Тимофей Хазанов: «Нет вершины мастерства»

– Тимофей, вы довольно рано стали заниматься музыкой. Расскажите, как так вышло, что уже в 4 года вы попробовали играть на саксофоне?

С одной стороны, у меня музыкальная семья. С другой стороны, мой папа был директором чехословацкого цирка, и мы с родителями почти до окончания средней школы колесили по Советскому Союзу с передвижным цирком. В нашем цирке был живой оркестр. Перед выступлением музыканты играли увертюру, и когда я впервые услышал соло на саксофоне, то был настолько очарован звуком, что тут же сказал родителям, что я хочу играть только на этом инструменте. Родители, конечно, не придали этому значения, ведь мне тогда было всего 4 года. Кроме того, они думали, что я буду учиться у акробатов и стану цирковым артистом. Но я был очень настойчив. Я просил и уговаривал, и в итоге родители договорились с тем саксофонистом из оркестра, чтобы он начал давать мне уроки.

– Он стал заниматься с вами в таком возрасте? 

На саксофоне обычно начинают учиться играть с 11-12 лет, потому что нужны серьезные физические данные, чтобы правильно дуть и получать звук. Но я был крупным ребенком, и подходил по физическим возможностям. И очень просил. Мне сначала отказывали, но все же потом музыкант начал со мной заниматься. И в первый же раз, когда я попробовал дунуть в саксофон, я потерял сознание! Я помню, когда я открыл глаза, то все были напуганы, бегали, суетились вокруг меня, поливали водой. Но потом такого не повторялось, конечно. Дело в том, что я неправильно пустил поток воздуха, и в этом случае начинает темнеть в глазах, как, например, когда сильно надуваешь воздушный шарик. Но я не собирался отказываться, и вот начались мои занятия. Сначала это не были профессиональные уроки. Но мне настолько нравилось играть на саксофоне, что я, в отличие от многих других детей, не бросил занятия музыкой, а все больше и больше увлекался. И в итоге я еще ребенком начал играть в цирковом оркестре. Сначала мне доверяли вторые и третьи партии, а со временем я начал занимать лидирующие позиции.

– Вы начали играть в середине 80-х. В то время в Союзе саксофон был очень редким и, можно сказать, революционным инструментом. Как вообще вам удалось найти преподавателей?

Долгое время со мной занимались разные педагоги индивидуально. Первым моим учителем был саксофонист из циркового оркестра, и так как мы постоянно гастролировали с цирком, в каждом городе родители искали мне педагога. Подростком я начал выступать на фестивалях и конкурсах. А после 9-го класса, уже в Москве, я поступил в Государственное музыкальное училище имени Гнесиных, там учился у прекрасного педагога, который был одним из первых джазменов в Советском Союзе с джазовым образованием. И в СССР, и в России была очень хорошая классическая музыкальная школа, а джаз, в отличие от Америки, начали преподавать в учебных заведениях сравнительно недавно. Я уже получал именно джазовое образование, а не классическое. У этого же педагога я окончил Московский государственный университет культуры и искусств. И параллельно ездил в Америку и брал там частные уроки у известных джазовых музыкантов.

– Чем вас поразила Америка?

В Америке было необыкновенным вообще все. И особенно я удивлялся подходу педагогов. В наших учебных заведениях была всегда зубрежка, контроль, давление. В Америке ничего этого не было. Преподаватель – это твой друг и партнер. Он может предложить тебе попробовать новое звучание, что-то добавить или что-то изменить. И я был этому рад и очень хотел еще больше учиться. Я приходил раньше всех на занятия, очень много занимался сам. Но обратной стороной такого подхода является то, что многие ученики несерьезно и неответственно относятся к занятиям и не достигают возможного уровня. 

– Вы учились в советских школах. Были ли проблемы с учителями, с предметами из-за ваших постоянных выступлений и поездок?

Я сменил много школ. Мы обычно приезжали в какой-то город на два-три месяца, и учителя относились ко мне спокойно, ведь я должен был вскоре уезжать, и они сильно мною не занимались и особенно не трогали. Но однажды был случай, когда по музыке в четверти я получил двойку. Дело в том, что я при всем классе поспорил с учительницей, и она мне этого не простила. На одном из уроков она рассказывала ученикам, что джаз зародился в Англии, а я не смог промолчать и поправил ее. В итоге я получил двойку в четверти. Родители посмеялись и пошли к директору, и оценку мне, конечно, исправили.

– Скажите, легко ли было после такого звездного детства осесть на одном месте и учиться как все?

Нужно было оканчивать школу и поступать. А с поступлением было непросто. Цирк тогда стоял в Калуге, и мои родители хотели, чтобы  после 9-го класса я поступил в Калужское областное музыкальное училище, потому что в Москву было далеко ездить и остановиться там было негде. В Калуге отсутствовал класс саксофона, только кларнет, но все же диплом я решил получить и ездить на частные уроки в Москву и Америку. Но в калужском училище на экзамене меня завалили, а потом выдали справку, в которой было написано, что я не смог сыграть гамму ре-мажор, хотя я, конечно же, ее сыграл бы, но мне даже не дали этой возможности. Дело было в том, что я занимался у педагога, который попал в опалу у руководства и вынужден был уйти, а вместе с ним не хотели видеть в музыкальном училище и его учеников. В итоге в этот же год я приехал на прослушивание в Москву, в Гнесинку, и сразу поступил туда без каких-то проблем или предварительных договоренностей. Но эту справку о провале на вступительных экзаменах я храню для себя как память.

– Что было потом?

Я учился в Москве и постепенно начал работать с эстрадными звездами, записываться на студиях. В 2005-м я с моим партнером создал группу «Сценакардия», с которой мы получили Гран-при на конкурсе «5 звезд» на Первом канале, записали множество песен, сняли много клипов, и наши композиции и сегодня звучат на радио.

– Я слышала ваши записи. Это такая аккуратная поп-музыка с красивыми партиями на саксофоне. Но все же это попса. А что было с джазом? Вы оставили его тогда или продолжали заниматься как хобби?

Джазом я занимался параллельно, выпускал альбомы. Но тогда он действительно был немного в стороне, потому что очень много времени занимал шоу-бизнес, съемки, гастроли, концерты. Но сейчас я возвращаюсь к джазовой музыке, делаю студийные записи, гастролирую в разных странах. Кроме того, у меня красивое звучание, поэтому поп-музыканты постоянно приглашают меня записывать партии на саксофоне для их песен. Я могу сказать, что если вы слышите российскую музыку, в которой есть саксофон, то на 99 % это играю я.

– Правильно ли я понимаю, что саксофон у разных исполнителей звучит по-разному?

Конечно. С одной стороны, это зависит от физических данных. С другой стороны, музыка рождается в сердце и в голове. И поэтому, наверное, есть прекрасные джазмены, саксофонисты, чье звучание очень сложно, невозможно повторить. У каждого человека голос звучит по-разному. Как и инструмент. 

– На чем вы начинали учиться играть? В середине 80-х достать саксофон было, наверное, практически нереально, даже с вашей возможностью ездить по республикам Советского Союза.

Когда я начал заниматься, своего саксофона у меня не было, и я играл на инструменте преподавателя. Саксофон появился позже – чешский, сильно подержанный, просто ужасный. А хороший инструмент мне привезли родители только в середине 90-х из Америки. Тогда была большая проблема с инструментами. Но и сейчас в России небольшой выбор саксофонов, и они либо дешевые, сразу ломаются, и потом починить их невозможно, либо это очень дорогие инструменты под заказ из Европы или Америки. У нас просто нет хороших инструментов по адекватной стоимости.

И это навело меня на мысль самому выпускать хороший, качественный саксофон по доступной цене. Я познакомился с мастером, который раньше работал во французской компании Selmer, выпускающей самые лучшие саксофоны, и он предложил мне вместе сделать инструмент, удобный для музыканта. У нас получился очень хорошего качества, красивый саксофон, с широким нижним диапазоном и сочным звуком. Он дешевле европейского саксофона такого же качества в несколько раз, это важно, потому что наша цель была создать максимально доступный инструмент. И мы принципиально не продаем его в магазинах. У нас есть шоу-рум, куда мы приглашаем тех, кто заинтересовался и хотел бы попробовать.

– Почему вы решили не работать с магазинами?

В магазинах просто-напросто нет квалифицированных продавцов, которые могли бы объяснить, хороший ли это инструмент, и показать его возможности. У меня было несколько случаев в Америке, когда я приходил в музыкальные магазины, смотрел инструмент, начинал пробовать его, играть на нем, и вдруг ко мне подходили покупатели – те, кто не мог выбрать сам, и просили посмотреть разные модели и порекомендовать, что лучше. Всегда нужно пробовать звук, а в магазинах это сделать некому. Мы хотим сами показать наш инструмент. Я давал его на пробу моим знакомым и в России, и за рубежом. И инструмент очень понравился. Сейчас мы продаем наш саксофон во многие страны. У инструментов лучшая реклама – это их владельцы. Когда встречаются саксофонисты, они обычно интересуются инструментами друг друга и потом дают рекомендации.

– Сейчас в России деятели культуры очень политизированы. Как вы считаете, это правильно?

С одной стороны, я ни в какие партии не вступал и от политики далек. Но, с другой стороны, если ты член нашей главной партии, то у тебя больше возможностей на реализацию каких-то проектов. Например, если ты хочешь организовать музыкальный фестиваль в каком-то городе и идешь к мэру с проектом за разрешением или за поддержкой, то как члена партии тебя наверняка примут и даже, может быть, поговорят. У обычного человека шансы на это гораздо меньше. С другой стороны, если ты делаешь хорошее дело и тебе в этом помогают, то, по большому счету, не важно, кто это делает – Единая Россия или КПРФ. 

– Скажите, а вы играли на саксофоне еврейские песни? Это вообще совместимо – саксофон и еврейская музыка?

Конечно, совместимо. Я планирую сделать отдельный проект, посвященный традиционной еврейской музыке в современной обработке. Вообще, вся музыка, в том числе и джаз, связана с еврейством очень сильно, многие знаменитые композиторы и исполнители были евреями. 

– Скажите, а кроме джаза и поп-музыки, вы играете что-то другое?

Я немного связан с рэпом. Мой партнер по группе «Сценакардия» – рэпер, и он даже занесен в российскую Книгу рекордов Гиннесса как самый быстрый рэпер. А я как композитор и саунд-продюсер участвую в создании такой музыки. 

– Но это же вообще разные планеты! Легко ли переключаться от джаза к рэпу?

Эти направления связаны, потому что вся западная музыка началась, по большому счету, с джаза. В Америке делать рэп начали именно джазовые музыканты. Эти направления похожи и на ритмическом уровне, и по гармонии.

– Тогда я не могу не спросить. Что вы думаете о таком явлении, как рэп-баттлы? Это вид музыки? Это форма социальной активности? Это вызов нового поколения?

Началось все, конечно, в Америке. И за границей рэп-баттл – это как джем-сейшн. Приходят разные музыканты и импровизируют на какую-то тему. А в России это нечто совершенно другое. Не совсем понятно, как можно называть рэп-баттлом заготовленные за несколько недель или месяцев стихи. То есть просто приходят люди и читают что-то заранее заученное. Рэп-баттл, как и джем-сейшн, – это импровизация, это мгновенная реакция на партнера по сцене, это живой диалог. Если бы все происходило спонтанно, то было бы, конечно, интереснее смотреть.

– Расскажите про джазовые импровизации в клубах. 

Да, пожалуй, самое интересное в джазе – импровизация. В Америке есть огромное количество джаз-клубов, куда можно прийти, чтобы сыграть что-то на сцене. Иногда бывает очередь 30-40 музыкантов, они один за другим поднимаются на сцену, играют, их сменяют другие. В России сейчас тоже появляются такие клубы, но не так много, конечно.

– Сохраняете ли вы особо удачные импровизации? Ведь очень обидно сыграть что-то особенное, оригинальное, красивое, и не суметь вовремя записать?

Сейчас каждый музыкант, выходя на сцену, старается себя записать. Для меня очень важно записывать и отсматривать свои выступления, я отмечаю, что и как я сыграл, что нужно изменить, что сохранить, куда двигаться.

– Какие эмоции может сыграть саксофон?

Саксофон может спеть о многом. Это тот инструмент, на котором можно исполнить разную музыку, и веселую, и грустную. Он очень душевный, и все зависит от того, кто на нем играет.

– Бывает такое, что вы задумаетесь о чем-то, и рука тянется к саксофону, чтобы выразить мысли в музыке, в какой-то импровизации?

Это, скорее, другой процесс. Почти любой музыкант всегда пишет музыку. В голову приходят какие-то отрывки, их хочется не сыграть, а записать на бумагу, потому что, если это не сделать, начинаешь мучиться, страдать. И хочется иногда отдохнуть от музыки в голове. Я очень много играю и пишу за день. Когда есть свободные часы, я стараюсь посвятить их другим делам.

– Скажите, есть ли у джазмена вершина мастерства?

В нашем деле нет вершины. Джазовый музыкант с годами становится все более профессиональным, он прослушал очень много музыки, много играл, накопил опыт. Джаз – это все-таки импровизационная музыка, мгновенное сочинение. И здесь очень важен именно опыт. Поэтому у джазменов нет предела, его музыкальная история длится всю жизнь.