерва из Москвы, первый матч закончился ничьей — тот мальчик стоял на воротах, как Лев Яшин. Мальчику предложили переехать в Москву, он отказался. А во втором матче ему сломали ногу. Может, просто совпадение…

Короче говоря, мой папа решил, что для еврейского ребенка шахматы лучше футбола. Мне очень повезло с тренером, им был Александр Нафтальевич Кобленц, который воспитал Михаила Таля. В 12 лет я дважды сыграл в сеансах с Талем вничью. Одну партию даже опубликовал рижский журнал «Шахматы-64» — ту, где я в староиндийке мог, похоже, выиграть эндшпиль после головоломных осложнений.

У меня были периоды в жизни, когда я занимался шахматами по 14 часов в день. Примерно половину года проводил вне Риги, участвуя в соревнованиях. Входил в тройку сильнейших в республике. Нас было три друга-шахматиста: русский, латыш, еврей. Латыш побеждал в соревнованиях, которые давали титул чемпиона Латвии. Русский выигрывал выход на всесоюзные турниры. Еврей — выход на турниры за рубежом или денежные призы. 

В школе у меня было так называемое свободное посещение. С директрисой, которая до сих пор возглавляет СШ №13, сложились очень хорошие отношения. В школе я постоянно появлялся разве что на уроках английского — у учительницы еще моя мама проходила практику. И еще на физкультуру приходил, когда были спаренные уроки и мы играли в футбол. 

Противным отличником-начетчиком, который никому не дает списать, я не был никогда, так что отношения с одноклассниками были самые дружеские. А вот с учителями складывалось по-разному. Как-то раз учительница физики решила задеть меня, сказав, что я «философствую». А я ее спросил, в курсе ли она, что философия дословно означает «любовь к мудрости» и что ее замечание говорит о ней…

Еврейское самосознание у меня было с детства. Не гипертрофировано, но фоном всегда присутствовало. На праздники мы посещали синагогу, в молодежной тусовке танцевали «Хава нагилу». С антисемитизмом я столкнулся один раз. Точнее, антисемитизм столкнулся со мной. В школу пришла новая повариха, здоровенная бабища. Я в этот день дежурил в столовой. И она начала излагать свое мнение о «жидах». Я пошел к директрисе, рассказал о произошедшем. На следующий день поварихи не стало. Думаю, потому, что сборную школы по шахматам вывел на всесоюзную «Белую ладью» я, а не она. 

Юристом я решил стать, когда мне исполнилось 14 лет. В 1987 году мы с одноклассниками задумали открыть клуб компьютерных игр. Двое из нас разбирались в компьютерах. У третьего имелся дедушка, который мог предоставить «крышу», чтобы система не мешала. Я был ответственным за бизнес-план. Мы сначала решили, что компьютеры соберем самостоятельно, потому что, если купим готовые и они сломаются, мы не будем знать, как их чинить. И тогда мой дедушка, который был замгендира по сбыту огромного объединения, рассказал, что для этого есть страховка. Если оборудование не починят вовремя, нам будут платить за простой. «А если не заплатят?» — спросил я. «Тогда из них деньги выбьет адвокат», — пояснил дедушка и рассказал о судах и адвокатах. Меня поразило, что есть люди, которые помогают получить деньги, не работая, но не посредством рэкета, а благодаря силе убеждения. С этого пути меня не сбил ни переезд в Израиль, ни новый язык.

Длинный путь в военную прокуратуру

В 1989 году пришел вызов из Израиля и я вообще перестал посещать школу. Родители договорились с РОНО, что я сдам школьные экзамены экстерном. 8 марта 1990 года мы оказались в Израиле. В еврейское государство мы ехали сознательно. До отъезда папа был в США, ему там не понравилось, несмотря на то что там было много родни. Страна показалась ментально холодной. Единственный прокол — я не знал, что в Израиле, в отличие от Америки, нет суда присяжных заседателей, и поэтому все мои театральные наклонности остались за бортом. 

Мы поселились в Ришон-ле-Ционе. От израильской армии я получил отсрочку как новый репатриант. Окончил юридический факультет Тель-Авивского университета. Начался призыв. Сокурсники из числа коренных израильтян пошли служить по специальности в армейскую прокуратуру, а нас, новых репатриантов, брать служить юристами не захотели. Формально никакой дискриминации по происхождению не было. К израильтянам, которые хотят получить отсрочку, предъявляются очень жесткие требования. Армии нужны специалисты в конкретных областях, а не исследователи истории балета. Репатриантам же давали отсрочку автоматически, вне связи с выбранной дисциплиной.

Набор в прокуратуру осуществляется не в те даты, что обычный призыв. Нас не пригласили на собеседование. Тогда мы с друзьями пришли к декану Тель-Авивского университета и сказали: нас дискриминируют. Он отправил нас к замдекана. Тот повел себя некрасиво: «А если вас не возьмут в юридическую фирму, потому что вы русские, тоже придете ко мне жаловаться?» Нам тем не менее удалось, следуя заветам Аль Капоне (который говорил, что пистолет у виска и доброе слово работают лучше, чем просто доброе слово), добиться, чтобы контакт армии и университета состоялся. Наш аргумент заключался в том, что мы проходили по требованиям отсрочки и для израильтян тоже. В результате приглашение на собеседование мы получили. 

Собеседование в прокуратуре я прошел успешно. Но кадровый корпус прислал повестку на другую дату, в другое место. Я позвонил в кадровый корпус, на том конце провода ответили, что делать нечего. Я спросил, готовы ли они будут отстаивать свою позицию в Верховном суде. Пауза… и через 30 секунд мне сообщили, что повестка отменяется. И через пару дней я получил долгожданную повестку в армейскую прокуратуру. Думаю, в армии решили, что нет смысла воевать с одним занудным юристом. Одного пропустим, остальные будут служить не по специальности. Но до призыва я позаботился о том, чтобы эта история стала достоянием гласности, и о ней сообщили многие русскоязычные СМИ. И армии пришлось отменить правило, мешающее репатриантам служить по специальности.

Кроме этого, ни с каким «стеклянным потолком», ни с какой дискриминацией на этнической почве я не сталкивался. Да, я не попал в тот департамент прокуратуры, в который хотелось, но мой сокурсник, такой же выходец из СССР, попал. А то, как я произношу букву «рейш», судьям малоинтересно. 

Первый бой чуть не оказался морским

После демобилизации позвонил знакомый — крупной фирме нужен русскоязычный адвокат, но требуется диплом с отличием. А я первую степень окончил без отличия — все-таки учился на чужом языке и не математике. Но в памяти отложилось, и когда через несколько лет, чтобы мозги не заржавели, я поступил в магистратуру, то ее уже окончил с отличием, хотя наемным работником становиться не собирался. 

Первое крупное дело помню хорошо. 8 марта 1998 года, я ровно восемь лет в Израиле, три дня, как демобилизовался из военной прокуратуры. Коллега предложил взять дело об аресте корабля, владелец которого задолжал моему клиенту крупную сумму. Интернета, в сегодняшнем его понимании, не было. Это очень узкая сфера, которая регулируется британскими законами XIX века. Сначала я позвонил сослуживице, которой повезло родиться в семье кораблевладельцев. Потом поехал в Хайфский окружной суд, который выполняет функции адмиралтейского суда, пообщался с архивным работником, которая тоже оказалась новой репатрианткой, и получил важные материалы.

Исковое заявление я подготовил. Надо было заплатить немалую пошлину и внести депозит на покрытие расходов, тоже солидный. Клиент пообещал, что деньги переведет: «Ты их увидишь ровно через час, мы работаем с крупнейшим швейцарским банком». Я сижу в суде с готовыми документами, жду, пока мой банк сообщит о поступлении средств. А корабль тем временем успел покинуть израильские территориальные воды. Так что карьеры морского адвоката у меня не вышло… Сегодня помимо бизнеса, ради которого я, собственно, и пришел в юриспруденцию, возглавляемая мной адвокатская коллегия постоянно воюет с МВД, в первую очередь из-за разного понимания нами Закона о возвращении.

В Израиле воевать с МВД можно и нужно

В Израиле миграционной политики нет, есть только репатриационная. Когда Павел Дуров кликнул клич: «Мы с коллегами сваливаем, посоветуйте куда», Израиль никто не предложил, несмотря на отличную экосистему для стартапов. Потому что всем понятно, что вряд ли в команде Дурова все до единого имеют еврейских предков, а без этого Израиль их не примет. Тут, увы, все еще думают, что в сегодняшнем глобальном мире с постоянными перемещениями можно конкурировать с другими странами только за счет Закона о возвращении. Евреи-де самые умные. Кого не нарожаем, того из диаспоры привлечем. Нет, только еврейских мозгов не хватит.

Посыл «Приезжайте в Израиль, потому что за его пределами рано или поздно всем евреям будет плохо» мне очень не нравится. Привлекать переезжать надо не тем, что в других местах будет плохо, а тем, чтобы в Израиле было хорошо. 

Израиль должен быть домом и убежищем для еврейского народа, но это не должно мешать привлечению сюда отличных кадров. Это делает Америка, и нет причин, чтобы это не делали мы. Есть люди, которые будут менять нашу маленькую планету. Мне хочется, чтобы они давали ей ускорение не из Нью-Йорка или Москвы, а из Тель-Авива.

Только Верховный суд вправе нарушать законы?

Наиболее интересная для россиян сфера деятельности нашей адвокатской коллегии — получение израильского гражданства. Казалось бы, «еврей — чемодан, вокзал, Израиль». Закон о возвращении очень короткий, подвохов быть не должно. Но они есть. Приведу несколько примеров.

Есть еврей. У него родился сын от нееврейки. Еврей умирает, сын усыновлен вторым мужем матери. Потом у этого сына рождается ребенок. Он — внук еврея. Подпадает ли он под Закон о возвращении? Консульство считает, что нет. Мы считаем иначе. Верховный суд согласен с нами. А консульство продолжает отказывать в репатриации, и нам раз за разом приходится оспаривать отказы в Верховном суде. 

У Генпрокуратуры Израиля (не пугайтесь, это не люди в погонах, они просто представляют позицию всех министерств в Верховном суде) есть известная уловка — если там понимают, что ответчик (в данном случае МВД) дело проиграет, то конкретному истцу дают то, чего он просит. И суд не выносит вердикт в пользу истца, а… принимает решение отказать в рассмотрении дела по отсутствию предмета спора. Мы требуем: «Если наша позиция справедлива, вынесите прецедентное решение!» Нет, не выносят.

Еще одна характерная ситуация: консульства Израиля не дают письменных отказов и не объясняют их причин. Это совершенно противозаконно! В Израиле есть закон с длинным названием, согласно которому отказ должен быть письменным и мотивированным. И консульства этот закон нарушают с упорством, достойным лучшего применения.

Это вопиюще: люди не живут в Израиле, не знают израильского права, до суда они должны обратиться с предупреждением к МВД, а МВД и на него не реагирует. Я не хочу идти в суд, полагаясь только на память клиента, когда можно полагаться на документ. Бывали случаи, когда, по словам клиента, причина отказа была одна, а в суде государство заявляло — нет-нет, ему отказали совершенно по другой причине. И мы теряли полтора года работы и ожидания. Фактически только в суде мы первый раз слышим, какие претензии есть к нашему клиенту. Это просто бредовая ситуация. Но мы ее исправим! 

Я — еврей по всем бабушкам и дедушкам, и у меня израильское гражданство есть. Но я хотел бы, чтобы в моей стране соблюдались законы и для евреев, и для неевреев. Чтобы на вопрос моего клиента «Что меня ожидает в суде?» я мог бы дать четкий ответ.

Расскажу еще про одно дело. МВД Израиля отказало человеку в гражданстве «по религиозным соображениям». Он — внук еврея, то есть по Галахе евреем не является. В одном из бланков написал, что проповедует христианство. Негативные критерии — то есть критерии, на основании которых человека можно лишить права на израильское гражданство, — прописанные в Законе о возвращении, следующие: опасность для общества, деятельность против еврейского народа, переход в другую религию. Но мой клиент — изначально НЕ еврей, он не может перейти из иудаизма куда-нибудь, он там изначально не был.

Мы обращаемся в суд. Прокуратура отвечает, что предоставление израильского гражданства такому человеку противоречит… духу закона. С духами я разговаривать не умею, предпочитаю читать законы и комментарии к ним. На суде выступаю в следующем ключе: представим себе проповедника, которых хотел бы «спасти от геенны огненной» 7 млн израильских евреев. Он хочет приехать в страну туристом, но МВД его не пускает. Тогда проповедник хлопает себя по лбу: я же внук еврея, сейчас получу гражданство и приеду на легальной основе! Вот с такими прокуратура и суд пусть борются — хотя, по-моему, Закон о возвращении не оставляет такой возможности. Но у нас — принципиально иное положение вещей. Мой клиент не проповедовал евреям, он проповедовал славянам. Он даже собственных детей не крестил, чтобы дать им свободу выбора. И в Израиле не собирается заниматься религиозной деятельностью.

Суд давит на обе стороны и предлагает компромисс — дать гражданство, но не в рамках Закона о возвращении, а в рамках Закона о гражданстве. Прокуратура этот компромисс принимает. Мы его отклоняем и настаиваем, чтобы Верховный суд вынес вердикт. А суд… придает силу судебного решения компромиссу между МВД и… самим собой. Это ни в какие юридические рамки не лезет: суд может отклонить нашу апелляцию, но навязать нам компромисс он не вправе — мост не может опираться на один берег. Но дальше апеллировать некуда — дела о репатриации рассматриваются изначально самой высшей израильской судебной инстанцией. Вот только решение она в данном случае вынесла явно противозаконное и противоправное. 

Кирпичи в разных странах разные

Другая сфера, которая очень интересует российских евреев и о которой нам есть что сказать, — это рынок израильской недвижимости. В среднем стоимость израильской недвижимости за восемь лет удвоилась, без особых рывков и падений. Израильский рынок недвижимости принципиально отличается от российского по многим параметрам. Например, в России покупать недвижимость на этапе строительства или до него крайне рискованно. В Израиле риск мошенничества со стороны застройщика сведен практически к нулю. Не потому, что люди в Израиле лучше, а потому, что система построена иначе. Например, застройщикам запрещается брать деньги мимо трастового счета, посвященного одному-единственному проекту. Нарушителя ожидают уголовные санкции. А если банк выдаст деньги с этого счета застройщику в обход проекта, то ему придется вернуть их из собственных средств. А этого банки не любят. 

Строительство может дать больший доход, чем сдача в аренду. Люди, живущие за границей, которые хотят вложить свои деньги в израильскую недвижимость, но не хотят заниматься сдачей ее в аренду, покупают дома и квартиры на этапе котлована или даже раньше. Это консервативная инвестиция, которая приносит 5–6% годовых за счет продвижения строительства. В последние годы в дополнении к этому она росла еще и за счет общего роста цен на израильскую недвижимость.

Но и сам Израиль меняется. Так, сегодня он принципиально отличается от Израиля несколько лет назад. Раньше основной проблемой было найти подходящую вам квартиру по устраивающей вас цене. Половину денег приносите сами, еще на 50% от стоимости жилья получаете дешевую ипотечную ссуду, показав «белые» российские доходы. Это не изменилось и сейчас. Только вот раньше переводить деньги в Израиль можно было откуда угодно. Сейчас возможностей все меньше. Израильский банк не примет деньги с офшоров, с корпоративных счетов. Даже с личного счета вне страны налоговой резиденции. То есть если вы — российский налоговый резидент, то банк хочет ваши деньги получать из России. Или с задекларированного в России счета. 

За всеми этими подводными течениями надо следить с высоты птичьего полета, чтобы видеть полную картину. Но и полной статической картины часто недостаточно, нужно понимать тенденции. И тут размер имеет значение — одному адвокату это не под силу, а вот большая профессиональная команда может справиться.

Взгляд за горизонт

В судьи я не стремлюсь. Судья — это, в конце концов, чиновник, от которого мало что зависит, кроме принятия решений по конкретным делам, попадающим ему на стол. Они даже не всегда могут выбрать сферу права, в которой будут рассматривать судебные тяжбы. Если уж решать за других, то мне куда интереснее быть арбитром.

В политику я тоже не иду, хотя предложения поступают перед каждыми выборами. Мне жалко будет оставить команду, которая меня окружает. И я еще недостаточно самореализовался как адвокат и бизнесмен, чтобы сказать, как Майкл Блумберг: «Миллиард я уже заработал, теперь буду работать на благо общества». 

А вообще юридическая профессия — замечательный трамплин. Юристы и пиарщики имеют доступ к людям высочайшего уровня, участвуют в сложных процессах. Причем мы не обращаемся к ним снизу, а «сидим на плече» и даем советы. Но своим детям я пожелал бы не менее интересной, но более спокойной профессии, чем профессия адвоката. 

Наша работа сводит нас с большим числом стартапов. Одних мы сопровождаем в качестве юрисконсультов, других — как миноритарные инвесторы. Большинство создателей стартапов годами спят по три часа в сутки. Они не доят свои компании, пока те не начинают приносить очень большие деньги. У них у всех есть одна общая черта — блеск в глазах. И я буду заниматься юриспруденцией, пока блеск в глазах не исчезнет.